Анна. Лекарство от ликвидации

Ее создали для секретной службы и работы; Анна должна работать, чтобы другие жили в безопасности. Знание стереотипов каких-либо обществ, в том числе и американских — последнее, что ее профессионально интересует, хотя интерес у нее к этому всегда был, именно к жизни обычных людей. И она не боялась казаться неуклюжей, к тому же большинство стандартных эмоций было либо мертво, либо проявлялось иначе, чем у обычных людей. В школе она могла притвориться, что располагает знаниями, но во взрослой жизни какой-нибудь человек мог проверить достоверность ее утверждений, особенно, если они не совпадали. Она упомянула о классе моды, так как в немецком обществе считалось «я разбираюсь в А, ведь я учил А в школе или университете Б», но похоже, это не играло никакой роли в Америке. США устроено иначе: говоришь ерунду — значит ерунда, а учился ты этому или нет, и как усердно, десятый вопрос, если ты не прав. Если же ты учился, но все равно говоришь ерунду, ты раздражаешь людей еще больше. Анна считала себя с Риком типичными американцами хотя бы в мыслях, но они не были типичными американцами и не жили, как другие пары. Анна любила принарядиться для Рика, но похоже, что настоящие американки никогда не играли с внешностью, косметикой и одеждой ради другого мужчины или вообще считали это в настоящем веке оскорблением. В таком случае Анна задалась вопросом, американцы ли они вообще. Видимо, фактически живут в США, но недостаточно американские, чтобы быть американцами. А главное, они ни откуда не эмигрировали. Некоторые стереотипы она действительно знала. Если американец вставляет фразочки на других языках, даже не совсем верные, то это чаще всего ради насмешки. Она помнит эти комментарии одноклассниц «а теперь внимание, идет Анна, наша постоянная ля фам принципаль». В какой-то момент это ее перестало раздражать, раз пародируют — она действительно самый главный человек, достойный пародии. Однажды Рик сказал: — Анна, ты думаешь, я увлекся шутками ради шуток и хотел быть несерьезным дурачком, который слушает только рэп? Это единственный способ выживания в школе: если ты такой умный, то почему ты ни фига не знаешь то, что другой ребенок понимает по умолчанию и не умеешь толком ни с кем общаться? Я не боялся быть смешным, это наше суперсолдатское: мы игнорируем эмоции, которые на нас проецируют. — Рик, если бы ты был актером или циркачом, ты бы сделал карьеру не хуже солдата, — сказала Анна и усмехнулась. Он знал, что ее насмешка несет совсем другой смысл, чем, если бы это была любая другая американская женщина. Рик обнял ее, они кружились в танце под медленную музыку. — Мне кажется, так сделали модификаторы ДНК. Мы должны игнорировать слова врага, чтобы не убивать его раньше времени, ведь он может дать информацию о своих сообщниках вместе с насмешками над нами. Они почти не пользовались выражением «модификаторы ДНК», и между тем, именно модификаторы были их фактическими отцами, а не заказчики и даже не доноры спермы. В лучшем случае люди заказывали эту музыку, но вряд ли ее сочиняли. Не случайно же они зовутся заказчиками, а не отцами. Анна вспомнила Марину Пакстон: «После того, как меня уволили из MI6, я писала разным британским журналистам, пыталась раскрутить дело, вылететь на феминизме при помощи газет и ТВ. Не знаю, работает ли это в США, но в Великобритании это не работает. Скандала не получилось, газетные материалы левацких изданий быстро забыли (официальные и вовсе не заинтересовались), ответа от „женской солидарности“ не было. А генерал только собирал информацию обо мне и моих ошибках». Похоже, что женской солидарности не существовало и в США. Если они поймут, что ты представляешь типичную женщину, такую же, как распространенные там американки, и ты пострадала по их модели страданий, они тебя поддержат (еще лучше, если ты знаешь, чем harassment/sexting отличается от rape, а в первое понятие даже несколько представителей женских движений вкладывали разные значения). Если же пострадала нетипичная женщина (в каком-нибудь нетипичном деле), вряд ли можно рассчитывать на их ответ. Для женской солидарности в США надо быть «своей». Анна знала, если она от кого-нибудь пострадает, она должна рассчитывать только на себя или в лучшем случае на Рика, но женские движения едва ли относились к ней самой. Если даже без всяких особых страданий другие женщины в США сомневались, что с ними вообще говорит американка. Если бы кто-то сказал, что Анна Гамильтон была инопланетянкой, как в классическом фильме «Пятый элемент», в этом было бы не меньше правды, чем в действительно происходящих событиях. И что плохого было в убийстве Хосе Фернандеса? Он собирался ее убить. А пытки самозванца, оказавшегося в доме Марины Пакстон: вот чего он делал в ее доме, да еще с оружием, если он ее не знал, а она не ждала его встречи? Это слишком инопланетная логика для решения проблем. * * * Анна проснулась довольно рано, часов в семь. Ее сотовый телефон звонил, а она интересовалась, кто бы это мог быть. На костёл вроде не похоже, они звонят позже и не вызывают в такую рань. Возможно, это какой-нибудь покупатель очередного портрета, решивший позвонить на ее сотовый, или... тот, чье имя нельзя называть, MR PAPPOPORT. Она поднялась с подушки, посмотрела на номер, который показался ей знакомым, но не подписанным именем, и взяла трубку. — Анна, это я, Нэнси Розенберг. Мама. — У меня она вообще есть? Ты только выносила и воспитала меня. Ни заказчик, ни донор спермы так и не объявляется. — Это неважно. Ты должна приехать. — Зачем? Ты не вспоминала обо мне много лет. Ушла из дома и вертись, как хочешь, а теперь я должна приехать? Чего тебе нужно? — Нужно кое-что найти в базе данных. — Где ты живешь? — Все там же, в штаб-квартире. — Ладно, чтобы это ни было, но я выхожу. Анна встала, оделась, умылась из-под крана, взяла телефон, ключи и документы (мало ли, что спросят перед домофоном штаб-квартиры, это не рядовое свидание). В двадцати минутах езды она добралась на пикапе до штаб-квартиры. Огромный двухметровый забор с колючей проволокой преграждал путь. Она вышла из машины и позвонила в домофон. — Кто это? — ответил безэмоциональный мужской голос. — Анна Гамильтон-Розенберг. — Зачем вы здесь? — Личное поручение Нэнси Розенберг. Она позвонила мне минут двадцать назад и попросила приехать. Автоматическая дверь открылась. Конечно же, Анна не грубила приемной маме: строгость была стандартным качеством воспитания, а сантименты нисколько не приветствовались. Чтобы это ни было, вероятно, это что-то важное. Нэнси Розенберг не позвонила бы просто так. Она осмотрела старую-новую штаб-квартиру. В одной комнате был сделан ремонт: устаревший пожелтевший паркет времен ее детства замен на напольный ПВХ из белого дуба. Вынесены лишние вещи. В некоторых комнатах имеется новый натяжной потолок. В других комнатах, казалось, ремонт еще не закончен. Мама (приемная или какой она должна быть, если больше нет никакой?) выглядывала из кухни. Она приготовила на сковородке самодельные наггетсы. — Анна, иди поешь. На кухне она объяснила. По телевидению увидела рекламу какого-то сайта TheRealFactsAboutTheLastWar.org. Там можно найти информацию обо всех участниках немецко-швейцарской войны. У нее есть три прадеда, Рихард Шнуллер, Сеймур Маттис, Пауль Швайхер, которые воевали за Германию в тех самых правительственных войсках, маскирующихся за биатлонистов. О них давно нет сведений и она вызвала Анну, чтобы она нашла о них документы при помощи этого сайта. — А кем финансируется этот сайт? США? Ты всерьез уверена, что американскому правительству есть дело до секретного антитеррористического комитета в Германии, который скрывали даже от НАТО? Ранее Нэнси Розенберг после встречи Анны с Ангелой Кауфман спрашивала ее, знает ли (может ли узнать) Кауфман об этих трех людях. Анна категорически отказалась встречаться с ней повторно, так как это может саботировать как ее интересы, так и костёл вместе с безопасностью их двоих. Если Ангела Кауфман что-то заподозрит, она пошлет своих людей следить за Анной: кто она такая и почему ей нужно так много сведений. Киллеров Ангела тоже может послать. Она — не агент разведки, но продукт Финдельманна. На кого работал Финдельманн всем известно: на какого-то киллера, который нанял человека, чтобы стрельнуть в его собственное окно и припугнуть. Ничего не изменилось, Ангела просто теперь сама в роли Финдельманна и все. Анна не могла помочь правдой не только Марине Пакстон: иногда приемной маме она могла помочь не больше. — Это проект от США и НАТО, — сказала Нэнси за столом. — Они говорят, что TheRealFacts... не забудет никого: там есть и немцы, и шведы, и французы. — В таком случае почему тебе потребовалась моя помощь? — Я пыталась, но ничего не находила. Ты знаешь фильтры, которые могут изменить модель поиска. Ага, Анна знает фильтры. Они работают только на служебных сайтах костёла в интранете, но TheRealFacts... безусловно, их проект. Им надо выследить Раппопорта: вдруг, он начнет искать военных прадедов с этих гражданских войн, и попадется по IP-адресу (нет). Нэнси не совсем понимала, что фильтры не всесильны. — Скорее всего, Рихард, Сеймур и Пауль пропали без вести и их не стоит искать. — А я хочу, чтобы ты посмотрела по фильтрам, которые они перечислили. Список фильтров выглядел так: -all — во всех живых архивах; -headquarters — штабы; -subdivision — подразделения. Еще десяток примерно таких же тэгов-фильтров был ниже окна поиска. Нужно было ввести имя требуемого человека, добавить перед именем тэг -all, например. Анна отметила тэги, показывающие не живых (убитых, пропавших) -killed — убитые; -lost — пропавшие. Она вводила имена Рихард Шнуллер, Сеймур Маттис, Пауль Швайхер, добавляя перед именами -killed и -lost. Приемная мама искала только в живых архивах, но маловероятно, что они не убиты на гражданских войнах. Поиски оправдались для команд -lost Рихард Шнуллер, -lost Сеймур Маттис. Он показал немецкоязычные сканы документов, заявляющих о розыске пропавших военнослужащих. «Vermisster Militärangehörige. Richard Schnuller, Geburtsjahr vom 2020. Er verlor 2051. Die Suche geht weiter» (Заявление о пропаже военнослужащего. Рихард Шнуллер, 2020 года рождения. Пропал без вести в 2051. Поиски продолжаются). — Это наш! Это наш! — заявила Нэнси и начала плакать. — Я сделала что-то плохое, мам? Тебе нельзя волноваться: гипертония же. — Нет, все хорошо, — сказала Нэнси, вытирая слезы. — Поищи, пожалуйста, Сеймура Маттиса и Пауля Швайхера. Сеймур Маттис попал в военный госпиталь, рисковал умереть от травм, но выжил. Позже прожил еще семьдесят лет, и умер в 2095 году. — Я это уже видела. Поищи Пауля Швайхера. No search results have found. Швайхер был неизвестен ни живой, ни мертвой базе. — Включи, пожалуйста, Шнуллера. — Ладно, но ты уже видела этот документ. «Vermisster Militärangehörige. Richard Schnuller, Geburtsjahr vom 2020. Er verlor 2051. Die Suche geht weiter». — Это наш, наш! Бабушка рассказывала, что он 2019 года, похоже, она ошиблась на один год. Анна не понимала, что значит смотреть на экран, плакать и сожалеть. Эмоции либо были чужды ей, либо у нее существовали совершенно другие и более сложные эмоции, мало кому понятные, кроме психологов костёла и самих суперсолдат. Вместо этого она начала злиться. — Ты плачешь по этим сводкам людей, которых никогда не видела? Это возмутительно! У тебя, наверное, смысл жизни был найти хоть какую-то информацию о сыновьях бабушки? А по мне ты когда-нибудь плакала? Вот почему я живу ради какого-то дурацкого костёла и работаю на них, а не как все остальные и нормальные женщины? Большинство даже сомневается, американка ли я вообще! Анна пошла на кухню, взяла фартук и начала махать им. — Придется тебя проучить, да? Всю жизнь жила ради поиска информации о трупах и ничего не сделала для дочери! — Прекрати или я вызову охрану! И, в конце концов, что я могла сделать? Мы — военная семья и жили по военным законам. Законы простых смертных не относятся к нам, и мы не знаем никакого успеха, кроме военного. — Почему, будучи беременной, ты ради будущего дочери не выехала в любую страну — не член НАТО? У тебя были и деньги, и время, черт возьми! — Пришлось бы очень далеко уехать: в Индию, Пакистан, Китай, Россию. Во всех остальных странах меня бы нашли НАТОвские солдаты. И даже в Индии или Пакистане меня бы нашли через Египет и Катар, в Китае через Японию и Южную Корею. У них там военные базы, и маловероятно, что они не могут отследить своих людей в соседних странах. Послушай... — Нет, это ты послушай! — В конце концов, они оплодотворили меня специальной ДНК, которую я не выбирала и не могла сделать аборт. Только они знают, что это за дети и как их воспитывать, да и растят их для службы. Чтобы я делала с твоими психологическими проблемами в Индии или Пакистане без всякой поддержки? Ты бы давно была в какой-нибудь местной тюрьме, поэтому в этих обстоятельствах мы ничего не можем сделать. Лучшего сценария для нас просто нет. — Ты ни разу не заботилась обо мне и не плакала. — Я покупала тебе игрушки, куклы, компьютерные игры, одежду, учебники. Все, что было тебе нужно. — Мэрил Стокс кидала меня из класса в класс и меняла учителя за учителем, думая, что я — вещь, которая принадлежит лично ей, раз уж я ребенок костёла. Мне было больно в четырех стенках без общения и коллектива на правах какого-то инвалида. А ты не проронила ни одной слезы! И меня удивляет, как ты можешь считать себя такой честной, плакаться о каких-то извещениях о пропаже солдат, которых даже не видела! Просто ты любила меня, но по-своему. Ты не в курсе важных новостей для меня лично. Ты думаешь, что одежда или учебники вызывают любовь. — Хорошо, уезжай! Ты нашла мне информацию, разговор прекратим. В конце концов, ты в большей степени обработчик информации, чем обычный человек. Мне это тоже надоело... У всех мам дочь как дочь с нормальными интересами и отношениями, а у меня дочь как робот, анализирующий мировые события и факты во всех областях без эмоций или с совершенно неясными эмоциями. Анна какое-то время все еще оставалась, не собираясь уезжать. Инстинкты подсказывали ей не бросать человека в опасности, даже эмоциональной (тем более, что для обычных людей высокий стресс — эмоциональная опасность — часто равна настоящей). По этой же причине она не покидала сразу Марину Пакстон. Она доела самодельные наггетсы, понимая, что для приемной мамы проявление любви — скорее приготовить что-то свое, чем вывести ее из игры. Через сорок минут, выпив чай с лимоном, она обняла ее. Нэнси все еще плакала. — Я хочу тебя обнять по своей инициативе. Думаю, я никогда этого не делала. — Но ты нашла Рика Кёртиса, других друзей. Есть кто-то, кто тебя понимает, — они иногда созванивались, но встретились в первый раз. Мэтью Розенберг уже умер, если бы он был жив, то она бы не пригласила Анну, которую он выгнал после того, как она рылась в документах психологических характеристик и узнала кодовый номер то ли заказчика, то ли настоящего отца. Даже не потому, что ее поймали по видеокамере или определили, что она подделала съемку, она сама об этом сказала, еще будучи наивной и глупой. — Это другие люди из конторы. Без конторы меня все равно никто не поймет, а многие здесь даже сомневаются, что я вообще из США. — Тебе можно купить любой подарок, ты всегда была и остаешься недовольна. Одежду подари — недовольна, шоколадку купи — недовольна. Свои торты или кексы испечешь, даже эти наггетсы — по-прежнему недовольна. Я поняла, тебе нужен полный и безоговорочный выход из организации. Некоторые люди не выбирают, кем им быть. Они те, кто они есть. И все. — Например, инвалиды, с которыми у нас много общего, хотя это и не так. — Прости меня за организацию. Но ты прекрасно знаешь, если бы я не родила, они бы перепоручили это кому-нибудь еще. У тебя был бы другой человек вместо меня, но ничего не изменилось бы, включая характер. В таком случае, чего нам вообще здесь принадлежит? Анна переночевала у нее и уехала на следующий день. В конце концов, это был выходной. Она была слишком зла, чтобы садиться за руль и даже вечером эта злоба не проходила. Злоба, на самом деле, была небольшой по меркам всяких обычных психов из мирка (типа Джона Ярда), но и характерной для среднего человека она не была. Анне следовало бы больше уважать маму. Отбитые стопы, запуганность разного рода криком дочери, все это было не то чтобы каждый день, но всегда являлось следствием той работы и учебы, где она состояла и ради которой ее готовили. Однажды Анна узнала о выходке Мэрил Стокс по переводу ее на индивидуальный класс, приехав домой, она сломала гладильную доску мамы, при том всего лишь за какие-то пять ударов, как будто доску раздавили катком или прессом. Если мама ругала ее, Анна всегда говорила, что все это только из-за конторы. Не будь она в конторе, не отличалась от всех остальных, у нее бы не было повода для гнева. Они полностью доверяли психологам из организации. Обычные учебники и популярные книги о воспитании говорили про кого угодно, только не про Анну. Если взрослый агрессивен, то у него были сексуальные проблемы, если подросток — его просто недостаточно любят, но ничего из этого к Анне не относилось. Избиение родной или приемной мамы дочерью не было удивительным, если речь шла о дочере-наркоманке, но когда ситуации из обычной жизни вообще относились к ним? Анна могла даже вести бурную личную жизнь с Риком Кёртисом, но ее гнев никуда не девался, просто чуть глубже прятался на какое-то время. В конечном счете Нэнси требовала больше денег для воспитания такого ребенка, и такие ей полагались, Анна знала, она для нее такая же дочь, как и источник дохода. Никто не согласиться воспитывать этих детей ради доброты душевной.