Жизнь Хатидже Турхан-султан.

У покоев Дилашуб собралась большая часть той толпы, что была в саду: евнухи, рабыни, фаворитки и наложницы, калфы - все пришли туда, чтобы справиться о здоровье султанши. Шёл уже второй час, как она мучилась и стенала, но не могла разрешиться от бремени. Несмотря на заветы повитухи, роды проходили как нельзя трудно и болезненно. Дилашуб издавала такие душераздирающие крики от неимоверной боли, пронзающей всё тело, что по ту сторону стены все исходили от волнения за жизнь несчастной женщины. Все прошлые насмешки и грубости по отношению к ней стирались и забывались при таком ужасном положении дел, и все несомненно уже прониклись глубоким состраданием к ней. Не было в гареме человека, который бы не молился об её скором и лёгком разрешении (по крайней мере Валиде обещала заплатить каждому, если тот прочтёт аят аль-Курси). Собственно поэтому в главной зале наложницы окружили приглашённую по этому случаю женщину, что читает Коран, и почти целых три часа сидели там, моля Всевышнего о благом исходе. Не были исключением и рабыни, которые совсем в недалёком прошлом прибыли сюда и являлись не мусульманками: они с особенным для них благочестием стояли на коленях, сложа руки на груди, и молились. Казалось, что всё зло, существующее на Земле исчезло и не оставило от себя даже малейшего следа своего прежнего существования, а воцарилось ныне сочувствие и добро. Валиде, её дочери: Гевхерхан, Ханзаде, а также Атике султан, которая прибыла в Топкапы несколько дней назад по приглашению Султана и Валиде, располагались в главной комнате Кёсем султан. Лишь Айше султан пришлось отбыть из Стамбула в Шам, поскольку её мужа, Джелел пашу назначили там бейлербеем, и к величайшему её сожалению, она так и не смогла увидеть рождение своего второго племянника. Присутствовала здесь также Кая султан, которая была особенно встревожена сложившимся положением. Сидела она рядом с Турхан на большой пышной подушке, испуганная, но жутко заинтересованная тем, что ждёт их всех дальше, и держала уши востро, в ожидании. Её большие чёрные, как и у её отца, глаза бегали по огромным покоям в попытке обнаружить что-либо - так сильно обеспокоена была она, что не могла проявить бесстрастность к тому, что мало касалось её самой. — Я видела её сегодня, - говорила она рядом сидящей Турхан, - она была в очень хорошем расположении духа, то есть я бы и подумать не могла, что с нею такое скоро может случиться... А всё же, как ты думаешь, кто у неё будет: шехзаде или султанша? Турхан была белее полотна и мало обращала внимание на происходящее кругом и только с большим, но не осознанным усердием перебирала чётки, которые держала на коленях. Глаза её были опущены вниз и устремлены на лилового цвета шарики, перекатывающиеся слева направо, создавая приятный ушам треск. Ловкие пальцы с лёгкостью справлялись с поставленной задачей, и она только чувствовала наступающее спокойствие и умиротворение. Несмотря на густоты мыслей в голове, поглощающей всё её сознание, она услышала голос Каи в свою сторону и даже расслышала вопрос. — Я считаю, султанша, - отвечала она голосом тихим, но чётким и без дрожи, хотя волнению её также не было предела, - что это неважно. Главное, чтобы ребёнок родился здоровым. — А разве не боишься, что Дилашуб родит сына, а потом займёт твоё место? Не страшно тебе сейчас от того, что решается твоя судьба? - спросила вновь Кая, словно не расслышав ответ Турхан. Вопросы её несли значение злое и даже коварное, но из её детских уст вылетавшие слова сохраняли в себе неопытность и наивность, и Кая таким образом пыталась утолить в себе любопытство Однако Турхан было страшно, как и предположила Кая, но страх этот был не от того, что она потеряет своё положение или власть, а от того, что помимо шехзаде Мехмеда, на которого все так уповали прежде, появится ещё один ребёнок, и тогда любовь к первому шехзаде уменьшится вдвое. Турхан боялась этого более всего, хотя и надеялась, что это лишь её пустые страхи, придуманные и ничем не оправданные. Но отчасти она всё же понимала, что в некоторой степени всё так и будет; если до её родов Валиде, падишах и другие возлагали на неё все надежды и считали единственным спасением династии, ибо ни одна из остальных выбранных девушек не смогла забеременеть так быстро, то после рождения первого шехзаде и после вести о беременности Дилашуб (а затем Муаззез, Мах-и Энвер) всё внимание с неё переключилось на других девушек. Совсем недавно она полагала, что вторая беременность поможет ей восстановить едва утраченное признание, но сегодняшний случай доказывал лишь обратное. Её вновь позабыли, как и после того как Ибрагим даровал Муаззез и Дилашуб титулы Хасеки (хотя сама она получила его после рождения шехзаде, в то время как они получили его будучи только беременными). Всепоглощающее чувство обиды и разочарование постепенно оттесняло все благородные её чувства, и оттого ныне ей было особенно в тягость. — А вот Валиде считает, что тебе стоит сделаться более внимательной и бдительной, потому что влияние других возвышает их и понижает тебя. А я же полностью согласна с ней - Валиде султан никогда глупых вещей говорить не станет. Турхан удивлённо взглянула на неё и была без мала задета такими словами, а потом, почти не задумываясь, ответила: — Султанша, простите, но я не желаю говорить об этом с ребенком. Уж извините, но в ваши годы я бы стала давать советы Хасеки султан. Кая в свою очередь поглядела на неё и, похоже, затаила обиду: хотелось ей вдруг высказать в ответ пару острых слов, которые она как-то услышала из уст властной и остроумной бабушки, но были здесь султанши, и они наверняка сделают виноватой и её. И потому она только вздёрнула гордо подбородок и хмыкнула. После этого короткого и бессмысленного разговора между Каей и Турхан, в покоях Валиде вновь начали читать Коран и молиться. Молилась и Кая, её тетки, сама Валиде и несомненно - Турхан. Все они молились исключительно ради Дилашуб, взывающей от пронизывающей боли, и крики которой могли услышать даже в этих отдалённых покоях... — Когда же это закончится... - заговорила вдруг Атике, когда настала в покоях тишина, которая вновь была нарушена эхом, доносившимся из покоев второй Хасеки. — Ты должна быть терпимее, Атике, - ответила Кёсем, - ты сама являешься матерью и должна понимать, как порою трудно бывает женщине в эту минуту. — О, я понимаю, Валиде, конечно, понимаю... Но не успела она договорить, как вдруг в дверь настойчиво постучали. Все в покоях умолкли. Валиде попросила. Вошёл невысокий тучный человек, знакомый Турхан лицом, но где она его могла видеть, она вспомнить не могла. Зато Атике султан хорошо знала его и потому самая первая нарушила тишину. Примечательно, что голос её дрожал, когда она обратилась к незнакомцу. — Ахмет ага, в чём дело? Почему ты не во дворце? Ахмет ага ответил не сразу, он как бы не решался отвечать, а только исподлобья смотрел на Атике виноватым взглядом. — Султанша, меня послали сюда... — Кто?! - Атике стала срываться на крик, чем немало встревожила женщин вокруг. — Салиха ханым... Она... Она хочет принести вам свои соболезнования, султанша. — Что? Далее последовали ужасные вещи, которые описывать не стоит, но в кратких словах рассказать необходимо, чтобы не упустить из виду некоторых событий. Этот человек оказался управляющим во дворце Атике султан, и именно поэтому его лицо показалось знакомым Турхан. Он прибыл в Топкапы и сразу поспешил к своей госпоже с печальнейшей вестью о смерти султанзаде Абдулла. Мало кто хотел верить в эту новость, но крик поднялся сильный, и особенно вопила Атике, силы которой успели покинуть её и оставить почти немощной, без сознания. Вначале она вскочила с места и подняла всех на уши, стала допрашивать агу, принёсшего плохую весть, затем с злобой прогнала его вон и почти не отзывалась на голоса Кёсем и сестёр. Отчаянию её не было предела, когда она осознала всё и бессильно рухнула на пол. Её без промедления отнесли на диван, приставили чёрную рабыню с опахалом и время от времени прикладывали ко лбу тряпку, смоченную в уксусе. В это время она была без сознания и вызвала своим состоянием опасения, которые появились в умах султанш и слуг. Кёсем, сколько встревоженная, чем опечаленная, сидела у изголовья дочери и самолично принимала участие в скорой её поправке, смачивая её лицо водой. Когда же пришла лекарша, султанша пришла в себя, но была всё ещё очень слаба и не могла подняться с дивана. Слёзы текли по её лицу, но она не кричала и вовсе молчала. В покоях уже не было суматохи, а царило скорбное молчание. Султанши вместе с Кёсем окружили младшую сестру и молча, с вялыми улыбками прикасались к ней, пытаясь таким образом утешить её. Хотя сёстры её были женщины уже взрослыми и по несколько раз бывавшими замужем, никто из них не понимал всего горя Атике, ибо материнские чувства им были чужды и непонятны. Они только видели, что сестра их в великом отчаянии и грусти, и потому пытались предпринять все меры, чтобы угнетающее переживание как можно скорее покинуло её. Им, без сомнений, было жаль султанзаде Абдулла, которого они, конечно, никогда в жизни своей не видели, но бесконечно скорбили о нём, как об одном из членов их великой семьи. После прихода Атике в себя в покоях наступила кутерьма страшная: слуги, евнухи, забегавшиеся, запуганные происходящим, то приходили, то убегали вновь; калфы не находили себе места, всё продолжали наводить панику, бегали в покои Дилашуб, чтобы справиться о ней, а потом доложить об этом Валиде, затем прибегали обратно, чтобы доложить другим о состоянии Атике. Маленькие служанки, словно мышки, пронырливые и быстрые, носили чаши с водой, ухаживали за Атике, утешали Валиде, говорили ей лести и благоволили ей. Девятилетняя Кая султан уже не сидела на подушке рядом с Турхан, а прижалась к спине Кёсем султан и почти была в упадке сил, как и Атике, краткие вздохи вырывались из её детской груди. Турхан же была безмерно огорчена этим и даже потеряла дар речи, когда услышала слова аги, а затем увидела обморок Атике, её горький плач. Всю свою жизнь она потом помнила каждое мгновение этого дня, напоминавшего ей о материнской утрате, о незаслуженных муках. Отдалившись ото всех она уже стояла у дверей, повернувшись к стене и оперевшись о неё локтем. На вряд ли она могла что-то предпринять или сказать: что-то похожее на замешательство полностью овладело ею и не позволило ей, подобно Кёсем, слугам, помочь несчастной Атике, её учительнице жизни и верной подруге. Так тоскливо ей было смотреть на то, как её исполненные слезами голубые глаза, которые раньше блестели и искрились ярким огнём безудержной и счастливой молодости, теперь блекли и тускнели у всех на виду. Подобно увядающему цветку, увядала и она. Обессиленная, слабая, как тряпичная кукла, она лежала на руках матери и закидывала тыльную сторону ладони себе на лоб, покрытый красными пятнами, появившиеся от рыданий. Она уже не рыдала, а только громко вздыхала и всхлипывала, будто испытывая телесную боль. — Валиде, я не верю... Я видела моего мальчика пару дней назад! - шептала она и чуть взвизгивала, - он не мог... Не мог... Но я предчувствовала, предчувствовала, что здесь неладно... Когда она договорила эти слова, в покои вбежал слуга, взъерошенный и чем-то до крайности впечатлённый. — Валиде султан! С позволения Аллаха Салиха Дилашуб принесла в этот мир светлого шехзаде! Примите мои поздравления! И вновь наступила кутерьма. Служанки забегали то туда, то сюда, всё разведали и узнали; евнухи носились с мешками с золотом, шумели, протирали руки, почти гоготали от вновь полученной прибыли: они были довольны и счастливы как медный грош. Султанши бросили беспокойства и заботы и оставили наконец Атике в покое, как сама она того и желала, и отправились к Дилашуб и новорожденному племяннику. Кёсем также была вынуждена оставить дочь, прежде всего одарив её поцелуем в лоб и добрыми, тёплыми словами. Она также подошла к Турхан и посмотрела на неё состояние. Та стояла совсем без чувств, бледная, почти жёлтая, уже не такая здоровая, как полчаса назад, руки у неё тряслись, как и белые губы, а глаза, широко раскрытые и ярко синие от влажности, со страданием и с какой-то великой болью глядели на Кёсем, обрадованную известием. Как долог и пронзителен был её взгляд, преисполненный сожаления и разочарования! Она глядела на великую Валиде и взглядом вопрошала: "Как же так?". Взгляд её был так силён и всемогущ, что он мог заглушить весь шум вокруг. Но вдруг Кёсем ответила ей, точно услышала её: — Нам, членам правящей династии некогда носить траур. Я не могу печалиться, зная, что у меня вновь родился внук, - голос её был глубоким и чистым, в отличие от Турхан. — Но смеете радоваться, когда умер другой ваш внук. На это Кёсем не ответила и только прошла дальше, под восторженные возгласы слуг и рукоплещущей Каи султан.