***
Элизабет отсчитывала дни до их с сестрой дня рождения. Отсчитывала не потому, что невероятно ждала этот общий для них праздник, а потому, что боялась. Она боялась так, как не боялась никогда в своей жизни: угрозы матери, её наказания, различные мелкие нелепости в виде пауков, змей, темноты и шотландских пикси — всё это меркло на фоне того животного страха, который испытывала Лиззи от мыслей об этом «важном» дне. Ей становилось дурно от знания того, что он может стать для неё последним. И с этим страхом нужно было бороться. Элизабет стала плохо учиться. Мориа, услышав от учителей об успеваемости старшей дочери, лишь порекомендовала удвоить нагрузку. Она подозревала дочь в ленности, которая была свойственна ей в моменты бойкотирования Лиззи. Девочка могла намеренно заваливать тесты и контрольные, пропускать часы занятий с репетиторами — и всё ради того, чтобы показать матери свой характер и протест, несвойственный девятилетнему ребёнку. Иногда женщина удивлялась тому, как сильно сёстры отличались друг от друга. И гневилась на то, что Элизабет достался абсолютно невыносимый характер её отца, про которого она совершенно точно не хотела вспоминать никогда в своей жизни. Гарриет стала замечать за сестрой странные и не совсем понятные ей попытки колдовать. Это выглядело невероятно неестественно, как-то скованно и резко: Лиззи то проявляла интерес к простейшим заклятиям из своих конспектов по теории магии, то с гневом откидывала их от себя куда-то в глубь комнаты, не заботясь о сохранности её собственных записей, выведенных аккуратным, немного кособоким почерком. Её перемены в настроении заставляли Гарриет волноваться, но Элизабет лишь махала рукой на попытки младшей сестры узнать причину этих перемен. Она уже теперь не считала необходимым делиться с Гарри всем тем, что происходит в её жизни. Если не могла понять её — то кто сможет? Она могла бы, если бы Лиззи рассказала. — Но ты молчишь! — как-то раз вспылила и младшая из близнецов, не вытерпев очередного холодного «оставим это, ничего важного» от Лиззи. — Ты ничего мне не говоришь и ничем не делишься! Что у тебя на душе? Из-за чего ты так переживаешь? Расскажи мне! — Ты не поймёшь, — Элизабет вырвала свою руку из слабой, но уверенной хватки сестры, и встала из-за стола, намереваясь покинуть комнату. Её спальня стала для них маленьким убежищем, а в своей комнате Гарриет почти не появлялась. — Но ты не хочешь объяснить мне! Как я могу понять, если передо мной — глухая стена? — Гарри чуть ли не плакала от отчаяния. Она никак не могла повлиять на сестру и это её одновременно и расстраивало, и ужасно раздражало. Гарри постоянно пугалась этих чувств, ведь по отношению к сестре она никогда не испытывала раздражение. — Расскажи мне! — Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, — Элизабет сказала это с нажимом, всем своим видом давая понять младшей, что она ждёт скорейшего завершения их небольшой словесной перепалки. Ей не было до возмущений Гарри никакого дела: до Этого Дня оставалось меньше недели. — Например!.. — Гарри остановилась на секунду, набирая в лёгкие побольше воздуха: — Например, я хочу услышать объяснение того, что за чертовщина случается каждую ночь в твоей спальне. Я уже устала дрожать по углам от ощущения, что это… Это может сделать что-то плохое тебе и мне! Кажется, теперь место безразличия в глазах Лиззи заняло удивление, смешавшееся спустя секунду со страхом. Она боялась не так, как Гарри: она боялась осознанно, ведь прекрасно понимала, что видела Гарриет за то время, что приходила «беречь» её сон. Страж Гарри же всегда был интуитивным — девочка нутром чувствовала, чо ничего хорошего из этого не выльется. — Когда ты заметила?.. Впрочем, не важно. Я буду теперь запирать комнату на ключ, а ты ночуй у себя в постели, Гарриет, — девочка понурила голову, стараясь переварить факт того, что её маленькая тайна, принадлежащая исключительно самой Элизабет, теперь уже не такая тайная. — Я очень надеюсь, что у тебя хватило ума не рассказывать об этом матери. — К-конечно нет, Лиззи! Я бы… Я бы никогда! — у Гарри закончились аргументы. — Лиззи, просто расскажи мне, что происходит. Пожалуйста, Лиззи. — Хватит клянчить. Мне надоело слушать это, отстань от меня уже, наконец. — Элизабет почти что прошипела это, сильно снизив тон. Девочка раздражённо дёрнула рукой, отгоняя тем самым остатки своего самообладания окончательно, и тем самым задела Гарри, которая качнулась и повалилась на деревянный пол, споткнувшись о собственные ноги. Девочка растерянным взглядом стала смотреть на сестру, которая нервно сжимала и разжимала ладони. — Не подходи ко мне до нашего дня рождения. Вопрос закрыт. — Х-хорошо, Лиззи, — Гарриет хотела было расплакаться, но её глаза будто высохли. Нить истончилась.***
Сутки перед днём рождения Элизабет выдались самыми тяжёлыми в её жизни. Девочка особенно плохо спала ночью, часто вскакивая с криками, и ужасно вспотела, хотя четко ощущала пробираемый до костей холод. Как оказалось утром — окна в комнате были плотно закрыты. Никакого январского мороза в комнате ощущалось. Девочка клевала носом на завтраке, который она, к слову, пропустила, из-за чего завтракала в одиночестве. Гарриет из-за их ссоры, произошедшей на неделе, стала обходить сестру стороной. Лиззи впервые ощущала себя настолько одинокой, хотя была в здравом уме и осознавала, что в доме она не одна. Но на душе скребли кошки. Занятия прекратились, так как учились сёстры по общепринятому школьному расписанию и, пусть со сдвигом, но каникулы им полагались в той же мере, что и их сверстникам. Плюс, этот отдых стал небольшим подарком от преподавателей, прекрасно осведомлённых о предстоящем десятилетии близнецов. Правда без конфликта с Морией, главой семейства, здесь не обошлось. Элизабет стала чувствовать себя намного хуже. Её бросало то в жар, то в холод, а сознание временами становилось мутным, словно бы его окутывала дымка густого тумана, мешающего трезво мыслить. Глаза бегали между строк в её любимых настольных книгах, из-за чего она не помнила только что прочитанный текст, а несвойственная ей неуклюжесть заставляла портить интерьер поместья уже не намеренно. Элизабет задевала шторы, наступая на них, из-за чего домовихе приходилось лазать к карнизу (с её-то ростом) и вешать ткань обратно на щипчики; Лиззи роняла книжки, канцелярия валилась у неё из рук, а ноги пролетали мимо домашних тапочек, из-за чего она время от времени ходила босиком. Элизабет начала путать столовые приборы, хотя этикету она была учена чуть ли не с пелёнок. Девочка стала рассеянной, какой-то потерянной и почти неживой. Всё кричало о том, что она больна, но никаких симптомов простуды или чего-то более серьёзного в ней не было. Ни температуры, ни кашля, ни насморка, ни каких-либо других недомоганий, кроме вечной усталости, рассеянности и раздражения. Мориа, казалось, перестала замечать дочь вовсе, старательно игнорируя изменения в её самочувствии. Намеренно ли это было или женщина избегала чего-то, в чём могла оказаться виноватой, — не понятно. Гарриет металась между сильным желанием оберегать старшую сестру и такой же сильной обидой, затаившейся у неё в душе. Нет, она простила Лиззи на следующий же день после ссоры. Гарриет один-единственный раз зашла в её комнату после «отбоя», когда настенные часы показывали уже далеко не детское время, и наблюдала картину того, как рассерженная чем-то неизвестным Лиззи склонилась над чем-то с пером в руках. Она бубнила себе под нос проклятия, которые, будь у неё в таком возрасте волшебная палочка, точно трудно было бы снять с человека, которому они были адресованы. Гарри сильно переживала за состояние сестры и хотела было подойти к ней, чтобы приобнять или подбодрить чем-то, может, спросить, как она себя чувствует, но Элизабет пресекла всякое желание приблизиться к ней одной-единственной фразой, вылетевшей из её уст средь прочих проклятий: — Глупая сквибка, глупая, глупая! Да что она вообще понимает? Помочь мне? Да что она вообще знает… Обделённая Родом! Никчёмная сквибка! Голос Элизабет был злым, ужасно злым, и оттого казался каким-то чужим. Гарриет могла списать это на её самочувствие, могла списать на внезапное одиночество, на стресс, усталость, метель за окном — да чем угодно! Но оправдывать слова, очевидно адресованные ей, она в тот момент не захотела. На глазах девочки навернулись слёзы, и она, прикрыв рот рукой, тихо прикрыла дверь, не захлопывая её до щелчка, чтобы не оказаться замеченной. Так больно ей ещё никогда не было. Мать могла бить её по щекам и пальцам, называть дурной и взбалмошной девчонкой, как и учителя шлёпать линейкой за ошибки! Но никто, никогда в её жизни не звал её в открытую сквибом. Никто из её малочисленного окружения не считал Гарри никчёмной или глупой. Да, может быть, она была ленивой или чересчур эмоциональной, но она всё ещё была Гарриет Элладорой Бёрк и всегда ставилась на равных с её сестрой вне зависимости от того, есть у неё магия, или нет. Но услышать это от Элизабет… Человека, который был ближе всех к ней на этом свете, кто с самого детства был рядом и всегда поддерживал, чтобы в их жизни не случалось!.. Большего разочарования она ещё не испытывала, даже когда узнала, что этот самый Род обделил её сопутствующим их семье даром. Гарриет казалось в ту ночь, что она готова была захлебнуться в своих слезах и боли, что поселилась у неё под кожей и разъедала сердце. Нить порвалась.***
То, что испытывала Элизабет на утро первого февраля тысяча девятьсот тридцать шестого года, можно было описать одним словом. И этим словом была агония. Остальные члены семьи уже успели отобедать, а Элизабет к полудню лишь заставила себя сесть на кровати, так и не покидая её пределов. Кожа ребёнка приняла нездоровую бледность, становясь почти серой, а глаза странно потемнели, словно лишь поглощая солнечный свет. Её трясло, а холодный пот градом катился по спине, из-за чего ночнушка почти сразу взмокла. Белоснежные волосы спутались, локонами прилипая к мокрому лицу, а дыхание напоминало скорее дыхание человека, оказавшегося в эпицентре пожара и пытающегося дышать сквозь ядовитые смоги. Первым, кто заметил (скорее — почувствовал) отсутствие девочки, была Малуша. В чистокровных семьях считалось неприличным появляться посреди комнаты хозяев, из-за чего эльфы аппарировали к дверям комнат, учтиво стучась перед тем, как войти. И в этот раз, странно выбивающийся из унылой рутины эльфийки, та соизволила постучать перед тем, как войти. Никакого «можно» или «заходи, наконец» она не услышала, что с первых секунд показалось эльфийке странным. Но, по правде говоря, Малуша за свою недолгую жизнь уже привыкла к странностям чистокровных волшебников, семье которых она принадлежала с самого своего детства. — Госпожа? Малуша зашла спросить, всё ли в порядке с госпожой?.. — эльфийка тихо приоткрыла дверь, цепляясь за ручку почти на цыпочках из-за своего роста, и, заглянув в образовавшуюся щель, обомлела: маленькая хозяйка сидела к ней спиной, а вокруг неё летало чёрное облако, издающее угрожающий скрежет и шум, схожий со взрывом от заклинания Бомбарда. Эльфийка лишь пискнула, стоило девочке дёрнутся в сторону открытой двери, и выбежала обратно в коридор, тут же аппарировав в кабинет старшей хозяйки. — Госпожа, там, там!.. Наша маленькая госпожа Элизабет, Малуша видела, как она!.. — эльфийка размахивала руками, попутно прикладывая их к голове, боясь гнева Мории из-за её суетливости. Больше всего Мориа не любила неуместный шум и панику, которые именно сейчас разводила в её кабинете домовиха. — Пойдёмте, это очень срочно! Мориа уже было вытащила палочку, чтобы наложить на нарушительницу тишины доброкачественное Силенцио, но домовиха нагло и совершенно бестактно схватила женщину за руку, всё ещё держащую палочку, и исчезла в быстром вихре аппарации. — Да что ты себе позволяешь?! — Мориа ежесекундно вспыхнула, только появившись в коридоре прямо напротив двери в комнату дочери. Никогда она ещё не видела такого невежества со стороны домовика, не говоря уже об отсутствии такта и простого послушания. Женщина была настроена категорично и хотела отчитать домовиху, но Малуша опередила её, указав костлявым пальцем на приоткрытую дверь, из-за которой раздавался какой-то странный шум. — Что тут происходит? — Маленькая госпожа, она, — домовиха чуть ли не выла от накатившего на неё страха и переживания за юную хозяйку. Домовиха жалобно хныкала, дёргая Морию за подол плиссированной юбки. — Её магия взбунтовалась, маленькая госпожа может вот-вот сделать что-то плохое! Женщина не стала дальше слушать завывания домового эльфа и, не убирая палочку слишком далеко, со скрипом приоткрыла дверь. Всё внутри неё кричало об опасности, борясь с самообладанием. В комнате стоял полумрак, несвойственный этому времени суток (часы совсем недавно пробили четверть третьего), из-за чего женщина рефлекторно зажгла слабый Люмос на кончике своей палочки. — Элизабет? Дочка? — Мориа осторожно прошла в глубь комнаты, тихо ступая по широкому ковру и осматриваясь. Полумрак был странный, нависший, как завеса, и Люмос мало чем помогал в данной ситуации. Женщина подумала об очередном стихийном выбросе, но отмела эту мысль, когда поняла, что то, что происходило в данный момент, одному-единственному ребёнку не под силу. — Ты здесь? Ты слышишь меня? — Замечательно слышу, мама. Мория замерла, неморгающим взглядом наблюдая картину того, как светлое и аккуратное лицо её дочери исказила праведная злоба, обращённая целиком и полностью на неё. У женщины задрожали руки, а вместе с тем — и голос. — Э-элизабет, что происходит? — Мориа попятилась к двери, чтобы незаметно (как ей показалось) взяться свободной рукой за ручку. Во второй руке она не прекращала держать палочку с тусклым холодным огоньком на конце. — Ты у меня спрашиваешь? Я думаю, ты прекрасно понимаешь, к чему всё шло. Спасибо тебе за это, — весь силуэт девочки был каким-то размытым, плывущим в глазах матери. Чёрная завеса в комнате являлась ничем иным, как самой тёмной формой магии у ребёнка-волшебника, начавшей паразитировать его. Мориа впервые своими глазами наблюдала явление обскура. — Лиззи, послушай… Ты ведь можешь это контролировать, так? Успокойся, дочка, мы можем поговорить об этом… Всё наладится, тебя вылечат. Ты не первая с такой проблемой… — Даже сейчас. Даже сейчас ты ни во что меня не ставишь! Я — не единственная, с кем это происходит! Что ты хочешь этим сказать?! — голос Лиззи исказила злоба. Он стал на несколько тонов ниже и завибрировал вместе с магией, которая целиком наполнила детскую. — Что всё в порядке и у тебя всё под контролем?! — Лиззи, успокойся… — Мама? Зачем вы все тут? — Мориа с застывшей на лице маской ужаса повернулась к двери, распахнутой ровно наполовину. В проёме стояла Гарриет, которую визжащая домовиха всеми силами пыталась увести обратно к себе. Девочка упиралась, не давая возможности Малуше помочь маленькой хозяйке. Гарри ахнула, прикрыв рот ладошкой, когда увидела стоящую в углу комнаты и окружённую чёрным облаком сестру. Её плохое предчувствие только что подтвердилось. — Лиззи, что ты… — Оставьте меня все! Сейчас же! — девочка кричала, всеми силами стараясь вытряхнуть из себя накопившиеся ненависть и злобу. Всё самое сильное, самое тёмное, что в ней было, искало выход в её магии, отравляя детское сознание и вместе с тем источник. К тому же, Лиззи плакала. Её слёзы были горячими, обжигающими мертвецко-бледные щёки. Горькая обида затаилась глубоко в душе ребёнка, а в силу возраста все сильные чувства были гипертрофированы. Это и была одна из основных причин «взрывов» у обскури. — Просто уйдите! Гарриет тоже плакала. Ей вдруг стало ужасно стыдно за то, что она не смогла понять, не смогла почувствовать тот вихрь противоречий, что таились в душе её любимой сестры. Она проигнорировала её состояние, не сказала сразу матери о болезни Лиззи и попыталась взять всё в свои руки. Но что может она, простая сквибка? Как она может понять свою Лиззи, которой было всё это время намного хуже, чем ей? И без того красные от растираний и слёз щёки теперь зарделись от стыда. — Л-Лиззи… Моя любимая Лиззи… — Гарриет на несгибаемых ногах подошла к сестре, протянув к ней руки. Пальцы обожгло холодом. — Отойди от неё, Гарриет! Не трогай её! — И так ты меня защищаешь, мама? Бережёшь то, что осталось в довесок? — Гарри горько-горько плакала, слушая близкий и искажённый её живым кошмаром голос Лиззи. Она не хотела слушать все обидные слова, которые её старшая сестра могла сказать сейчас, ведь она знала — Элизабет непременно любит Гарри. А Гарри непременно будет рядом с Лиззи, хотя бы сейчас. — Отойди от меня, никчёмная, — выплюнула Элизабет, окончательно теряя остатки здравого смысла. Весь присущий ей, чистокровной волшебнице, снобизм выплыл наружу и заткнул тем самым невысказанное «Извини меня». Она не хотела чувствовать себя виноватой, не хотела оскорблять сестру и обижать её, но сейчас… Она не могла иначе. Всё всегда было против неё, и Гарри рано или поздно окажется против неё. Это дело времени, которого у Элизабет осталось ничтожно мало. Она чувствовала. — Не трожь меня! Гарриет неловко приобняла сестру, кладя свою голову ей на плечо. Она почувствовала мертвецкий холод, окутывающий всё её тело и словно бы кусающий открытые участки кожи, но смело терпела. Ради Элизабет… Хотя бы сейчас, она потерпит, пренебрежёт своими желаниями. Не всегда же ей быть такой эгоисткой. — Гарриет, отойди от неё сейчас же! Мерзкая девчонка, мне следовало давно отдать тебя в Мунго!.. — Мориа стала накладывать одно за другим защитные чары, попутно пытаясь подойти ближе к младшей дочери. Сложно было в этот момент понять, кому конкретно была адресована угроза, так как близнецы в данный момент времени доставляли ей одинаковое количество проблем. Женщина попыталась оторвать младшую дочь от старшей, но незримый магический выброс волной отбросил её к противоположной стене. Мориа больно ударилась затылком о косяк стола, теряя сознание. Её палочка выпала из рук, откатившись к дверному проёму, из-за которого выглядывала рыдающая навзрыд домовиха. Казалось, это конец. На секунду все шумы прекратились, повисла гробовая тишина, и было слышно лишь шмыганья носом и шептания Гарриет на ухо сестре. Элизабет выглядела ни живой, ни мёртвой, а туман словно бы втянулся обратно в тело ребенка, но ненадолго. — Я очень сильно люблю тебя, Гарриет, з-знаешь? — Да, да, я тебя тоже! Больше всего на свете, Лиззи, ты слышишь… — голос девочки стих, и вновь раздались прерывистые всхлипы. Элизабет перевела затуманенный взгляд на Малушу, которая не решалась и шагу ступить от страха, и прошептала: — Уходи. Беги, Малуша, и возьми… П-палочку… — эльфийка кивнула, осознавая, что ослушаться слов маленькой хозяйки сейчас не в силах, и, схватив закатившуюся куда-то в угол палочку, исчезла из поместья. — Я худшая сестра и дочь на свете… Раздался взрыв.***
2 февраля, 1936 год. Статен-Айленд, Нью-Йорк, Соединённые Штаты Америки. Анамари Уолкест, как её звали в Штатах, утро второго февраля начала не с привычного чёрного кофе и новой кричащей статьи в Броадкасте, а с крайне неприятных новостей, омрачающих её спокойные пенсионерские будни. О, она уже порядком устала от этого дерьма, льющегося на неё каждый день со стороны магического общества. Что в Королевстве, что в Штатах — никто понимал и не принимал её философию, считая, что уподобление жизни маглов (не-магов) — позор для общества. Хотя, впрочем, её это мало интересовало. Анна-Мария слишком долго живёт на этом свете, чтобы слушать каких-то снобов. — Вам письмо, мэм. Из Англии. Срочное, — молодой почтальон (совсем мальчишка, отметила про себя Анамари) вручил ей письмо в руки прямо с порога и, поставив галочку в своём списке на планшете, аппарировал, оставляя всё ещё сонную женщину стоять в дверях. Нет, так дело не пойдёт! Уолкэст срочно требовалась чашка кофе, иначе день коту под хвост. Женщина села в кресло для того, чтобы распаковать конверт, только спустя полчаса после прихода почтальона. Если его не положили ей в почтовый ящик, а доставили прямо в руки — это говорит о срочности того, что это письмо содержит. Что ж, ничего срочнее её собственного комфорта и желаний быть не могло, поэтому Анамари лениво взяла в руки нож для конвертов и распорола склейку, выуживая из него свёрнутый пополам лист. К счастью, искать очки на близ стоящем кофейном столике ей не потребовалось: письмо оказалось магическим и само произнесло содержимое:УВАЖАЕМСЯ АННА-МАРИЯ II УОЛКЭСТ! Я, АРГУС ТЕНЕБРИ, ЗАВЕДУЮЩИЙ СЕКТОРОМ БОРЬБЫ С НЕПРАВОМЕРНЫМ ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ МАГИИ, УПОЛНОМОЧЕННЫЙ К БЛАГОПОЛУЧНОМУ РАЗРЕШЕНИЮ СЛОЖИВШЕГОСЯ ДЕЛА, СООБЩАЮ:
1 февраля 1936 года в 16:10, на территории поместья Бёрк, что в графстве Нортгемптоншир, Англия, был зафиксирован магический выброс, соотносимый по уровню опасности с уровнем A (опасный для жизни). Мы сообщаем вам, что в 16:49 в госпиталь Святого Мунго поступил ребёнок, один из членов семьи Бёрк, в крайне плачевном состоянии. Выброс, повлёкший за собой в дальнейшем взрыв, унёс жизни двух членов благородного и древнего рода Бёрк — Мории Саманты Бёрк и, судя по экспертизе, Гарриет Элладоры Бёрк. Рассмотрев личное дело и медицинские карты каждого из членов семьи, мы пришли к выводу, что выброс был произведён выжившей юной мисс Бёрк, полное имя — Элизабет Мориа Бёрк. О происшествии нам доложил домовой эльф семьи Бёрк, обладающий на момент доноса волшебной палочкой почившей леди Бёрк. Подробности расследования Вы можете узнать лично, прибыв в Министерство Магии Великобритании по портключу (марка на дне конверта), а пока я, Аргус Тенебри, и глава попечительского совета Лондона, Рудиш Аберкромби, просим Вас прибыть в госпиталь Святого Мунго, как доверительное лицо семьи Бёрк и первое лицо, рекомендуемое к опеке со стороны почившей леди Бёрк. Дело имеет двойной характер, поэтому пока что мы не можем афишировать его дальше узкого круга ближайших родственников семьи Бёрк. Просим Вас проявить благоразумие и содействие расследованию Сектора, дабы всё не привело к его закрытию.
СЕКТОР БОРЬБЫ С НЕПРАВОМЕРНЫМ ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ МАГИИ, МИНИСТЕРСТВО МАГИИ
Сказать, что Анамари была в замешательстве — ничего не сказать. Она в этот самый момент была рада, что не стояла, а сидела в кресле, иначе бы тотчас упала: настолько огромным было потрясение. Как же так? Что, чёрт возьми, вчера произошло?! Как в один день могли умереть и Мориа, и Гарриет, да и к тому же — что сейчас с Элизабет? В голову женщины прокрались самые страшные мысли и она уже представила вид полумёртвой Лиззи, замотанной в белоснежные бинты на одном из этажей Мунго. Как же так!.. Женщина никогда не жаловалась на проблемы с сердцем и в своём довольно приличном возрасте ощущала себя совершенно молодой и здоровой. Но в тот момент, в этот самый момент, когда она решила уже самостоятельно перечитать письмо, бегло проходясь глазами по строчкам, что-то в левой части её груди кольнуло. Женщина охнула, приложив руку к сердцу, и откинулась на спинку кресла, глубоко дыша. Таких потрясений с урта пораньше она совершено не ждала. Но Анна-Мария не была бы Анной-Марией, если бы уже спустя час не металась по квартире, собирая всё самое необходимое для кратковременного визита в Лондон. Конверт всё это время она держала в руках, боясь потерять портключ, и переваривала произошедшее. Мория мертва. Гарриет — тоже. Элизабет, возможно, находится на грани смерти, а она здесь наслаждается всеми прелестями выхода на пенсию!.. Стыд и злость на саму себя охватили женщину, но она остановилась, чтобы успокоиться, и перевела дух, собравшись с мыслями. Нужно думать трезво. Дом, скорее всего, разрушен — это раз. Если Элизабет выкарабкается и сможет дальше жить, переступив через этот кошмар, её ждёт тяжёлая ноша на плечах — это два. Из ближайших родственников, готовых взять к себе осиротевшую родственницу (о боже, вслух эта мысль пробирала до дрожи… Бедный ребёнок!), была она и нерадивый Говард, старший брат отца девочки, ныне совладелец лавки Горбин и Беркес вместо своего покойного отца Карактака. Хвала небесам, подумала Анамари, что Карактак покинул этот мир и уж точно не станет вмешиваться в дела девочки! Женщина скривилась, вспоминая этого прохвоста на свадьбе Мории, и пообещала себе никогда не вспоминать его мерзкое лицо. Менее, чем за четверть часа после того, как собрать всё необходимое, Анна-Мария надиктовала волшебной перьевой ручке короткий ответ Министерству, обязуясь прибыть сегодня же и в скором времени заскочить непосредственно в Министерство, чтобы выяснить подробности происшествия. Не то, чтобы ей хотелось знать, как погибла Мориа с дочерью (сам факт заставлял покалывать в сердце), но она должна была знать, к чему это привело и почему никто не предотвратил их смерть. Анамари аппарировала прямо к дверям госпиталя, отмечая, что место они выбрали для оного крайне людное: очевидно, она попала в некое подобие часа-пик в мире маглов, и те суетливо мелькали у неё перед глазами, поглощённые своей рутиной. Женщина поправила воротник кремового пальто и шагнула внутрь, оказываясь в стерильно чистом вестибюле госпиталя. Она подошла к столу регистрации и всучила молодой секретарше распечатанный конверт. Та мазнула глазами по строчкам и, поняв, что от неё требуется, сообщила этаж и номер нужной палаты. На нужный этаж она поднималась с волнением. Руки дрожали, а ладони вспотели. Увидеть Элизабет полумёртвой — это то, чего она боялась больше всего в данный момент. Кажется, её от природы стальные нервы и выдержка рассыпались бы, как карточный домик при виде больной малышки. — Вы — мадам Уолкэст? — главная медсестра госпиталя устало посмотрела на посетительницу и, окинув её быстрым взглядом, палочкой указала номер на двери справа от них. — Только тихо. Ей нужен покой, и вряд ли девочка настроена на выслушивания слезливых тирад. Просто навестите и покиньте её. — Да, конечно. Я не задержусь надолго, Элизабет нужно… Восстанавливаться. — Рада, что вы это осознаёте. Удачи, — и она покинула её, исчезая за закрывающимися дверцами лифта. Женщина без стука вошла в палату, тихо прикрыв за собой дверь. Несмотря на то, что палата и так являлась обособленным местом, у койки Элизабет стояла шторка, огораживающая её от случайных посетителей и уборщиц, если тем требовалось лишь навести здесь порядок. Анна-Мария сглотнула образовавшийся в горле ком и обошла заграждение, садясь на небольшую деревянную табуретку без спинки. Женщина оказалась в ногах у Элизабет, наблюдая с тяжестью на сердце за девочкой. Она спала. Спала крепко, так беспробудно, что женщина на мгновение испугалась, подумав, что она могла покинуть этот мир, так и не выкарабкавшись. Тело девочки было на треть покрыто пропитанными кровью бинтами; её волосы на левой половине головы были коротко выбриты; на лице увечий практически не было, женщина лишь при подробном рассмотрении заметила небольшой шрам у самого уха, который был почти незаметен. В принципе, Лиззи выглядела намного лучше, чем она себе представляла. Девочка была целой (руки-ноги — на месте), со всеми пальцами на ногах и руках, без серьёзных травм (если только не внутренних) и, с виду, без угрозы для жизни. Возможно, врачи в Мунго успели быстро всё привести в стабильное состояние и подлечили девочку, напоив её двойной порцией восстанавливающих зелий (как минимум, без Крововосполняющего тут было никак) и подлечив медицинскими заклинаниями. Анна-Мария облегчённо выдохнула, не заметив, как положила руку на край кровати, из-за чего матрац от её жеста немного прогнулся, будучи мягким. — Б-ба?.. — тихий, сиплый голос ребёнка разрезал тишину палаты. Она еле-еле ворочила языком, не выговаривая слова целиком, из-за чего можно было предположить, что это давалось ей с большим трудом и, возможно, болью. Почти все части тела Элизабет ныли от боли и она это ясно чувствовала, всё ещё находясь в полудрёме или, скорее, в полуобморочном состоянии. — Ты здесь?.. — К-конечно, солнце, дорогая… Тебе лучше бы поменьше двигаться и говорить — ты ещё очень плоха, — Анна-Мария смахнула с щеки одинокую слезу, которую позволила себе впервые со дня смерти своего мужа. Она как можно тише пододвинула табурет к изголовью кровати и, нащупав под пледом маленькую ручку племянницы, мягко сжала её в своей руке. — Лежи, отдыхай. — Будь… Тут… Побудь, — Элизабет хрипела, пытаясь вытеснить из горла болезнь и заговорить нормально, но у неё получалось плохо. Где-то на краю сознания она понимала, что ей это не нужно в данный момент, что надо отдыхать, но что-то неведомое тянуло её вперёд наперекор усталости, не давая возможности погрязнуть в спасительном мраке. Ей хотелось видеть рядом кого-то, кто будет беспокоиться о ней искренне, по-настоящему, и эту роль исправно выполняла двоюродная бабушка, поглаживающая тыльную сторону её ладони сквозь плед большим пальцем. — Г-где…мама? И Г-гарри. Женщину прошибло током. Она вяло улыбнулась, не давая повод созреть в маленькой голове плохим догадкам, и погладила свободной рукой девочку по макушке, еле-еле, почти невесомо её касаясь. — Поспи, душа моя. Всё потом, потом. Отдохни, просто поспи чуток. — Анамари продолжала поглаживать племянницу по голове, теперь уже намыкивая какой-то знакомый ей из детства мотив. Кажется, это успокаивало и саму Уолкэст, и вырвавшегося из плена боли ребёнка. — Всё позади, солнце… Всё уже позади.