«Итак да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его; и не предавайте членов ваших греху в орудия неправды, но представьте себя Богу, как оживших из мертвых»
(посл. св. Ап. Павла к Рим.6:12-13)
Комната, залитая утренними лучами, была пуста, я лежал укрытый в кровати, ничего необычного. Не успел я толком продрать глаза, как на меня нахлынули обрывки событий вчерашнего дня. Всё выглядело как нелепая фантасмагория. «Демон, да ещё и в моей квартире, на ногах которого я вчера уснул. Причудится же такое, меньше нужно работать на износ. Это всё от переутомления», — подумал я. — Хозяин, — раздался с кухни знакомый голос. — вставай и иди, поешь пшённую кашу на молоке, сама приготовила. — Из чего вы её сделали? — прожевал я в полусонном состоянии. — Да из топора. — Цербер показалась в дверном проёме. — Да ладно, я на завтрак как обычно покусочничаю. — крайне неосторожно высказался я. — Всякую дрянь жевать будешь? — руки Цербер, опущенные по швам, затряслись от возмущения. — Нет, поешь по-человечески. Тебе для умственной деятельности надо, мыслитель нижней конечности. — она с ухмылкой застреляла глазами ниже моего пояса. — Мы с вами, людьми, можно сказать в одной лодке, — как-то невзначай начала рассказывать Цербер пока я уплетал кашу. — или лучше сказать на одном корабле, только черти занимают нижние ярусы, а вы занимаете верхние, и до вас доходит благодать Бога. Мы же живём наедине со своей поражённой природой, как Наполеон на острове Святой Елены. Я скучаю по своему небесному дому в духовном мире. Представь, каково это быть изгнанником, жить вечно в тюрьме? — Раз дьявол больше не властна над вами, эта княжна над страстями и над теми, кто рабствует этим страстям, почему бы вам не обратиться к Богу, покаяться и жить, как и прежде до беззакония Люцифера? — посоветовал я Церберу. — Ведь ты же раньше когда-то была ангелом. В чём польза быть связанными и мучимыми в аду? — Какой в этом смысл. Он меня не примет, да и страшный суд ещё нескоро будет. — Но ведь Бог может простить всех… — начал было я её разубеждать. — Мы ещё с Ним повоюем, тогда и видно будет, кто кого будет прощать. — гордо ответила Цербер. Я тогда и не догадывался, что демоны не могут покаяться из-за своей развращенности. Демоны настолько сильно закоренели в своём грехе, что назад им возврата нет. — Спасибо за завтрак, — я встал изо стола и пошёл собирать дипломат, наспех покидав бумаги по вчерашним делам. — вернусь поздно вечером. Только у двери не скулите вы по мне, ради Бога. Прошло два дня с момента, когда в моём доме поселилась Цербер. Перед выходными мне удалось закончить с текущими консультациями пораньше, и я возвратился в семь вечера. Звать её долго не пришлось. — Хозяин вернулся, а сегодня пятница, пятница-развратница! — радовалась моему приходу Цербер, одновременно пытаясь изображать грациозную походку и вилять хвостом с острой кисточкой на конце. — А всё-таки знаешь, какая глава уголовного кодекса мне нравятся больше всего? — Не знаю, может двадцать девятая? — сказал я, изображая сильное напряжение ума. — Почти угадал, восемнадцатая, потому что там есть развратные действия. — Ну кто такая щуня-извращюня, у ты моя собаня. У кого такой носик-курносик? — начал я её раззадоривать. Спросишь, почему я её так называл? От Цербера часто можно было услышать недвусмысленные намёки, когда её взгляд останавливался на моём причинном месте. Например, «Пускай верхи не могут, но низы давно хотят» или «Самое время сжимать властно свой штык мазолистой рукой» или «Был мужичок с ноготок, а стал с локоток» или «Ну что, стоит? Мой клиент дошёл до кондиции. Вижу же, что стоит по стойке смирно оловянный солдатик», думаю, всего перечислять не буду. От моих слов все три девушки засияли от удовольствия, начали ласкаться и тереться о мои ноги. Я же принялся по очереди их чухать в разных местах. — Щекотно! — обессилено хихикала она и, наконец, взорвалась от смеха как хлопнувшая петарда или разорвавшийся от давления котёл. Не буду отрицать, что разносторонность её личности, широкий кругозор, способность поддержать интеллектуальный разговор, иногда задевали моё мужское самолюбие. Но я быстро отгонял от себя эти мысли, ведь за короткое время моё настроение от её приятной компании заметно улучшилось. Я вообще в то время был очень влюбчивым. Не зря же говорят, что влюблённость — это болезнь. Или что любовь зла — полюбишь и козла. Вот и я не мог в тот момент трезво оценивать ни себя, ни объект своей влюблённости. Мог ли я в тот момент её любить? Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что это была не подлинная любовь. Чтобы понять, любишь ли ты по-настоящему другого, с ним нужно пуд соли съесть. Нужна должная степень уживчивости. А во мне превалировал эгоизм, я любил себя и делал только то, что мне приятно. Но чем больше времени мы проводили вместе, во мне не появлялось всё больше чувство искренней привязанности к ней, как я думал, но всё сильнее я был обуреваем чувством, основанном на примитивном физическом влечении. Эти чёткие черты привлекательного лица и выразительные красные глаза, красивая одежда, прикрывающая волнующую красоту её гипнотического тела, вызывали чувственное, сексуальное притяжение. День ото дня с вожделением я на неё смотрел. Я изо всех сил старался не испытывать страстное чувство, переводя мысли и эмоции в другое русло. Вечером я писал юридическое заключение. Сегодня дали особенно дикую ситуацию: мужчина пожаловался, что к его загородному дому сосед с согласия местной администрации прокопал трубу низкого залегания для слива из колодца талой воды по весне. В центре комнаты, стоя друг перед другом и держась за руки, крутились по часовой стрелке три церберовы ипостаси, весело напевая «мы на чёртовом крутились колесе». — Хозяин, пока ты ходил на практику, я просмотрела твою библиотеку, у тебя очень много книг по русской философии, тебе она нравится? — вдруг обратилась ко мне Цербер. — Пару лет назад мне действительно было интересно читать русских философов. Русская философия настолько манила и гипнотизировала меня, что я не мог даже немного подождать, чтобы дочитать оставшиеся у меня в библиотеке художественные произведения. Очень уж поздно я начал этим заниматься. Как то даже грустно всё это осознавать, насколько нужно всё делать вовремя и насколько неумолимо время. Не сказать, чтобы у русских философов я пытался найти ответы на все мироустроительные вопросы, я прекрасно понимал, что это не так. Наверное, в силу моей молодости меня привлекали в них величина их личности, разлив их мысли и вклад в отечественное наследие. Приобретая заветные книги, я уже тащился от самого осознания, что я их когда-нибудь да прочту. Не очень здоровое поведение, свойственное умалишённым, но, как говорится «если осознаёшь своё сумасшествие, значит ты нормальный». Большинство тех же наших религиозных философов занимались какой-то своей, им понятной религией, в чём-то было влияние и немецкой философской школы, но иногда они норовили лезть обсуждать догматику, откуда произрастал всякий космизм, всеединство, богочеловечество и прочая ересь, которая вызывала у них неподдельный интерес. Но вот почему-то меня эта гремучая смесь и откровенная дичь в то время привлекала, хотя я такие идеи и не усваивал. — Но я так смотрю, ты не ограничился одной русской философией, у тебя тут как-то марксистская, анархическая и народническая литература уживается. — Мне вообще идеология народничества нравилась и нравится до сих пор, в какой-то момент я себя мог называть в каком-то смысле народником. Но когда у тебя мысль как у Манилова кидается от одного к другому, авторы, которых ты совсем недавно восторженно мог называть русскими учителями, больше не вызывают такого энергичного пиетета как это было раньше. Нет, я их и сейчас могу так назвать, хотя бы потому, что они повлияли на мои убеждения, но уже без искрящегося огня в глазах, который у меня появлялся по возвращению из университета, когда я по завершении всех заданий мог припасть к заветной книге. — А в чём, собственно, проблема? Их построения тебя больше не удовлетворяют? — Не знаю, наверное, это проистекает из местами однобокого понимания большей части народников исторического процесса. Когда стало ясно, что Россия бесповоротно заступила на путь капиталистического развития, народничество продолжало взывать к критически мыслящей личности революционной интеллигенции, которая не должна пассивно подчиниться ходу истории, а восстать против фатализма и повернуть колесо прогресса, хотя если придерживаться трактовки эвдемонистического течения в социологии, то регресса, избавив тем самым Россию от капитализма. А для правильной оценки вещей лучше всего стоит избегать как фатализма, так и идеализма. В принципе, наделение человека всемогуществом свойственно и другим теориям, что достаточно усвоить правильные взгляды и общество будет в состоянии избавиться от раздирающих его противоречий и перейти к лучшему строю. Но сейчас я всё больше понимаю, что отдельная личность как бы велика она ни была или группы людей, не наделены безусловной свободой, неспособны произвольно менять судьбы истории. Социальный детерминизм, который я привык видеть в научном позитивизме и марксизме, потому как они оба духовные сыновья сен-симонизма, проявляется совершенно не в преувеличенной роли свободы воли. Понятное дело, что глупо умалять значение воли людей, осознавших свои интересы, задачи и цели. Но при этом нельзя и преувеличивать субъективную силу людей в ущерб объективных условий развития. Человек живёт и мыслит не в безвоздушном пространстве, а окружающая действительность далеко не податливый мягкий воск, из которого он может лепить, творить историю как ему угодно. Чего уж говорить, если в разные эпохи и в разных странах идеи переживали постоянные смены, а люди желали и мыслили по-разному. Довольно наивно исходить из сменяющихся настроений и устремлений воли людей. Куда надёжнее с научной точки зрения исходить из объективной закономерности экономического развития, чем из субъективных помыслов. Не нужно отрывать свободу от действительности, а нужно уметь связывать волю людей с фатальностью или закономерностью исторического развития. Если исторический индетерминизм видит сущность исторического движения в сознательном стремлении отдельного человека к улучшению своего положения, то детерминизм — в обусловленной экономической структурой борьбе групп людей, общественных классов, которая выходит за пределы удовлетворения индивидуального «желудка» и широкого удовлетворения чисто индивидуальных высших духовных потребностей. Стремление к индивидуальной выгоде выступает здесь только как действующая ось внутри и в рамках борьбы классов. Личность является только точкой пересечения социальных сил, действующих на индивидов и в индивидах. Личность может успешно действовать только в направлении прогресса всего общества. И, например, великие личности только по первости кажутся вождями общества, в действительности они подчинены коллективной «эволюции», которая выдвигает новые проблемы перед сознанием людей в тот момент, когда на лицо способы решения. Человек в таком случае может изменять лишь интенсивность и скорость социальных феноменов. Только в этой мере ход развития общества выражается посредством индивидов. Поэтому я считаю теорию исторического материализма правильной. — Получается, если в названии исторического материализма содержится указание на материальный мир, означает ли это логическую связь с философией и её материализмом? — Я бы так не сказал, потому что их трудно поставить в формальное отношение друг к другу. Философия — это такой род познания, который, в конечном счёте, стремится исследовать сущность мира и как осуществляется человеческий опыт. А исторический материализм — это эмпирическая наука, то есть такой род познания, который принимает опытный мир как данное, исследуя только его взаимоотношения и изменения. И, в конечном счёте, он говорит лишь о характере зависимости между историческими явлениями. О сущности бытия он говорит так же мало, как теории Ламарка-Дарвина или теория тяготения, потому что абстрагирован специальной областью исследования. Философский материализм монистичен, потому что утверждает, что две конкретно различных в опыте группы явлений тождественны, представляют в сущности нечто единое. А исторический материализм монистичен от признания основной закономерности в области истории, разнородные элементы которой признаются различными. Он всегда берёт только опытную наличность, а различное в опыте оставляет различным. То есть ему нет дела до философских определений и до утверждения тождества между физическим и психическим. Тем самым он становится на дуалистическую точку зрения обычного опыта и говорит его терминами, о «сознании» в противоположность «бытию». Предметом философского материализма выступает материя. Психическое для него выступает только свойством материи, в основе своей тождественное с материальным движением. Предметом исторического материализма является человеческое общество. Сущность общества в экономическом и идеологическом отношениях заключается в совместной деятельности людей. Следовательно, общество выстраивается из отношений, в которые люди вступают между собой в своей совокупности, с душой и телом, поэтому их деятельность в такой же мере материальна, как и духовна. Поэтому трудно рассматривать действующих людей, общественные отношения или экономическую структуру как материю философского материализма. Философский материализм говорит, что материя, в нашем случае, мозг создаёт сознание, которое приобретает содержание только во внешнем мире и от внешнего мира. Но пока что материалисты не объяснили, каким образом мозг, материя создаёт или производит сознание. А если допустить, что материя одушевлённа изначально, то нельзя уже использовать такой характер причинности. Исторический материализм утверждает, что экономическая структура определяет общественную надстройку, соответственно, и идеологию, составляющую содержание сознания. При этом в сфере экономики и идеологии принимается за данное психическая деятельность людей. И не смотря на различия между экономикой и идеологией, как продукты физической и духовной деятельности человека, они тождественны по своему материалу. И если мы говорим о характере причинности, то, каким образом экономика определяет идеологию, не содержит в себе ничего лежащего по ту сторону опыта. Ведь экономика, представляя отношения между людьми для удовлетворения жизненных потребностей, охватывает всю совокупность человеческого существования, приводя человека в соприкосновение с природой и определяя возможные линии поведения. То есть, придаёт форму жизненному процессу находящихся в конкретных отношениях индивидов. На основании постоянно действующих жизненных стремлений, инстинктов и фактов сознания в человеке формируется картина мира, адекватная линии развития. И экономика производит идеологию естественным образом, в виду психического содержания экономических отношений. И, например, использующий материалистическое понимание истории марксизм, как теория, старается по возможности устранить вещественное, рассматривая явления диалектически, в процессе и через процесс. Так природа оценивается в процессе, который развивается между естественной средой и человеком. А человек понимается целостно, с его телесными и духовными способностями в его деятельности в общественном процессе. Производственные отношения и производительные силы всегда предполагают человеческие отношения в их постоянных проявлениях и изменениях. А материальные блага являются кристаллизованными продуктами человеческой деятельности при добывании средств к жизни. Если в марксистской теории и встречается материальность, этому удивляться не приходится из-за распространённости материи в нашем мире. Куда хуже дело обстоит с современными экономическими теориями всех оттенков, которые верят в абсолютное всемогущество вещественных богатств, приписывая им волшебную силу и скрытое свойство быть капиталом, самостоятельно самовоспроизводиться и произвольно создавать прибыль. Классики моно-экономической социологии не интересовались метафизическими вопросами, объявляя философский материализм и всякого рода философию излишними, а изучали действительность в природе и истории, потому что результаты эмпирического естествознания и истории и так дают вполне ясную картину в достаточно систематической форме. — Получается, что раз исторического материализма достаточно, то философия не нужна? — Почему же сразу не нужна, её тоже полезно изучать. Например, Маркс воспользовался известной теорией отчуждения, как средством конкретного познания, открытие которой принадлежит немецкой философии. Так, в экономических и идеологических категориях общества Маркс видит продукты человеческой деятельности. Но у него эти отчуждения человека не являются обнаружениями абстрактной человеческой природы, когда разум или самосознание выступают законодателями природы, а лишь проявлениями отдельных людей при определённых природных и исторических условиях. Следовательно, экономические и идеологические категории выступают во всей их действительной реальности у конкретного народа в определённую эпоху. И хоть теория отчуждения сама по себе не даёт исторического материализма, она позволяет истмату избавиться от упрёка в отсутствии теоретико-познавательного базиса. Основной проблемой гносеологии являлся вопрос об отношении субъекта к чуждому ему объекту. Отсюда вытекают проблемы: каким путём нам дан объект, как приходим мы к его познанию, что именно познаём в нём. Но поскольку марксистская теория рассматривает явления, входящие в область социальных наук, как отчуждения человека или как его продукты, то вышеназванная проблема отпадает, так как объект, общественные явления противостоят субъекту не как что-то чуждое, а как продукт, обнаруживающий в своей сущности характер субъекта. Поэтому для исторического материализма остаётся только вопрос методологии, какие условия познания сообщают теории научную ценность, дают уверенность в правильности знания. — Думаю, применение человеческого опыта поможет нам сделать много плодотворных открытий. Хозяин, ты не по годам такой умный. — начала мне льстить Цербер. — Сначала знакомишься с теорией, а потом применяешь её на практике, а? — игриво сказала она и пробежалась указательным и средним пальцами по моей руке от кисти до плеча. — Да ладно тебе, я люблю и всякой глупостью заниматься. — Например? — и глаза её сверкнули с неподдельным интересом. — Недавно проходил одну визуальную новеллу. Пускай я идиот, но я совершенно не понимаю, чему хорошему может научить данная история. Тебе с самого начала говорят, что главный герой ищет смысл жизни, а потом из всех возможных инструментов тебе дают только любовь и счастливую семейную жизнь. В итоге мне показали всю его жизнь, замечу, довольно неплохую жизнь прожил, а в конце неожиданно выясняется, что это оказывается бессмысленно прожитая жизнь. Я пришёл за счастливым концом, а не смотреть на то, как мне не дают повлиять на свою концовку. Да и потом, я не хочу ничего менять, меня вполне устроила его жизнь, у некоторых людей явно не от хорошей жизни, богатой на события, отсутствует даже это. Зачем выставлять мне это в укор? Какое разработчики имеют право называть жизнь героя бесцельной? А почему в таком случае их жизнь имеет смысл от того, что они предпочли жизнь уродского селф-хелпера? Через игру людей заставляют почувствовать, что их бедность, отсутствие возможностей или высокооплачиваемой работы — это только их собственная вина. И не идиотизм ли вновь откапывать старую сказку социальных дарвинистов, которая уже давно звучит как пересказанный в сотый раз несмешной анекдот, что в незапамятные времена существовали, с одной стороны, кучка трудолюбивых, разумных и бережливых избранников, а с другой — масса лентяев и оборванцев, прокручивающих всё, что у них было. В итоге так случилось, что первые накопили богатство, а у последних ничего не осталось для продажи, кроме собственной шкуры, и что с того времени существует широкая масса бедноты, которой, несмотря на весь её труд, всё ещё нечего продавать, кроме себя самой, и горсть богатеев, богатство которых постоянно растёт, хотя они и перестали работать. Меня уже тошнит, когда с экранов благочестиво возвещают, что люди ни на что не годятся и в то же время, что они в состоянии сделать со своей жизнью всё, что хотят. Всего то и нужно всегда искать проблемы в себе, осознавать уникальную ответственность за своё несчастье, которое ты, конечно же, заслуживаешь, правильно замотивироваться и быть компетентным гражданином. Какое до наивности красивое перекладывание ответственности, не правда ли? Бери после этого за всё ответственность в свои руки. Я играю в игры, чтобы получить положительные эмоции, а наплевать в душу мне всегда и в реальной жизни успеют. — Ты же будущий юрист, зачем тебе это всё? — она окинула взглядом книжный шкаф, — не проще ли и спокойнее заниматься своей специальностью? — Не привык искать лёгких путей. Один русский анархист сказал: «Чувство негодования притупляется, когда вопиющая мерзость становится фактом беспрерывным и повсеместным. Лишь только личная обида смертельна, к чужим же обидам привыкнуть можно». Человек, как существо, живущее в обществе, имеет общественные чувства. А большинство сможет свободно чувствовать и мыслить, если избавится от забот материальной жизни, поскольку направление, избираемое человеческой душой, лежит не в её собственном свободном самоопределении только, а в развитии производительных сил. Существует всего две возможности для использования средств производства: на частной и общественной основе, третьего не дано. Ничего удивительного, что если процесс труда в обществе носит общественный характер, то частная собственность со временем становится тормозом в развитии, оказывается проклятием для общества. Мысль человека, естественно, хватается за вторую возможность, за коллективное обладание средствами производства как за лучшую, более плодотворную и справедливую общественную форму. Понятное дело, всегда найдутся те, кто захочет вопиющую неправду сохранять и приумножать, приговаривая: «что творилось, то и будет твориться». Можно сколько угодно лицемерно говорить, что экономическое равенство возможно лишь среди рабов или крепостных и взывать к псевдогуманизму: «где же человек? вы забыли про человека!». При этом прекрасно понимать, что человек в современном обществе начинается только с рабовладельца или барона, а не с миллионов чернорабочих. — Кстати, хозяин, помнишь, ты хотел сегодня тараканов морить? — вдруг напомнила Цербер. — Ах да, конечно, голова дырявая. Кто-нибудь из вас троих должен пойти и помочь мне с этой заразой расправиться. Я пока из закромов принесу всё необходимое. — Он внутри! Так глубоко! Как он смог туда войти, ведь там так узко. Давай ещё! Скорее, хозяин! Чего ты ждёшь? — истошно вопила Цербер от нетерпения, припавши головой к самому полу. — Сейчас, дай собраться. — я начал распылять дихлофос под плинтус, пытаясь выкурить незваного гостя. Из укрытия вылез усатый прусак и быстро помчал к двери. — Вон он! А-а-а! — вскрикнула Цербер, и погналась за тараканом. Так бы он и убежал, но видимо в какой-то момент его попутал бес, что он сменил траекторию движения, развернувшись на двести градусов и нацелившись забежать под кровать, минуя меня. — Убей его, хозяин! Не дай ему уйти! — подбадривала меня Цербер. Я встал с колен. В лобовой атаке пришлось отложить относительно дальнобойное орудие, распыляющее отраву, которая действует от случая к случаю. В ход пошёл природный гидравлический пресс. «Ну, что ж, дядюшка Вильгельм, сейчас ты узнаешь его истинное назначение» — в мыслях торжествовал я победу, раздавив прусака ногой. Но тут со всего маху в меня врезался тараканий преследователь, не успев сбавить скорость. Я, потеряв равновесие, упал плашмя на Цербера, которая в этот момент сидела на кровати и с увлечением читала Августа Бебеля, и вцепился руками в две затрепетавшие полусферы. Я всегда был неравнодушен к этой части женского тела. Особенно если она не больше второго размера. Всё, что больше, мне уже кажется слишком неестественным, особенно если человек не является обладателем полной фигуры. Такого соблазна я ещё никогда в жизни не испытывал. Два полушария притягивали меня, как магнит. Борясь с соблазном, я попытался встать и отвести глаза. — Хозяин, что за разврат вы такой делаете? — в растерянности пролепетала она, краснея от смущения, чем ещё сильнее разожгла во мне нехорошие мысли. — Абсолютно ничего. Всё хорошо, прекрасная маркиза. — иступлённо бормотал я. Я чувствовал, как подо мной она начинает слабеть. Сейчас-то ты меня знаешь как образцового семьянина, человека твёрдых моральных устоев и нравственных принципов. Но в тот момент я сошёл с ума и никак не мог совладать с собой. — Пятница, говоришь? Один раз живём. Ну, держись, нечистая сила. — задыхаясь, прошептал я. Как ошалевший я начал срывать с неё перчатки, расстёгивать ремень и стягивать брюки. На мгновение мне показалось, что, пересекая эту черту, я больше никогда не вернусь назад, но меня это уже нисколько не волновало. — Постой, не торопись. Сейчас я всё сделаю. — Цербер приподнялась и начала аккуратно расстёгивать пуговицы жилетки, а затем и рубашки. Сгорая от нетерпения, я не заметил, как две другие ипостаси Цербера пытались раздевать уже меня. — Сейчас будет хорошо, сейчас ты всё увидишь. — одержимо шептали они мне на ухо. — Вот только не надо склонять меня к безобразнейшей оргии! Зачем столь интимным делом заниматься сообща? Боливар не выдержит троих. Любовь — это бурное море, а я вам не океан любви. Так что в очередь, сукины дети, в очередь! — закричал я на манер киношного Шарикова. — Я не являюсь заслуженным работником сексуального обслуживания населения Земли. Я ещё не настолько опытна, так что будь со мной по нежнее. — кружевной бюстгальтер медленно сползал с неё, словно стаявший снег. — Ничего не хочу слышать, — сказал я, сглотнув застрявший ком в горле. — за семь тысячелетий успела поднатореть больше, чем я. Так что ни слова больше. То были блаженные часы погружения в глубины сладострастия. Она потрясла меня так, что я потерял рассудок и готов был умереть от истощения сил. Она тоже потеряла над собой всякий контроль — не наигранно стонала и выла со стиснутыми зубами, что её не пришлось упрашивать. Тешила мою мужскую гордость всякими нежностями, что другого такого хозяина в жизни не встречала. Трое отлипли от меня ближе к полуночи. Закончили мы обессилившими и помятыми. У Цербера был такой вид, будто она заболела, сгорая от высокой температуры. Не представляю, как соседи не обратились в полицию за наше нарушение закона о тишине. — Ух, какой балдёж, может завтра ещё разок? — отдышавшись, еле выдавила из себя Цербер. Я напрочь забыл про свои планы, мне только нужно было как следует впиться в гибкое тело, одарённое богохульной красотой. Мы так развлекались ещё целые выходные. За два дня нашей вольтижировки перина успела лопнуть, а матрас был искалечен до такой степени, что походил на жертву верденской мясорубки. Под нашим сумасшедшим напором у несчастной кровати расхлябались все болты, и она, корчась от боли, до нас пыталась что-то донести своими частыми всхлипываниями. В воскресенье наши кувыркания несколько затянулись. К тому времени я был как выжатый лимон. Я без чувств свалился на кровать, несмотря на сильное перевозбуждение, и тут же уснул без задних ног. Насколько я помню, на часах было без четверти три ночи. В четверть седьмого Цербер начала меня будить со словами: «Ну, вот поспали, теперь можно и поесть». Можешь себе представить моё состояние, меня так мутило от головной боли, недосыпа и ночных колобродничаний, что я не мог двинуться и с места, а только поглубже закутался в простыню. Вдруг Цербер размеренными движениями начала меня доставать из-под постельного белья, нахально припевая:«Нечего скрываться, выходи сдаваться,
Да, тебе, мой братец, не уйти никак.
И со дна морского вытащит любого
Совратитель Цербер только так.
Мутить, растлить и рвать на части
Вот это жизнь, вот это счастье.
Мутить, растлить и рвать на части
Вот это жизнь, вот это счастье».
Две ипостаси Цербера уже держали меня за руки и за ноги, полностью обездвижив, а третья села на меня верхом, смачно лизнув мою щеку языком. На её лице не было ни тени сомнения в принятом решении. — Стой, ты чего это делаешь? Я не вкусный! — в полудрёме я начал постепенно понимать, что дело моё худо. — А это мы сейчас и узнаем. Как же приятно губить падких на грех людишек. — Погоди, ведь ты называла меня хозяином, говорила, что до меня у тебя таких хороших хозяев не было. И вообще была очень добра ко мне. — Если ты не знал, мы, демоны, никогда не говорим правду. — А сейчас твоё утверждение правдиво или ложно? — Нет, не всегда, я могу и правду говорить. Это у нас просто такое уставное требование. Не совсем корректное сравнение, но это как правило Миранды. Ну знаешь, ты же юрист, про эти обязательные фразы при задержании «вы имеете право хранить молчание» и так далее… Так, ты мне зубы тут не заговаривай. Отныне ты навечно станешь имуществом, частью уставного капитала непубличного акционерного общества «Геенна огненная». Там будет плач и скрежет зубов. А я стану ещё более крупным владельцем привилегированных акций, буду получать благодаря тебе дивиденды даже при отсутствии прибыли корпорации. — Вот тебе и адский капитализм, счастье… зашибись! — я попытался вырваться из стальной хватки, но безрезультатно. — Тебе некуда бежать. Ты в очередной раз продемонстрировал, насколько плоть слаба. — Ах, постой, чем я провинился перед тобой? — Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. — злорадно произнесла Цербер. У русских принято провожать всерьёз, долго и обстоятельно. Прощаться честь по чести, чтобы всё было чин чинарём: созвать гостей, всех собрать за одним столом, с блинами, икрой, водкой, да так, чтобы на каждом стуле минимум по два человека помещалось. Произносить тосты за отъезжающих. Перед выходом на минуту присесть у порога и помолчать. А на вокзале долго целоваться, плакать, произносить напутствия и махать руками вслед. Не подметать полы, пока от уехавших не придёт весть о благополучном прибытии. Ведь никогда не знаешь, какое из прощаний окажется последним. «И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг» — написал Александр Кочетков. Но прощание Цербера и меня, неожиданно для нас обоих, прошло достаточно быстро. Откуда-то сверху до моего уха начало доходить какое-то умиротворяющее песнопение:«Фотизу, фотизу, и нэа Иерусалим,
И гардокса Кириу эпи сэ анэтилэ».
Как я потом узнал, это было «Ангел вопияше» греческого распева. На потолке, как будто прорывая ткань пространства, образовался разлом, который наполнил всю квартиру кипенным светом. В комнату приземлилась красивая девушка с расправленными крылами. Прикрывая ладонью лицо от яркого свечения, я худо-бедно смог её разглядеть. Не считая фуражки, из одежды у неё было приблизительно всё то же самое, что и у Цербера, только белого цвета: рубашка, правда, с коротким рукавом, перчатки, зауженные брюки, туфли без каблуков. Встречались и золотые оторочки, кантики, ну или как эти выпушки на одежде ещё назвать. За место галстука распятие. Глаза ярко-голубые, волосы чёрные, причёска каре. Голова девушки источала кипенно-белое сияние, образуя вокруг неё осязаемую сферу с радиусом где-то в тридцать сантиметров. — Убойся, демон. Изыди и познай свою силу, ниже на свиниях власть имущую. С глаз долой, из сердца вон, нечистая сила! — загремела она так, что даже стёкла задребезжали, и показала перстом в сторону центра комнаты. На том же самом месте начало образовываться уже знакомое глазу пятно, куда Цербера начало затягивать. — Начальник, да вы что, уже и пошутить нельзя. — Цербер сильно растерялась, что не попыталась за что-нибудь зацепиться. — Эх, придётся какое-то время пересидеть в Лавовом Разливе. Не повезло в этот раз, повезёт в другой. Не скучай без меня, хозяин. Может, ещё встретимся и я с тобой наразвлекаюсь, но это не точно! Наконец, принявшую тщету, Цербер окончательно поглотил тёмный туман, который и сам в скором времени рассосался. Я вопросительно посмотрел на ещё одну прибывшую сущность из духовного мира. — Лектирэль, ангел-хранитель, — представилась девушка. — пришла помочь тебе справиться со злым духом, соблазняющим и вовлекающим твою душу во грех. Deus ex machina в реальности так и работает. Не забывай, что нечистый дух может возвратиться, откуда вышел, взяв с собой семь духов, злейших себя. Потому что всё возможно, всё бывает, так сказать. Люди впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают их в бедствие и пагубу. Как ты не можешь понять, что прожорные демоны хрустят костями уже половины мира, а ты даже о себе побеспокоиться не в состоянии. Видя моё смущение, она быстро сменила строгий тон на более милостивый. — Корень зол сиих есть блуд, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям. Ты же убегай сего, а преуспевай в правде, благочестии, любви, терпении, кротости. Подвизайся добрым подвигом веры и держись вечной жизни, к которой ты и призван. — напутственно продекламировала Лектирэль и исчезла, испарилась как дым. Мда, всё произошедшее произвело на меня настолько неизгладимое впечатление, что я ещё долго чувствовал пустоту внутри. Конечно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. В скором времени расправившись, наконец, с практикой, я собрался ехать к родителям. На станции проводнице от моего тяжёлого взгляда стало немного не по себе, потому что при сверке моих документов, она быстро отводила от меня взгляд, исполняя свои служебные обязанности. Электричка тронулась. Я ехал в вагоне и никак не мог уразуметь: «Какая же всё-таки странная история со мной приключилась. Вот в чём дело, господа».