Сказка - ложь...

Рано по утру, когда народишко еще только принимался за свои насущные дела, а кто-то и вовсе еще не проснулся даже, несмотря на веселое, яркое, словно умытое, солнышко, редкие прохожие невольно обращали внимание на одинокого всадника, уверенно направлявшегося прямиком к царскому дворцу. Всадник как всадник, хотя одет вроде по-нашему, а вроде и не совсем, молодой, симпатичный, зато конь под ним вызывал завистливые вздохи – белоснежный, златогривый, выступает будто танцует, красавец в общем. А раз конь такой, то знамо дело, и хозяин у него не простой, как бы не скромничал! Между тем, погруженный в раздумья молодой человек не обращал никакого внимания на шепотки. Остановился он у самых ворот, некоторое время посмеиваясь и наблюдая как кряжистый воевода рычит сквозь бороду на двоих понурых караульных, третий благоразумно держался в сторонке. Заметили парня не сразу, но несколько грозных и недовольных взглядов ему досталось. Наконец, найдя для себя неожиданно новый повод для ярости, старый вояка развернулся к незваному гостю с сакраментальным: «неча тут глазеть!» - Не признал меня, Лукьян Акимыч? – вдруг усмехнулся всадник. По-доброму усмехнулся с какой-то удивленной грустинкой. - С чего это мне тебя… - досадливо рыкнул воевода и внезапно потух голосом, - признавать… Смотрел и – сам глазам своим не верил! Да и как верить-то? Глядел на него с седла уж пять лет как покойный царевич Ванечка, сгинувший в далеких землях от чернокнижных козней и благополучно отпетый. - Батюшки светы! Царевич… - Ну так как, пустишь ли? – продолжал смеяться Иван. Что тут началось! Его едва ли не на руках внесло внутрь, крики, вопли, испуганные и потрясенные аханья и оханья, причитания, на него глазели и тут же срывались с места, кто-то уже куда-то бежал, причем сам не мог толком сказать куда и зачем, - толи пожар, толи нашествие. Из-за окошек царицыных палат слаженным хором донеслись бабьи подвывания, из других высовывались любопытные лица – новость мгновенно облетела весь белокаменный кремль и вот-вот грозила выплеснутся за его пределы. Сам Иван стоял в центре этого безумия, растерянно поглаживая коня по морде и чуточку опасливо озираясь. Обернулся, задев взглядом царское крыльцо центральных палат, и коротко выдохнул: Федор не изменился совсем, - да и с чего бы, не так уж много времени прошло, - зато отец вдруг показался вовсе глубоким стариком, а вот эти поддерживающие его юноши, кажись, племянники… выросли! Иван сделал шаг вперед. Пока расступились люди, - к нему по высоким ступеням успели спуститься навстречу, и Ваня поразился тому, что чтобы обнять отца, ему пришлось наклониться. Тот отвернулся, пряча покрасневшие глаза, замахал руками. Один холодный взгляд от старшего царевича и толпа шустро стала рассасываться, а Ивана повлекли дальше. - Довольно! - так же негромко распорядился Федор. - Лучше к царице-матери проводите. Эта встреча стала для Ивана еще большим потрясением, как еще хватило воли улыбаться, - оказалось, царица давно не вставала с постели, а болезнь никого не красит. По сухой руке погладил, в лоб поцеловал, убеждая, что плакать не о чем, и с тяжелым сердцем вышел. Правда, следом налетел на него прямо у дверей примчавшийся откуда-то взмыленный Георгий, оглядел, одобрительно гудя, стиснул в медвежьих объятьях, рявкнул на попавшихся под руку теремных девиц да прочих приживалок с промокшими платочками: - Чего заходитесь, дуры! Праздник у нас, царский сын и брат вернулся! Живой, невредимый и у-ух!!! – погрозил кулаком и так же стремительно скрылся из виду, на ходу громогласно кого-то срочно к себе требуя. Наконец старшего и младшего братьев оставили наедине, с кем следует поздоровавшись, а кому следует раздав распоряжения даже сверх необходимого. Иван устало опустился на лавку, повел плечами, откидываясь к стене и прикрыв глаза: возвращение утомило пуще самой дороги. Помолчали. Федор внимательно наблюдал за братом: что сказать, как только схлынуло первое потрясение, перемены в нем буквально бросались в глаза. И не в том суть, что вырос «младший» царевич, тогда как помнил он его семнадцатилетним мальчишкой, и этот образ сейчас уже прочно смешался в памяти с собственным старшим сыном, бывшем нынче всего на годок помладше, чем Ваня тогда, и вполовину не таким мечтательным. Крепко изменился Ванечка, основательно: и держит себя иначе, и походка даже другая, и смотрит с уверенной, внутренней силой… Потому первым делом и задержал его для беседы. Голос брата вырвал его из раздумий: - Давно мама болеет? Федор чуть дернул губами: вопрос тоже говорил о многом. - Давно, - спокойно ответил он, - чай, не молодешенька! Ты не помнишь должно быть, иль не замечал. А слегла – вскорости как о тебе весть пришла. Иван отчетливо скрипнул зубами и отвернулся, поднимаясь. - Знаешь, что случилось, то случилось! – резко отозвался он на невольный упрек спустя долгое время. – И жалеть мне не об чем не гоже! То, во что я вмешался, оставлять нельзя было! Ни вернуться, ни весть подать я не мог, да и не следовало пока Моревна по белу свету ходила: мне уж точно живу не быть, возможно и вам бед бы наделала. Потом – да, моя вина, что не вспомнил о вас сразу, лишь сейчас приехал, но… - Моревна? Погоди, не горячись, Иван, - нахмурившийся Федор, предостерегающе поднял руку, выцепив главное. – А она причем? От нее и пришли известия, что и ты, и супруг ее пали от колдовства Кощеева, обманом вырвавшегося на свободу. Вскорости и все царство ее постигла злая участь от проклятого лиходея, потому и смотрят на тебя все, как на выходца из могилы. Да подумывают, не принес ли ты с собой новую весть недобрую, - повисло недосказанное. - От колдовства Кощеева, - ядовито протянул молодой человек с кривой ухмылкой и веско обозначил. – Ну-ну! Гадина! Я тебе так скажу, Кощей ей мстить полностью в своем праве был. Я даже считаю, что он чересчур милостив оказался! Дя-ядюшку же нашего сама Моревна, на кусочки разделала собственными ручками. Как по мне однако, очень жаль, что он еще в нежном возрасте о порожек какой-нибудь не споткнулся, к подвигам бежавши, да шейку себе не свернул по случаю! Под конец своей речь Иван уже шипел от ярости, а в потемневших глазах на миг мелькнуло что-то страшное. - Даже так, - тяжело уронил Федор. – Расскажешь? - Не все, - покачал головой мгновенно замкнувшийся парень. – И не сейчас. - И то верно, - согласился старший царевич и соправитель, на самом деле уж десять лет как правивший не совместно даже, а вместо дряхлеющего отца. – Покои тебе готовят, прежние твои… - Понимаю, - грустно усмехнулся Иван. Федор, хоть и подосадовал, что его перебили, но и об этом сделал себе очередную заметку. - Так и есть. Мыльню тоже уже топят, а вечером – добро на пир пожаловать! Не каждый день из покойников возвращаются. Иван взглянул на него светло и ясно, улыбнувшись вдруг прежней своей солнечной улыбкой, поклонился перед уходом как перед царем положено, а потом вдруг спохватился: - Да, скажи, кто маму лечит, я поговорить с ними хочу. Драгоценностей воз с собой не захватил, - молодой человек шутливо развел руками, - но сокровища разные бывают. Сам ее посмотрю и с ними посоветоваться хочу. Федор согласно склонил голову и проводил удалявшегося младшего брата даже слишком пристальным и заинтересованным взглядом. Признаться честно, оставшись наконец в одиночестве Иван вздохнул с облегчением, - и устал он изрядно, и о многом хотелось подумать в спокойствии. То насколько вовремя он приехал, кого другого навело бы на мысль о предчувствии: если повидаться с братьями было скорее вопросом долга, приличий и собственной совести, то оказалось, что родителям он если не сможет помочь, то хоть попрощается по-людски. В принципе, благодаря щедрости и заботе Кощея, у Ивана была возможность добавить им молодых сил, ибо в переданной на прощанье шкатулке под чарами хранилось не что иное как пара заветных яблочек. И с лекарями царскими он не только поговорит обязательно, но душу из них вытрясет завтра же первым условием. Только дело это все равно не быстрое, не говоря уж о том, что не в котелке же на кухне ему снадобья варить! Ладно, сие задачи решаемые. Зато, еще одной необходимостью было четко объясниться со старшими родичами, что его приезд отнюдь не возвращение навсегда под родной кров блудного сына, а не более чем визит, дань уважения близким. Что естественным образом влекло за собой к нему вопросы, где и почему пропадал до сих пор царевич Иван, раз намерен вернуться туда. Не то чтобы ему уже на них не намекали… Вот и раздумывал Ваня, а чем дольше раздумывал, тем отчетливее понимал, что рассказать-то он по большому счету может немногое. Поэтому на шутливое распоряжение довольного, раскрасневшегося после бани Георгия ответил весьма сдержанно, лишь извиняющееся разведя руками: - Да не о чем мне сказывать! В эпических битвах не участвовал. В поединках, впрочем, тоже. Приключений, слава богу, не сыскал, разве что когда из Моревненого замка бежал… Жил просто, учился и лечил. Георгий похмыкал так же недоверчиво, как и Федор, а чуть позже сам того не желая Иван подкинул им новую пищу для размышлений. Не сдержался. На пиру здравицы были само собой не только за весь царский род в целом, но и за виновника торжества, царевича Ивана, знатного молодца, любому богатырю на зависть. И как водится, чем дальше, тем больший размах приобретали славословия, - дескать, и коня златогривого в стоило пригнал, и девиц-красавиц наверняка табунами влюблял, а что один вернулся, так это он выбрать лучшую не смог. Ничего, тоже повод для гордости, значит ведь что здешние девки краше да ласковее… И конечно же колдунов всяких пакостных ордами косил. Ваня слушал вначале посмеиваясь и отшучиваясь, а потом все больше темнел лицом. И надо же было кому-то давние события начать вспоминать, про Марью Моревну прекрасную королевну, причем оба Ивана, - и покойный дядюшка, и племянник, - уже слились в единый, какой-то немыслимо героический образ, а там и за Кощеево имя языками зацепились. Уж кто что первый сказал – неизвестно, а закончилось все тем, как Иван, не помня себя от бешенства, шипел сквозь зубы, прижимая к стене наиболее ретивого вояку: - Не смей! Не смей языком своим поганым трепать о том, чего не ведаешь!!! – разъяренный парень то и дело встряхивал того над полом за шею, ощутимо прикладывая к стенке. – Больно смелый?! Али глупый?! Чем похваляешься, тварь?! Над чем глумиться вздумал, собака брехливая?! Не тебе на него лаять, паскуда, не тебе замахиваться!!! А то я быстро руки-то с языком укорочу! Насилу оторвали люто сверкавшего белыми глазами царевича от советчика, как следует со всякими там кощеями обходиться, увели обоих. Распорядившись на счет дальнейшего пира и прочего, Федор нагнал братьев, проведя до своих покоев. Георгий было попробовал усадить Ивана, успокоить, но тот дернул плечами, вскочил, заметавшись. Потом все же опустился на лавку, сжав руками буйную голову и вдруг рассмеялся горько: - Не понимаю! Не понимаю… Ну им-то что, вам всем - что худого он сделал? Да Кощей и не знал о нас, покуда дядюшка к нему на порог не приперся! Как возможно горячо желать позора, мук страшных тому, о ком и слышал-то только в сказаниях, безбожно перевранных?! Не понимаю. - Охолонись, Ваня, - ровно произнес Федор, Георгий без слов поднес ему воды. – Как возможно? Да так и возможно, ежели этот кто-то несет угрозу – для тебя, для твоих родных, для дома и всего твоего уклада. И, уж не взыщи, объясниться тебе придется! Хотя бы потому, что ежели раньше Кощей о нас и не знал, то теперь-то отлично ведает. Что спокойствия и благодушия лично мне не добавляет. Знаешь ли, очень хочется услышать и твоему поведению объяснение, и подробности об истинных тех событиях, кои тебе, видать, лучше известны. - Подро-о-обности… - криво усмехнувшись протянул Иван, с нехорошим прищуром глядя в упор на брата-царя. – Ну, подробности как раз ни до кого, кроме самого Кощея, касательства не имеют! А из того, что ведомо мне, могу сказать только, что вообще не он эту свару начал: уж очень желалось прекрасной королевне и власти кощеевой, и богатств кощеевых, и силы его колдовской, и самого Кощея, и всего Тридесятого царства владычицей стать, а может и не только. Не вышло. Зато злобу свою выместила сполна, а тогда еще будущий супруг очень ей в том помог, гостем втеревшись в доверие к хозяину дома да в удобный момент ударив исподтишка. По заслугам дары получили оба, - на том и дело само, и вся повесть об нем давно кончены, я сказал! И сейчас даю твердое и честное Слово, что не замысливал и не замысливает Кощей ни войны, ни козней на наш род и земли. Все, сверх того – от меня ничего услышать не получится. Что сорвался – прощения прошу, не люблю вранья и пустой похвальбы, а еще пуще когда человека зазря да запросто в дерьме вываливают. За сим позвольте откланяться, устал что-то пылкой встрече радоваться. Иван резко дернул головой в поклоне и стремительно вышел после ответного кивка. Федор молча дождался пока за его напряженной спиной закроется дверь, упреждающим жестом остановив набычившегося в негодовании Георгия, который уже готов был немедля рвануться за парнем, чтобы выплеснуть все, что думал о норове и возмутительных речах младшего братца. - Не торопись, - коротко заметил Федор, в раздумье водя по губам пальцем. Георгий заинтересовано посмотрел на него и присел напротив, уже зная, что старший брат пришел к каким-то собственным, далеко идущим выводам. Так и есть. - То, что Иван так себя держит, означает лишь то, что годы эти он прожил там, где ему подобное дозволялось, - медленно заговорил Федор. - Где никого над ним не было, где за себя и свои слова он отвечал исключительно сам, а к нему прислушивались и тем более, через колено не ломали. Пусть. В принципе, как брата это должно только утешать: Иван жив, явно не мыкался под заборами, возвратился он разумным и уверенным в себе мужем, а не блаженным недорослем… Но! Суть не в том, каким он стал, а где и с кем. Мужчина бросил колючий острый взгляд на подобравшегося собеседника и завершил свою мысль: - Не столько в том, что он говорит, а как. И, даже если же принять на веру абсолютно все им сказанное, то не Ванюшина ли заслуга в том, что - не кто-нибудь, а колдун чернейший Кощей, – не станет преследовать и нас во след за Моревной? В чем та заслуга кроется… Сдается мне, что вопреки всем заверениям, история Кощеева еще не окончена! - Я прослежу за ним, - кивнул Георгий, соглашаясь полностью с вескими доводами старшего царевича.