Укрощение огня

Аман не помнил как добрался до своих комнат, каким образом перед ним оказался все тот же раскрытый ларец с изумительнейшим шедевром неведомого оружейных дел мастера, но подозревать приходилось мышкой бесшумно снующего вокруг Тарика... Пусть его! Мысли категорически отказывались складываться во что-то связное и более всего сейчас напоминали кучку разноцветных осколков смальты, при чем от разных узоров мозаики, так что собрать ее целиком никак не получалось. Вот этот, прозрачный — это от встречи с князем по его возвращении и, как следствие визита, похвалы танцам невольника, поданные так, что хотелось смущенно потупиться и хлопать ресничками, как впечатлительной дурочке. Этот, серебряный, - новый подарок, логику которого Амани с грехом пополам тоже мог просчитать: испытание доверием. Рабу не положено иметь даже зубочистки, если она может быть использована в качестве оружия. Кроме того, князь не страдал отсутствием наблюдательности и как оказалось уже вполне изучил его характер, чтобы знать, что подобный дар приведет юношу в восторг. Одновременно кинжал демонстрировал уверенность мужчины, не нуждавшегося в стае шакалов-надсмотрщиков, чтобы утвердить свою волю, и подчеркивал особое расположение к наложнику, которое князь всячески демонстрировал... Это было понятно, и получившийся кусочек узора не вызвал у Амани вопросов, как и дальнейшее решение. Отвергнуть такой дар было бы непростительно, - решил он, тем более что уроки полностью вписывались в его собственные планы на будущее. Но вот последний, опаловый кусочек смальты, похоже еще и разбился, и теперь при попытке собрать его воедино резал пальцы острыми стеклянными краями: поцелуй... и все, что за ним последовало! Соединись с землею небо на его глазах — Аман испытал бы куда меньшее потрясение... - К<хи>бар, - тихий голосок и осторожное прикосновение, резко выдернуло юношу из зыбучих песков перепутавшихся чувств, заставив выпрямиться и наконец отнять от лица ладонь, которую оказывается все это время прижимал к губам. - К<хи>бар, - повторил присевший у его ног мальчик, пытливо заглядывая в глаза, - у вас что-то случилось? Саиддин… сердится? - Что? - опомнившийся Амани удивленно приподнял бровь. - С чего ты взял! - На вас лица нет, - торопливо проговорил Тарик, опуская взгляд. - Дядя ругал вас?.. Аленький цветочек словно получил пощечину, а это, как известно, прекрасное лекарство от истерик. Отлично, он раскис настолько, что даже не может сколько-нибудь удержать себя в руках, а это наивное дитя бросилось его утешать! Ты жалок... - с отвращением сообщил себе юноша, подводя итоги нынешнего вечера, и это было не то, к чему он привык и стремился. - Бисмиля! Нет, разумеется! - Аман изобразил коронную улыбку, полную сознания своего бесконечного превосходства над прочими смертными, и порхающим движением повел рукой в сторону ларца. - Ты же видел, какой дар он мне преподнес. - Да, - восхищенно вздохнул мальчик, рассматривая оружие, явно еле удерживаясь, чтобы не потрогать. - Он чудесен! И наверняка имеет свое имя, как в легендах... Это уже интересно! А он и забыл о том, что настоящие воины — по сути отдельная каста, со своими традициями и обычаями, тем более горцы, слывшие там, где он вырос, едва ли не дикарями и одновременно знающимися с духами... Спасибо, что напомнил, мальчик! Аман еще раздумывал над ответом, больше склоняясь к тому, что кинжал еще новый, и скорее всего еще не обрел своего имени славными деяниями... но мальчишка неожиданно одарил его сияющим взглядом, все-таки оторвавшись от созерцания драгоценного клинка: – Я понимаю, к<хи>бар, это честь и бремя... Хотите, я принесу вам напиток, который успокаивает, и дарит хорошие сны? - Ты сам его готовил? - с беззлобной усмешкой поинтересовался Амани. - Не готовил, - смутившись, уточнил Тарик, - но сейчас сделаю, это быстро. - Неси, - согласился юноша. Обрадованный мальчишка умчался, чтобы действительно вернуться менее чем через полчаса. Аман даже не успел снова погрузиться в прежнее бессмысленное занятие, состоявшее из переливания пустого в порожнее, ведь что случилось, то случилось, и сейчас он все равно не в состоянии это проанализировать... как Тарик уже входил с полной чашей, накрытой салфеткой. «Надеюсь, что это не опиум», - скептически принюхался юноша. Но подогретое вино пахло только травами, выжженным солнцем лугом с тонкой цветочной нотой... Аман откинулся на подушки, пригубив слегка. Тарик устроился чуть поодаль. Он уже изнервничался весь, мучаясь, что позволил себе влезть в связь князя и духа огня, которого тот призвал, заключив в смертное тело. Что вылез со своей как обычно неуклюжей помощью, что что-нибудь напутал в снадобье, и помощь обернется лишь несварением желудка... - Знаешь, - раздался отстраненный прохладный голос, и мальчик закусил губу, отчаянно повторяя про себя урок. Держать голову прямо. Держать голову прямо! Держать голову... - Из тебя на самом деле получится очень хороший лекарь! - произнес Аман, отсутствующе глядя в окно, и мелкими глотками выцеживая напиток. - Только... тебе впрямь стоит быть по-настойчивее... - Как вы? - Хотя бы как я... - опять согласился Амани, - Иди же спать, морока! Тарик взметнулся с ковра и унесся прочь с абсолютно счастливой улыбкой. Аман тоже не смог сдержать улыбки — мальчишка просто неподражаем! Такое блаженное состояние и сыграть-то невозможно, но при определенных усилиях толк из него выйдет... Поймав себя на этой мысли, юноша вначале удивился, а потом с усмешкой пожал плечами: Тарик назвал его своим наставником, а Амани привык тщательно подходить к решению какого бы то ни было вопроса, помимо того, что он так и не придумал, как разрешить конкретно эту задачу. Собственно, ответ стал напрашиваться сам собой, когда вернулся князь, ведь Амир не только глава клана, но и единственный старший родич в пределах досягаемости. Естественно, что говорить о мальчике и о лишней головной боли, которую тот подкинул, необходимо именно с ним... Но при упоминании о князе, улыбка ручейком стекла с губ юноши, и если бы он мог видеть себя сейчас со стороны, то сам поразился бы какая безнадежная тоска затянула холодным облаком черные очи: мужчине не понадобилось железа, чтобы выжечь на нем свое клеймо, потому что просто забыть случившееся не получится при всем желании! Да и есть ли оно... От того, что произошло никуда не деться, и не в том дело, что противник снова хитро подловил его в мгновение замешательства и растерянности. В том, что князь не отступится от своих намерений в отношении Амани, новостью для последнего не являлось, и раздражения не вызывало, скорее боевой азарт. Он был готов к дальнейшему противостоянию. И даже не в том суть, что тело юноши бурно отозвалось на близость мужчины: в конце концов, он молод, кровь в жилах горяча и нет ничего странного в том, что после долгого воздержания, от любой мелочи она способна взыграть молодым вином, прорвавшим вдруг худой мех! Тем более что князь Амир объективно хорош собой: высокий, статный мужчина в самом расцвете сил, с профилем, какой не увидишь на монетах. Его осанка, взгляд, движения — в своей сдержанности исполнены величия и горделивой грации царственного хищника, чье превосходство не нуждается в ежечасном самоутверждении. Его глаза горчат как кофе, но в них порой разгораются опасные желтоватые огненные язычки, а в низком густом голосе слышны не только ласкающие мурлычущие нотки, но и отголосок грозного рыка... - Аман с усилием отогнал воспоминание о том, каково было очутиться во власти сильных, но оттого не менее чутких рук. По большому счету, не учитывая все прочие условия, перспектива разделить ложе с князем - по определению не могла вызвать отвращения, а для раба такого рода вовсе была бы счастьем и мечтой! Так что не в мужчине крылась причина, почему Аман не находил себе места, да и не в нем самом, а в этих немаловажных «условиях»... Дрогнули в подобии улыбки уголки занемевших будто от мороза губ: он досконально знал правила игры, которая составляла его жизнь. Он мог просчитать и рассчитать то, что собирался в ней изменить... Только, при любом развитии событий, поцелуев как-то не предусматривалось! И не могло быть! Целуют, благословляя, детей, матерей, благодаря за святой их долг. Целуют невест, скрепляя священный союз, жен в миг зарождения новой жизни и появления ее на свет... А вот о безумцах лезть с поцелуями к рабам, слышать почему-то не приходилось! Конечно! Целовать то, куда засовывал член! Или не засовывал, но явно поусердствовал кто-то другой... Кхарам! Не то чтобы вопросы чистоты когда-либо волновали прекрасного наложника, но от определенных особенностей его существования было никуда не деться. И все же вот он, первый поцелуй, и руки обвивающие плечи, и голос, каждым словом повергающий во прах скрижали из надуманных правил... Так что тогда? Какие сомнения до сих пор, несмотря на средство Тарика, на свои же убеждения себя же, - не давали сомкнуть глаз, и все такой же вопиюще растрепанный Аман усталым жестом поприветствовал полупустой чашей первые рассеянные лучи грядущего рассвета. Его первый поцелуй... Да, не с тем, от кого мечталось получить его такими же бессонными ночами, отдавая полный отчет о всей бесплодности надежд. С другой стороны, что было — то прошло. И будет ли еще — решение вручено ему господином третьим по счету невиданным даром, превзошедшим все предыдущие. Потому что то, что было этим вечером не вырвешь ни плеткой, ни клеймом, ни притворством... Ради игры таким не поступаются! Поцелуй был. Был и все. Подаренный буквально ни за что и ни с того ни с сего... Первый. Значит ли это, что затем последуют другие? И хочет ли он того... По-настоящему хочет, а не пощекотать нервы себе и другим, и потешить заодно собственную порядком подзабывшую об удовольствии плоть. И... чего он вообще хочет, и почему так — больно (?) и горячо - от ошеломляющего недоверия и тут же сменившего его яростного неистовства в глазах нынешнего господина, с которым разделил окончательное и неизбежное понимание сколь мало значил он для прежнего... Огонь нечаянно обжег свое воплощение. *** Старая колдунья-ночь, потрясала рваным покрывалом тьмы у костлявых бедер, прорицая начало нового дня и нового пути, и поминала недобрыми словами неразумных смертных, которые отказывались подчиняться ее воле, ибо был в крепости еще один человек, кроме растревоженного юноши, который не поддался сну, забыв о нем напрочь. Аман ушел, ларец с кинжалом был передан вызванному Тарику, и едва за ним закрылась дверь, спокойствие разом слетело с мужчины. Амир метался по комнатам, меряя их шагами, однако разразившаяся в груди буря не утихала, разрывая на части душу: гнев, стыд, боль мешались с безумной исступленной нежностью. Желание вновь ощутить под ладонями тепло его тонкого сильного тела, слышать его дыхание и биение сердца — было подобно изнурительной жажде в палящем зное пустыни... Но разум останавливал разбушевавшиеся страсти и говорил, что торопиться нельзя, юноше нужно побыть одному, успокоиться, приведя в порядок мысли и чувства. Аман не поймет и не примет сейчас новых объятий и поцелуев, истолковав их превратно, ведь прежде в его жизни этого не было... Ослепляющий гнев вспыхивал с новой яростной силой: одно дело знать, что юноша был рабом, обученным и предназначенным для плотских утех хозяев, и восхищаться его стальным несгибаемым характером, другое же — заглянуть в бездну, воочию увидев в каком горниле закалялась его гордость. Служить подстилкой для тех, кто недостоин руки его коснуться! - аж зубы скрипнули, и Амир был вынужден остановиться, чтобы хоть немного успокоиться самому. - Или всего лишь вещью, игрушкой для утоления похоти для того, кто не оставил юное пылкое сердце равнодушным... Однако по какой-то странной прихоти его собственного сердца, даже ревность к господину наместнику, из-за которого его драгоценная сияющая звезда пытался лишить себя жизни, куда-то пропала, оставив мужчине лишь презрение к глупцу, обокравшему себя самого, и холодную ярость к тому, кто посмел ранить юношу. И толику стыда за испытанное облегчение потому, что иначе Аман не был бы сейчас в руках князя, и он теперь может подарить своему мальчику не просто безделушки, а нечто куда более важное и ценное, став первым для него... Научить его быть счастливым. Если, конечно, строптивый упрямец позволит это сделать, - усмешка вышла горькой. Амани нельзя ни в чем винить, но боль от того, кем все это время юноша видел его, перехватывала горло. Глядя на светлеющую кромку неба, Амир решительно тряхнул головой: никаких больше игр... Нельзя играть с чужим сердцем. И чтобы убедить недоверчивого юношу, что новый господин его отнюдь не очередная похотливая тварь, пожелавшая развлечь себя красивой яркой игрушкой, понадобиться куда больше терпения, ведь судя по реакции, Аман сам не допускал мысли, что в случае их связи, отношение к нему могло быть иным. Пусть на теле его нет полос от плети и прочих следов людской злобы и низости, но кто может сказать, сколько шрамов уродуют душу... Теперь, когда причина столь яростного и упорного сопротивления стала ясной, сердиться на отказы и дерзости было абсолютно невозможно. Заметив, что юноша не торопится к нему, как было назначено, Амир только вздохнул: если гора не идет к Магомету... Прекрасная возможность потренировать собственную силу воли! Увы, благие намерения едва не разлетелись в прах — причина опоздания оказалась куда прозаичнее: Аман попросту спал, намучившись сомнениями за ночь, а зрелище, представшее глазам мужчины, способно было лишить спокойствия святого! Нервным взмахом руки отослав подорвавшегося Тарика куда подальше, князь бесшумно приблизился, завороженно рассматривая спящего юношу... Черные волосы разметались бурными волнами по подушкам, ресницы чуть подрагивали, играя тенями на розовеющей прозрачным румянцем щеке, а приоткрытые губы, чуть изгибались в улыбке — должно быть, явившийся к нему сон был в самом деле приятным. Один вид этих капризных губ мог свести с ума, а Аман, ко всему, спал обнаженным. Покрывало сбилось, обернувшись вокруг стройных ног, и открывая взгляду плечи и безупречную линию гибкой спины до самой ложбинки меж ягодиц... Это было как удар молнии! Амир не впервые видел Амани обнаженным, но почему-то именно это зрелище раскинувшегося на шелке простыней спящего юноши в ореоле солнечных лучей, падающих из широкого окна, было пронизано таким оглушающим ощущением трепетного бесстыдства, пронзительной, ошеломляющей своей остротой чувственности, невыразимого, невозможного сочетания уязвимости и торжества — что становилось почти страшно от его красоты. Мужчина тихо опустился рядом, боясь нарушить хрупкий миг, потревожить его и разбудить, будто речь шла об осквернении святыни. Даже вполне понятное возбуждение смущенно отступило в тень, уступив место чистому восторгу: Аллах, будь милосерден, ничего не жаль ради того, чтобы по пробуждении видеть это диво подле себя... Каким бы осторожным не было движение, Аман видимо все-таки что-то почувствовал и шевельнулся, прикрыв рукой лицо. А затем повернулся, не открывая глаз, и со вздохом изогнулся всем телом до кончиков пальцев, медленно потягиваясь со сна... И словно недостаточно было этой безумной пытки, тонкое покрывало не пожелало скрывать, что юноша возбужден. Помимо сознания и воли, ладонь сама легла на живот, плавно спускаясь вниз, к напряженной плоти под легкой тканью, и лишь одна чудом пробившаяся сквозь сладкий дурман мысль, отрезвила не хуже ледяной воды: ты потеряешь его! Предав собственную клятву и утолив сейчас сиюминутную жажду обладания, ты потеряешь его, перечеркнув возможность стать возлюбленным, а не хозяином, и навсегда перейдя в категорию тех, кто пользовался его телом примерно так же, как полотенцем для вытирания рук... а уже в следующий момент черные очи будто нехотя распахнулись. Немедленно в воздухе ощутимо пахнуло грозой. Увидев рядом с собой господина, Аман резко подскочил на постели, натягивая на себя предавшее его покрывало. Не понадобилось даже отдергивать руку, и Амир просто опустил ладонь на кровать, сминая в кулаке простыни, еще хранившие память прикосновения к самому несовершенному из совершенств: справиться с собой было нелегко, и неизвестно какой яд оказывался более смертоносным — Аман безмятежно спавший и видевший сладкие сны, либо же Аман разъяренный! Подобравшийся, как перед прыжком дикий кот, и при этом одетый лишь в беспорядке рассыпавшиеся по плечам волосы, с полыхающим взглядом, сыпавшим вокруг снопами жгучих искр... - Ты... ты проспал. Жалкое оправдание! Все еще одурманенный, как будто незаметно для себя надышался наркотического дыма, мужчина с трудом подбирал слова, чтобы объясниться, но особой нужды в том не нашлось. Его прервали, сразу же переходя к главному. - Вы ТРОГАЛИ меня! - шипению, прорвавшемуся сквозь сомкнутые губы юноши, могли позавидовать легендарные раджастанские наги. Этот сон... Амани не помнил ничего, кроме изумительного ощущения тепла, покоя, и одновременно чего-то незнакомого, но невероятно прекрасного, отчего кровь начинала пениться и играть, как вино... Сладкое, тягучее, терпкое вино, от глотка которого мгновенно начинает кружиться голова, и невесомое тело охватывает чувство полета. И это — он?!! И — спящего после доброй чаши вполне реального вина, да еще с хитрыми травами Тарика, который, надо признать, не соврал на счет своего снадобья... Что сути дела не меняло. Благородный князь, трогательно утешавший его вчера... - Трогали, - с непонятным себе самому отчаянием повторил Аман. - Да, - честно признал Амир, отступать и оправдываться было бессмысленно и напрасно. - Вот так. Прежде, чем горькое разочарование четче проступило в глазах юноши, скрываясь за щитом злости, мужчина протянул руку и легонько провел по его животу кончиками вздрагивающих пальцев... Он сразу же поднялся, отходя к окну, а Амани словно отбросило ударом. Точно острые лезвия вошли в плоть, пронзая ее насквозь, и боль рикошетом отозвалась в груди, под другим шрамом, чтобы тут же быть смытой соленой волной острейшего наслаждения. - Я... - юноша тщетно пытался восстановить дыхание, опираясь на руки и про себя исступленно благодаря себя же за новую длину волос, надежно скрывших его опущенное лицо. - Я могу теперь одеться, господин? Наверное, впервые в жизни, Амир понял, что такое, желать закричать от ужаса, услышав этот ровный вопрос. - Я подожду. Он в самом деле дождался, пока шелест за спиной не затих, и, круто развернулся только для того, чтобы увидеть тщательно сколотые локоны и темную абайю на развернутых парящими крыльями плечах... Амир под страхом смерти не смог бы объяснить в какой миг он очутился за спиной своего мальчика, стискивая эти невероятные плечи до синяков и зарываясь в упорно сопротивляющиеся заколке кудри. - Нари... - глухой стон сквозь зубы, но юноша не вырывался, закаменев, и это было еще хуже. - Я снова прошу тебя меня простить!! Вчера... произошло что-то очень нужное нам обоим, и... когда ты не пришел, я не хотел допускать мысли о том, что теперь ты веришь мне еще меньше, а возможно, даже боишься! Я всего лишь зашел, чтобы узнать, что с тобой... И увидел то, за что не жалко отдать жизнь! Последнее вырвалось непроизвольно, и он был готов к ответному удару. - Мой зад? Мой член?!! - шипение. Как грубо! Совсем на тебя не похоже, мое негасимое пламя... Прости! И нотка, сквозившая в твоем тоне больше смахивает на рыдание... - Ты, Нари. Вот оно долгожданное затишье! - Я могу поклясться на Коране и на могиле своего отца, что не видел прекраснее никого и ничего! Ты мое наваждение, мой рок... Но мое слово остается в силе. Ты свободен, огненный мой... Злость разом исчезла, просто стекла куда-то как... как вода, смывая собой все остальное, как вода смывает грязь и пыль с усталого тела после трудной дороги. Аман медленно развернулся, высвобождаясь из болезненной хватки, но руки мужчины вновь сомкнулись вокруг — уже не с силой, а так же как и вчера, будто поддерживая на неровной тропке или же согревая на холодном ветру. - Ты не раб, я уже говорил это, и повторю столько раз, сколько понадобится, чтобы ты поверил, - проговорил Амир вглядываясь в затихшее пламя в глубине черных глаз. - Я хочу быть господином, но не хозяином для тебя. Я хочу, чтобы здесь ты почувствовал себя дома, и полюбил это место как дом. Чтобы никогда не стихала в твоем сердце та песня, что ведет тебя в танце. Хочу видеть, как ты смеешься и даже как сердишься... И — да, хочу любоваться как ты спишь и будить тебя ласками! Грешно обижаться на то, что сам же сводишь меня с ума... Амир тихо засмеялся, когда от последних слов, зачарованно слушавший его Амани возмущенно дернулся. Ладонь юноши упиралась ему в грудь, но не отталкивала, и от этого сдерживать себя и не накинуться с поцелуями на разозленного упрямца, становилось еще труднее. Тем более, что причина нового приступа злости тоже не могла не вызвать улыбки: мальчик был возбужден опять, не меньше чем по пробуждении, гибкая спина словно плавилась под руками от нежных поглаживаний, а глаза оставались еще слегка затуманенными после выслушанной речи. Слава Создателю, что все-таки не от слез! - Сколько красивых фраз! Уж не пишете ли вы стихи ненароком! Мужчина не выдержал и расхохотался, прижимая к себе вырывающегося юношу еще крепче: если шипит, язвит и ругается, значит пришел в себя. Страх потери отпустил, и на смену ему пришло веселье. - Правду говорить легко и приятно, - многообещающе шепнул Амир в удобно подвернувшееся ушко, и Аман едва не до крови прикусил губу, отчаянно борясь с разбушевавшимся телом и из последних сил удерживая порывающийся сбежать разум на положенном ему месте. Гнев на себя за свою слабость перед этим человеком — ну кто бы мог подумать, что ядовитая гадючка окажется настолько чувствительной к словам и прикосновениям! - немного помогал, но только немного. Аман был искренне благодарен князю, когда тот наконец отпустил его, бережно усадив на оттоманку, словно боялся, что он рассыплется. - Стихов я не пишу, к сожалению, - мужчина все еще улыбался, - хотя ради тебя готов попытаться... Аман содрогнулся всем телом. - Ты прав, - подтвердил Амир, едва ощутимым касанием, побуждая юношу поднять голову и взглянуть на него, - и более охотно я напишу, что ты свободен, недоверчивый мой! Хотя бумага эта совершенно без надобности. В Мансуре достаточно моего слова, а за ее пределами — не думаю, что найдется кто-то, кто посмеет требовать у тебя отчета... «Пока он рядом», - закончил про себя окончательно опомнившийся Аман. Господин сказал верно, и имя князя стоит больше, чем сотня вольных. - … но раз тебя еще ничто не убедило, - продолжал тем временем мужчина, - пусть будет. Что до моих слов, то как видишь, ничего из того, что я перечислил, не получить угрозами, принуждением и насилием. Тебе нечего бояться, и не с кем сражаться, Нари. «Кроме себя», - обреченно уточнил Амани, распрямляясь гибкой лозой после ливня. - Господин, - веер угольных ресниц скрыл маняще мерцавшие звезды, - я прошу извинить меня за несдержанность и резкость, и за то, что посмел усомниться в твердости вашего слова! Нота раскаяния отозвалась на языке прохладной кислинкой, разбавляя аромат горячего кофе... - Ничего, - мягко улыбнулся Амир. - Только больше не думай обо мне так скверно.