Укрощение огня

В чем он ошибся? - Аман не находил себе места все утро, изумив неготового к подобным переменам Тарика внезапной сменой вечернего настроения на прямо противоположное. А потом Аленький цветочек сопоставил факты и выводы... И старательно перебрал особо «нежные» и пикантные выражения, которые берег исключительно для себя любимого на особые случаи. Куда отправилась погулять вчерашней ночью, его тщательно взлелеянная наблюдательность? Вероятно туда же, куда и быстрота реакции в купе с сообразительностью, которой он так гордился! Полезный урок, что не стоит слишком забываться и расслабляться, даже если вокруг — шкатулка, полная оживших сказок Шахрезады! Самоуверенность - страшный враг, но в отличии от глупости на определенной стадии излечима. Испытанное средство помогало всегда, помогло и сейчас, а Амани довольно быстро взял себя в руки. Разумеется, старому интригану, с наслаждением прикрывающему свое истинное положение образом скромнейшего из лекарей, приятно изредка поговорить с тем, кто хотя бы приблизительно владеет его языком. Зато Кадер — воин, что выдавал весь его облик: скорее всего он лишь возвращался со своего поста и присел у дома, не в силах устоять перед потребностью воздать хвалу раскрывающемуся над сонным миром чуду ночи, и его единению с рукотворной магией камня твердыни... Пуще того, Кадер не только воин, даже лучшим из которых подчас свойственна излишняя прямота, он - поэт, а это опасное племя... Фальшь гибельна для них, и самые сильные, чувствуя это, защищаются от угрозы с неистовством загнанного хищника, рвя в клочья и кровавые ошметки все вокруг и самих себя. Слабые — не выживают, но даже самые спокойные из них, чуют нюхом неверную линию в узоре. Кадер был из поэтов настоящих, а он обратился не так и не к тому, - убедился Аман, уже при ярком свете солнца разглядев своего недавнего собеседника. Мужчина оказался годами гораздо моложе князя, не намного старше его невольника: серединка на половинку, 25ть — 27мь... Его старили морщинки с въевшейся пустынной пылью, шрам у брови, перепахавшей левое веко, и взгляд - юноша с горчившим неудовольствием признал, что вполне возможно, его опрометчиво витиеватое и церемонное обращение действительно могло оскорбить музыканта. Однако, в то же время по неписанной традиции ему оставили шанс, и Аман им воспользовался сполна! Он был скромнее самой скромности, сдержан, краток и лаконичен, так что уже Кадер почувствовал себя виноватым. Юноша пытается выжить и выплыть в абсолютно чуждой среде. Если его учили говорить, прощупывая и предугадывая каждый возможный шаг, то что в том могло задеть! О Тарике Кадер вообще не задумывался, тем более как об ученике, пока вдруг следующей же просьбой Ас-саталь стали уроки для мальчика, после чего княжий «наложник» вдруг изобразил такое на безыскусный наигрыш, - что замерли руки в немом восхищении! Вслед за тем внезапно одарив жгучей улыбкой из-под рассыпавшихся волос, юноша медленно перетек лепестками угасающего костра на подушки напротив, сверкнув очами сквозь грозовую пелену ресниц: - Мустахак Кадер, считаете ли вы меня теперь достойным своих умений?! - мурлыкнул молодой зверь в человеческом облике. - Я скажу одно, дешадаб, - ткнул пальцем поднявшийся Кадер, - я хочу увидеть наконец твой танец!! А потом они оба сошли с ума, по мнению единственного наблюдателя этих баталий. Один часами играл все подряд переходя в конце на нечто невообразимое, второй — слушал, прищелкивая, и то и дело срываясь в дикую сарабанду. Оба пели нечто невнятное, выщелкивали и выстукивали, ругались так, что небо краснело прежде заката! Аман шипел, что Бастет пригибала уши и уползала, пятясь, Кадер говорил, и Ас-саталь, звезда, - сжимал зубы крепче, из которых казалось, вот-вот брызнет яд василиска... А потом все это однажды кончилось. Триста тридцать третий раз подряд Ас-саталь кружился под тот ритм, что Тарик успел выучить за прошедшую неделю... и вдруг резко замер: - Понимаю, - тяжело уронил князь, - я не должен был этого видеть! Словно холодком повеяло, и Амани едва удержался, чтобы не передернуть плечами от неприятного ощущения. Однако минутное замешательство схлынуло, и черная бровь слегка изогнулась. - Отчего же? - юноша улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, и хоть немного - гнев князя на демонстративный прошлый отказ. - Но смотреть пока еще не на что, я подобрал только несколько движений... Он не вкладывал в улыбку какого-то особого смысла или подтекста, но взгляд мужчины немедленно потеплел и стал другим — ласкающе восхищенным и исступленно жаждущим, отчего Амани неловко отвел глаза, некстати вспомнив вдруг, что на нем нет ничего, кроме незначительного куска ткани вокруг бедер... Поймав себя на том, ЧТО он сейчас подумал, Аман едва не сел там же, где и стоял от изумления: с каких пор Аленький цветочек способен смущаться оттого, что на него, почти нагого, смотрит мужчина?! И как он на него смотрит! А Амир был совсем рядом, так, что не надо было даже протягивать руку, чтобы коснуться друг друга. Юноша все еще улыбался, но губы слегка подрагивали, и мужчина не мог этого не заметить, даже если не замечал сам Аман. - Я счастлив, что к тебе вернулась радость танца... Низкий густой голос звучал чуть хрипловато, отозвавшись там, где ему было совсем не положено: будто теплый ветер обдал своим дыханием. Мысли бестолково метались, не в силах подобрать хозяину не только пристойный ответ, но хотя бы что-то внятное и членораздельное... Какой позор для несравненного бриллианта, услады чресел, певца сладчайшей неги! Что до мужчины, то его хватало только на то, чтобы после показавшейся бесконечной разлуки, сдержать себя и не впиться поцелуем в эти алые полураскрывшиеся перед ним лепестки, меж которых влажно блестела белоснежная полоска зубов — ох, мальчик, что же ты делаешь со мной?! Спасибо тебе, Аллах, за безграничные милости твои, что прятал под пестрой личиной от бесстыжих глаз истинную его красоту! Укрывал дорогой мишурой подлинные линии гибкого тела, не позволяя увидеть как играют, переливаясь, гладкие мускулы под золотистой кожей, усеянной бисеринками пота... Не давал кому-то нечестивому познать откровенный в своем хаосе узор прилипших к спине и плечам, разметавшихся смоляных прядей, не позволил чужому сходить с ума от взмаха ресниц и, в такт им, - колебания теней на тронутой пылающим флером румянца щеке... Пламенная моя звезда, таким должно видеть тебя лишь на ложе!! Но он — не женщина, хеджаб и имя мужа не встанут глухой стеной на пути похоти и взращенном на собственной ущербности презрении тех, кто не достоин даже его мизинца! К тому же, гаремный мальчик оказался так горд, что мог бы давать уроки принцам, и я – не они, я не оскверню тебя, негасимое мое пламя даже вздохом... Верь мне, огненный мой, лишь бы снова увидеть твою улыбку!.. - Не буду мешать. Но — надеюсь, что ужин ты разделишь со мной. - Как пожелаете, господин, - учтиво отозвался Аман и склонил голову, к неудовольствию мужчины пряча лицо совсем, - ведь наша последняя партия была не окончена... - Да, - охотно согласился Амир, - многие ходы еще не были сделаны, и я уверен, что продолжение игры станет увлекательным... Последнее у Амана тоже не вызывало сомнений. Титаническими усилиями он соскребал остатки расплавленного кофейными глазами самообладания, и пропустил мгновение, за которое его запястье оказалось лежащим во властной длани, а пальцы другой осторожно коснулись бинтов на предплечье: - Что произошло?.. - Немного заигрались с Баст... Та часть сознания, которая каким-то чудом еще умудрялась оставаться разумной, контролировать тело и поддерживать беседу, отмечала запыленную одежду, заткнутую за пояс плеть и оружие на нем, крича раскисшему ни с того ни с сего остолопу о том, что он упорно отказывался воспринимать. Юноша только с долей закипающей истерики констатировал, что похоже, у князя входит в привычку являться к своему наложнику, едва сойдя с седла... - Как я вижу, вы все же поладили, и расставаться с ней тебе не хотелось бы? - О, мы поладили настолько, что уже напугали парочку полуночников совместными прогулками! - Амани безуспешно пытался изобразить привычный насмешливый тон. - Я рад... рад, что подарок пришелся тебе по сердцу! - руку мужчина так и не выпустил, точно в беспамятстве поглаживая нежное запястье с бешено бьющейся голубой жилкой. - Жду тебя вечером... До конца жизни Аман мог поклясться бессмертием своей души, что в тот момент, когда губы мужчины коснулись его ладони у основания, - мир все же померк, взорвавшись под веками ослепительной вспышкой. Вновь же вернув себе способность воспринимать окружающее, он различил только быстро удаляющиеся шаги и понял, что остался один: куда и когда исчезли Кадер и Тарик он попросту не заметил. *** Скользивший у самых босых ног, солнечный луч медленно отщелкивал песчинки, отмеряя уходящие в небытие мгновения. Амани, к своему стыду и удивлению обнаружил, что его трясет, а невесомый, нежнее парящего пуха, - поцелуй все еще жег запястье… В чем-то это было даже забавно: вряд ли на его теле остался хотя бы крохотный участок, которого никогда не касался мужчина так или иначе. И юноша с трудом мог представить способ разделить ложе, которого бы он не знал, но до сего момента не подозревал, что мимолетное прикосновение губ способно вызвать в нем подобный отклик! Однако веселиться совсем не хотелось. Бессознательно потирая руку, Аман так и не смог найти причины, определить, в чем крылся источник испытанного им потрясения, зато хорошо понял, что поставленная перед собой задача куда более усложнилась. Очевидно, что князь не намерен отступать от задуманного, да и ограничиваться дальше взглядами и беседами не желает… Впрочем, к подобному развитию событий юноша был готов, а вот к собственной реакции на пустячное касание – нет, хотя сдаваться по-прежнему не собирался. Накидывая на плечи мишлах, он с неудовольствием обнаружил, что движениям пальцев все еще не достает привычной, тщательно отточенной годами изящной легкости, и разозлился на себя за волнение. В самом деле, как оказывается дешево его можно купить! Один выверено - небрежный знак благоволения, и он готов продаться и отдаться… Не совсем конечно, однако колени едва не подогнулись! Как глубоко пустила корни отрава, и как трудно ее вырвать. Но нужно. Иначе он навсегда останется не более чем украшением чьей-то постели. Нечто ничего незначащее, о которое можно запросто вытереть ноги и, не озаботившись долгими раздумьями, спокойно пойти обедать! - Аман методично настраивал себя к предстоящему вечеру и готовился, как иные не готовятся к последнему бою. Он долго выбирал, но в конце концов пришел к выводу, что наряд, более пышный чем обычно, который полагался бы в честь возвращения господина и его в высшей степени любезного приглашения – станет явным сигналом о готовности к капитуляции. Более скромный выдаст неуверенность, и по сути будет такой же провокацией. В любом случае, незамеченным не пройдет ни то, ни другое, и юноша остановился на обычной своей повседневной одежде, тем не менее исключив более свободный, домашний вариант, как порой бывал вечерами у князя. Волосы были туго собраны в хвост, ни следа красок и масел, последним же штрихом стали привычные уже сапожки: не туфельки и не звон браслетов на узких щиколотках призывно раздвигающихся ножек – сапоги удачно завершали образ, который Амани хотел создать. Нет, он не имел в виду, что князь сразу же завалит его на ковер, но подсознательно, наверное, все же ожидал чего-то подобного от «ужина». Поэтому, оглядевшись, Аман остался доволен достигнутым результатом, чувствуя себя во всеоружии, чтобы встретить любые домогательства и поползновения, и дерзко вскинул голову на приветственную улыбку мужчины. Ожидавший его Амир только шире улыбнулся в ответ, любуясь им. Юноша держал спину и плечи прямо, как не у всякого рожденного в порфире получается, а яростный блеск черных глаз выдавал его боевое настроение. Что ж, это тоже можно было счесть достижением: мальчик не равнодушен к нему, и поцелуй не оставил его безразличным. Да и нет на свете живого существа, которое не способно откликнуться на ласку, любовь и нежность. Иным Амани быть не может, пока же игра между ними увлекала сама по себе. Мужчина неторопливо вел беседу, мягко пожурив вначале за то, что юноша не обратился к нему относительно возникших затруднений с музыкой, и вновь порадовавшись, что желание творить красоту его не оставило. - Польщен, что господин так высоко ценит мои умения, - отмалчиваться было невозможно, а язвить и сыпать резкостями не возникало повода. Аман держал себя исключительно вежливо, хотя напряжение не спадало. - Полно! Твой танец трудно назвать просто умением. То, что я видел, вызывает собой восхищение, которое даже не выразить словами! И ты сам от начала и до конца творишь это волшебство, выбирая мелодию, и подбирая движения, как нужную нить к узору… Такое искусство достойно уважения и преклонения! Юноша не нашелся с ответом, всерьез опасаясь, что сейчас пылает румянцем, как стыдливая девица на смотринах, потому что слова мужчины звучали не грубой лестью, хвастливой констатацией, подразумевающей, что диво дивное принадлежит именно хозяину. Они были пронизаны такой искренностью, какую он только мог представить, и это было… было странно! Им восхищались уж конечно не впервые, но возникшее чувство было новым – как будто не он наконец добежал до вершины, взял высоту, превзойдя всех прочих, чтобы отстаивать ее дальше, но сильные руки приподняли его над миром, подарив на миг ощущение полета… Он не позволил себе выдать свое смятение, но должно быть, растерянность все же отразилась в глазах на какое-то мгновение, и Амир тихо рассмеялся, поднимаясь: - Не стану больше тебя смущать, хотя я не сказал ни слова неправды и ты это знаешь! Оставим… Я привез тебе подарок. - Еще один?! – Аман охотно ухватился за смену темы, изобразив на лице ужас. – Господин чересчур щедр! - Да, - поддержал шутливый тон мужчина, - и боюсь, не менее опасный, чем предыдущий. Он сделал знак, предлагая Амани последовать его примеру и подойти к столику, где его ожидал длинный невысокий ларец. Не желая тянуть время, но сдерживая проснувшееся вдруг любопытство, юноша поднялся следом, и послушно откинул резную крышку красного дерева… - Алла… - голос даже не прервался, он просто затух сам по себе. …На кроваво-красном бархате горделиво покоился длинный, слегка изогнутый к острию кинжал, тускло посверкивая в свете ламп бритвенно острой сталью с узнаваемым коленчатым рисунком разводов. Рукоять словно сама просилась в ладонь, и юноша не сомневался, что оружие ляжет в руку, как родное, помимо того, что вместе с гардой они представляли воистину творение гения, оружейника и художника в одном лице. Рядом лежали ножны, и каждый лепесток и цветок на чеканном деревце, изображенном на них, отличался от соседних, не повторяясь ни разу… Аман наконец смог вздохнуть. А потом недрогнувшей рукой опустил крышку, отодвигая ларец, и развернулся, собираясь уйти. Ему не дали: - Почему? – коротко и тяжело уронил Амир. - Это не «котенок»… - без тени иронии или игры глухо отозвался юноша. - Таких даров рабам не дарят. Он не поднимал глаз на своего господина, но видел, что его рука сжалась с такой силой, что не только побелели костяшки, но казалось не выдержит даже столешница. - Ты не раб, - отчеканил мужчина. - А кто? – Амани усмехнулся одними губами. Будто опять, отбрасывая в никуда все его стратегические планы, - что-то надломилось в нем, а это очень неприятное чувство… Ответ не заставил ждать себя: - Моя звезда. Мой талисман… Шероховатая ладонь бережно обняла щеку, кончиками пальцев поглаживая за ушком вдоль линии волос, вторая рука легла на спину, зарывшись в спадавшие по ней смоляные пряди. Юноша упорно смотрел в сторону, поэтому пропустил момент, когда губы мужчины внезапно захватили его, нежа в своем плену, слегка пощипывая и ласковыми осторожными касаниями убеждая доверится, уступить, открыться навстречу… Аман задохнулся, стремительно утрачивая себя, и бездумно вцепился в плечи мужчины: будто теплая волна мягко толкнула его под колени, лишая ноги надежной опоры, и, всплеснувшись вверх пенным гребнем, расшиблась у самого сердца о встречную, скатывавшуюся бурным речным потоком вниз от движений чужих губ… Амани очнулся внезапно, как только понимание происходящего достучалось до рассудка. Он резко рванулся из захлестнувшего с головой водоворота ощущений, отталкивая от себя мужчину с такой силой, что когда Амир попытался его удержать, соединенное усилие наоборот привело к тому, что юноша буквально отлетел от него, и, запнувшись, упал. Князь не успел его подхватить, и Амани остался сидеть на ковре, прижимая ко рту ладонь и исступленно прожигая возвышавшегося над ним мужчину пылающим взглядом сквозь рассыпавшиеся волосы. - Как вы… как смеете… - он не владел собой, не мог справиться со сведенным горлом, видимо, пытаясь выплеснуть сразу все, что думал и чувствовал сейчас, наконец хрипло выдохнув, – забыв о… Харам!! Он сам не мог объяснить, к чему пришлось на язык именно слово о запрете. Возможно, подразумевая, что боязнь нечистоты и брезгливость оградят его от продолжения, но получилось, как если бы он плюнул в лицо. Мужчина застыл, не сразу вникнув в смысл брошенного в него слова, и не пытаясь больше приблизиться, чтобы помочь Амани подняться, как хотел... Однако понимание медленно отражалось в глубине кофейных глаз, а на смену ему пришло безграничное изумление и потрясение, пожалуй, не меньшее, чем только что испытал юноша от поцелуя. Амир широко зашагал по комнате, не совладав с разрывающими грудь эмоциями, и тоже не находя слов. Неожиданно, он круто развернулся и опустился на колени перед насторожено следившим за ним Аманом, обнимая его за плечи, и не давая вырваться вновь: - Не может быть!! Он отвел со лба юноши своевольные прядки, вырвавшиеся на свободу из расстегнувшейся заколки, принял в ладони его лицо, легонько оглаживая пальцем контур вздрагивающих губ, и пытаясь взглядом, тоном передать причину своего удивления. - Не может быть, чтобы этих восхитительных губ никогда не касались другие… Чтобы никто никогда не пробовал познать их вкус, разделить сладость поцелуя… Аман безуспешно рванулся, черные очи сверкнули горько и зло: - Часто ли господин целует сосуд, в который мочится?!! – прошипел он сквозь стиснутые до хруста зубы. На какое-то мгновение в глазах мужчины отразилось такое неистовое, лютое бешенство, что Амани стало по-настоящему страшно! Рука у его шеи судорожно подрагивала от напряжения, однако так и не сжалась, чтобы напомнить зарвавшемуся мальчишке о своей власти. Вместо того, ладонь скользнула чуть дальше, привлекая его вплотную и обнимая: - Шшш, - шепнул мужчина в пышное покрывало волос, бережно перебирая змеившиеся прядки, - успокойся, огненный мой! Неужели ты еще не убедился, что от меня тебе защищаться не нужно? Верь мне, я ничем не унижу и не оскорблю тебя... Он слышал, как юноша едва заметно вздрагивает в его объятии, но бессильный и бесполезный гнев на прошлое - ушел, сменившись совершенно иным пронзительным чувством: мальчик горд, но при всей своей гордости, он тоже уязвим. При всем уме и выдержке, он еще юн, и несмотря на красоту, никогда не был кем-то любим. - Ты пламя, НарИ, а пламя не может быть нечистым. Наоборот, любая скверна, соприкоснувшись с ним, уничтожается… Мужчина отстранился немного, заглянув в опрокинутое ночное небо его глаз. - Прости меня, Нари, - серьезно и тихо проговорил он, заставив угольные ресницы взметнуться, распахиваясь еще шире. – Я не стану больше так поступать. Свой поцелуй ты подаришь мне сам, когда захочешь… Почти неощутимое прикосновение губ у самого уголка губ юноши, было непорочнее, чем сон младенца. Амир поставил на ноги непривычно тихого и молчаливого Амани, не торопясь отпускать от себя, и успокаивающе поглаживая его плечи, волосы: - Ты устал, Нари, иди, - низкий голос ласкал сам по себе, и в нем скользнула улыбка. – Только не забудь свой подарок! Я привез его тебе не для хвастовства, и если тебе интересно, то завтра с утра я буду тебя ждать. Так что отдохни, - я привередливый учитель! Все это время напряженно всматривающийся в него, Аман медленно кивнул, соглашаясь: - Спасибо… - Ступай, - Амир неохотно разжал руки, и все же не удержался, еще раз коснувшись губами его виска.