Пепелище

      В адвент резко возрос уровень преступности. Казалось бы, счастливое время ожидания Рождества, ходи да выбирай подарки, ан-нет, все время кому-то норовило что-то не поделить. Шестьдесят шестой участок зашивался, и стол Элис стал похож своими завалами ненаписанных отчетов на стол Ники. Элис грустновато поджимала губы, окидывая взглядом стопки и вспоминая то, как Ники со вселенской болью на лице обещала все закончить. Возможно, тогда Элис была с ней слишком строга — сейчас она готова была взять каждую папку и методично разорвать на мелкие кусочки, листик за листиком. Хотя нет, конечно же, не готова. Она только сильно устала, но собиралась закончить все в самый последний, но срок. Так поступить с чужой и своей же работой она не могла, и иногда ей даже было стыдно за свои разрушительные мысли.       Ники же после отстранения стала невыносимой. У нее было удивительно много сил, и она успевала помимо своих личных дел, всяких хобби и подготовки к праздникам, еще и уделять время Элис. Писала, звонила, рассказывала о своих делах, расспрашивала о работе, предлагая помощь, встречала даже иногда после особо долгих смен. Элис была рада такому вниманию, но после долгого дня хотелось тишины и покоя, а не веселости и неугомонности. Один раз Элис даже очень неосторожно пошутила про спиды, но Ники даже не обиделась. Только поджала губы на момент, померкла на какую-то долю секунды, но тут же снова повеселела и перевела тему на рассказ о видеоигре, в которой провела весь день.       — Будешь меня донимать, — сказала Элис вечером шестого декабря, садясь на пассажирское сидение своей же машины, когда Ники решила ее подвезти после тяжелого рабочего дня, — я поведу тебя на самую невыносимую выставку в этом мире — современного искусства.       — Отлично! Идем. Значит, завтра или послезавтра берешь отгул, Мэтт за тебя все доделает, и мы идем на выставку невыносимого современного искусства. Тебе там будет со мной гораздо хуже, чем мне, так что будет весело. — Ники в тот момент, казалось, полностью состояла из ехидства, даже руль сжала от переполняющего предвкушения.       И Ники была права. Элис представила, как они будут ходить по залам среди снобов, пялиться на дурацкие картины с кляксами и полосами, ничего в этом не понимать, но Ники будет гаденько смеяться, оскорбляя каждого художника, сотворившего очередную пеструю дурость, а Элис, украдкой хихикая, будет ее одергивать, призывать быть сдержанной и не мешать другим посетителям.       Однако выходной она все-таки взяла. Перспектива провести целый день, наконец-то, без напряженных коллег и бесконечных папок с делами, а еще и в компании любимой девушки была настолько соблазнительной, что устоять было просто невозможно. Элис надеялась, что во время свидания с Ники хотя бы на один день почувствует дух Рождества, и, слушая дурацкие и иногда даже вульгарные шутки своей девушки, сможет отдохнуть и расслабиться. Она даже поймала себя на мысли, что скучает по грубости Ники, по ее иногда неуместным и диковатым комментариям, по ее несдержанности и вспыльчивости. Элис ее не хватало там, в участке. Не хватало и дома, когда она, уставшая, ела, плелась в душ, а после в постель, чтобы утром снова отправиться на работу, и вернуться домой только к ночи.       Восьмого декабря Элис, скрестив руки на груди, с заумным видом измученного невежеством окружающего мира философа смотрела на яркие пятна на белоснежных полотнах и пыталась понять, как же это так произошло, что искусство превратилось в это. Однако через некоторое время Элис даже начала различать во всем перстом безумии кривой геометрии, неровных штрихов, клякс и рваных краев цветных полос эмоции, чувства, начала даже раздумывать, в каком эмоциональном состоянии художник мог сотворить это, однако сосредоточиться было ужасно тяжело.       Ники не унималась. Она комментировала каждую картину, а видя задумчивость Элис, тут же смеялась, что та внезапно обрела просветление, смотря на эту безвкусную мазню. Еще бы не обрести просветление за несколько десятков долларов за билет.       Элис в какой-то момент заметила, что Ники стало скучно, что она уже без особого интереса обливает картины помоями, и начинает даже присматриваться от безысходности к текстуре масла на холсте, а еще и на саму Элис поглядывает с жалостью и надеждой поскорее свалить. И, наконец-то, призналась, что ей все это тоже не нравится. Что она просто хотела узнать, что же такого высокодуховного сокрыто на этих полотнах, а еще ей было весело отвлекаться на грубые комментарии Ники.       И тогда Ники предложила Элис, всей такой возвышенной диве, оценивающей современное искусство, попробовать намалевать что-то самой. Элис чуть не поперхнулась, чуть не рассмеялась во весь голос и не послала ту куда подальше, но сдержалась, все-таки, выставка — приличное место. И довольно тихое. И хоть у нее и был пример в виде Ники, которая не стеснялась громко и несдержанно выражаться, и которую так до сих пор и не выгнали, смелости на такое все равно не хватало.       Элис отмахнулась и сказала, что никогда ничем подобным заниматься не будет, и это — пустая трата времени и красок. Да и она никогда не умела рисовать маслом. Ее потолок — простой карандаш и, может, несколько цветов. А это… уже перебор. Да и некогда ей все-таки учиться рисовать.       Однако, на следующий день, девятого декабря, Ники снова встретила Элис с работы и предложила проводить. В квартире же, после недолгого совместного вечера, оставила пакет с запиской, на которой небрежным почерком было написано одно лишь «открой меня». Внутри — кисти, небольшой холст около шести на восемь дюймов, упаковка небольших тюбиков масляной краски и палитра. На вопрос в мессенджере «зачем» Ники ответила смайликом. А потом все-таки добавила, что Элис теперь может написать какой-нибудь идиотский дорогущий шедевр, прославиться и разбогатеть, а пока надо потренироваться на малой форме. Элис вздохнула, но распаковала подарок.       Четырнадцатого декабря Элис стала возвращаться домой чуть раньше. Работы меньше не стало, но теперь Элис — к своему стыду, к этому дню так и не определившаяся с подарком для любимой — придумала, что сможет подарить ей на Рождество, причем такого, что точно останется в ее памяти. Элис никак не могла забыть о масляных красках и решила, что это и будет подарок — ведь Ники даже тот неаккуратный портрет забрала и отказалась снимать со стены. Элис решила, что если вешать ее картины, то только те, которые будут этого достойны, которые будут сделаны специально для этого, а не от наплыва сентиментальных чувств позабывшей о карандаше рукой. Все свободное время она смотрела обучающие ролики по рисованию маслом, тренировалась и набрасывала скетч будущей картины. Вот только это была не хаотичная безвкусная мазня яркими пятнами по беззащитному холсту в попытке выразить какие-то глубинные чувства бесноватой души, а вполне обычный пейзаж.       Для картины Элис выбрала ночную набережную Ист-Ривер с видом на Манхэттен, мягкий желтоватый свет фонарей и падающий огромными хлопьями снег. На переднем плане — скамья и фонарный столб слева. На заднем — Всемирный торговый центр с его потрясающим освещением элегантных высоток и великолепным шпилем, а еще Бруклинский мост. Элис выбрала это место не просто так. Именно здесь они когда-то давно просидели несколько часов, разговаривая обо всем на свете. О своей жизни, об их будущем, о настоящем. Друг о друге, чувствах. О мире вокруг, о друзьях, надеждах. Там для Элис объятья Ники были по-особенному теплыми, а поцелуи — по-особенному нежными. Разговоры — по-настоящему душевными. И она надеялась, что Ники запомнила тот вечер таким же, и не позволила себе забыть за все то время, что они были не вместе.       Каждый вечер Элис возвращалась домой пораньше, чтобы оставить на холсте свои воспоминания и свои чувства, определенные, понятные, такие, которые легко уловит и Ники, девушка, не смыслящая в визуальном отображении эмоций. Элис поставила все на те воспоминания. И поэтому проводила с Ники гораздо меньше времени, ведь дней до Рождества оставалось все меньше, а изучать перед написанием картины нужно было, казалось, все больше. Ники тосковала и расстраивалась, когда Элис отказывалась от встречи в очередной раз под предлогом ужасной усталости и головной боли. Поступать так с Ники было тяжелее с каждым днем, ведь та снова подумала на вернувшиеся с новой силой кошмары и беспокойство о шрамах. Да, Элис все еще просыпалась среди ночи в страхе, все еще одергивала рукава, но все было не настолько плохо. Она убеждала Ники, что не беспокоится об этом, но та упорно продолжала обещать всегда быть рядом.       Девятнадцатого декабря пришлось все-таки встретиться с Ники. Да и Элис по ней успела сильно соскучиться, и в снова ставших особенно нежными объятьях чувствовала себя гораздо лучше. Ей тоже нужна была эта встреча в этот гадкий период, и даже пропущенный день рисования того стоил. Но Элис настояла на вечере у Ники, так как дома краски и наброски валялись просто везде, и, если бы Ники их увидела, сюрприз был бы безвозвратно испорчен.       Вот только двадцать первого декабря, когда с рисунком было покончено, Элис окинула его взглядом и поняла: на нем все-таки не хватает кое-чего очень важного. Ее и Ники, ведь тогда это был не просто красивый пейзаж, не просто шикарный свет на высотках за рекой и не просто огромный мост справа, а то были именно их чувства, именно их разговоры и именно их поцелуи. Без них картина казалось неполноценной и пустой, и пришлось быстро дорисовывать двух смотрящих друг на друга девушек в таких же, как у них сейчас, шапках. Элис была довольна собой, ведь изначально сделала вид со спины, и дорисовать две фигуры труда в итоге не составило. Но это заняло еще целых два вечера, после которых Элис с удовольствием сама, наконец-то, предложила Ники встретиться. И хоть то было еще рабочее время, Ники приехала сразу же, как всегда приняв слишком импульсивное решение. Но Элис решила, что слишком скучает и слишком рада тому, что закончила свой нелегкий подарок, что отложила все дела и вышла к своей Ники.       Они сидели в машине и обнимались, Ники покрывала жаркими поцелуями шею и ключицы Элис, плечи, руки. Элис и не заметила, когда с нее слетела рубашка, но возмущаться не стала. Ники зацеловывала и заглаживала ее, казалось, всю, и из этой нежности вырываться совершенно не хотелось. И только зазвонивший телефон с высветившимся именем напарника на экране заставил вернуться в реальность. Судя по всему, он ее уже обыскался, и пора было возвращаться к работе. Но Элис обещала Ники закончить сегодня пораньше, чтобы они смогли продолжить начатое. И сдержала слово.       Свой подарок Элис заворачивала в праздничную бумагу уже двадцать пятого декабря, в участке перед уходом с короткой смены, пыхтя и нервничая из-за некрасивых складок. Мэтт все подшучивал и предлагал помочь, стоя над душой и попивая свой дурацкий кофе, но Элис должна была сделать все сама. Ники заслуживала качественного подарка, и никто не упакует лучше, чем она сама. Да и это будет надежнее, честнее. Мэтт, конечно, друг, заботливый и умеющий промолчать, но все-таки иногда его внимание было лишним. Не хватало еще, чтобы он потом напоминал ей или Ники о том свидании, мгновениях, которые существовали только для них двоих, и которые никто не вправе с ними больше делить. Да и вряд ли Ники понравится, если Мэтт будет умиляться при виде них еще больше.       Элис сорвалась домой пораньше, чтобы помочь своей девушке в приготовлении праздничного ужина - в этом году этим занималась она. Ники и так проводила слишком много времени без нее, а в Рождество это недопустимо. Да и Ники готовила ужасно, и на самом деле Элис их спасла от ужина, потонувшего в стыде за якобы испорченную еду, которая, объективно говоря, была бы просто не очень.       — Ники, — начала Элис немного задумчиво, болтая в бокале белое полусухое, когда с праздничной индейкой уже было покончено. — Я должна тебе кое в чем сознаться.       — И… в чем же? — тут же перебила насторожившаяся Ники, даже бокал отставила.       — Не нервничай ты так. Я всего лишь хочу сказать, что на самом деле работы было не настолько много, и я пряталась от тебя. То есть, не потому, что ты сделала что-то плохое или мне надо было себя еще пожалеть. Я делала твой подарок.       Элис подняла глаза и по облегченному выдоху Ники поняла, насколько неправильно построила свою мысль. Ники переживала за нее, наверняка думала, что это она что-то постоянно делает неправильно, и так говорить было действительно жестоко по отношению к ней. Но Элис надеялась, что подарок все исправит.       — Ладно, я… Я рада. То есть, что у тебя все на самом деле было нормально все это время. Но, знаешь, ты могла бы… Сказала, я бы куда-нибудь ушла. Я бы поняла, что… — неуверенно заговорила Ники, видимо, понимая, что Элис примерно так и говорила, убеждала, что все в порядке, но той было мало. — Погоди. Ты что там делала столько времени? Уж не интимную ли стрижку училась выбривать, а? Показывай давай! А стразы будут?       Элис рассмеялась. Ники сначала выглядела так, будто о чем-то ужасно сожалеет, затем напряглась, а после этого снова нахально ухмыльнулась, так же, как и всегда. Еще взглядом смерила так пошло, остановившись на бедрах.       — Конечно, Ники, только фигурную стрижку на лобке я и могу для тебя сделать. Значок полицейский, с номером, раз уж тебе твой еще не отдали, будет хоть какой-то.       — О, ты такая заботливая! — умилилась Ники и потянулась к Элис — расстегивать ремень. Той лишь в последнюю секунду удалось ускользнуть от цепких рук и подняться с дивана до того, как ее повалят и дадут подняться уже едва ли даже через час.       Вернулась Элис с плоской коробочкой, запакованной в пеструю зеленую бумагу с красноносыми оленями. Ники взяла подарок и тут же разорвала так старательно сложенную упаковку. Сняла крышку. И замерла.       Некоторое время она смотрела на рисунок неотрывно, не мигая. Элис молча наблюдала, не в силах сдержать улыбку. Судя по растерянному виду Ники, она угадала с подарком. Та, наконец, подцепила холст и взяла его в руки. Подняла глаза на Элис.       — Это что, мы? Тогда? — заметно с трудом произнесла Ники и поднялась с места. Бережно уложила рисунок на стол, задержала на нем взгляд и встала к Элис вплотную. Обняла. Крепко.       Элис тихо засмеялась, допила остатки вина в бокале и отставила его в сторону. Уложила руки Ники на плечи. Заглянула ей в глаза, немного шокированные, восторженные, влюбленные. И, не удержавшись, сама поцеловала ее нежные губы, такие же, как и в ту ночь семь лет назад.