***
— Итак, значит, мой цирк вам понравился? — чуть нараспев произнес мужчина, положив подбородок, скрытый маской, на сцепленные в замок ладони. Энн сидела почти на самом краю стула, незаметно потирая грязные коленки. Миллер подняла свои оленьи глаза на Человека и поправила его: — Не нравится. Я считаю, что это благородно с вашей стороны — давать приют и деньги людям с… — она оборвала себя, пытаясь подобрать более толерантное слово, но собеседник подсказал: — Уродам, — он рассмеялся, наблюдая за смутившейся девчонкой, легкий румянец на которой стал расползаться до самых кончиков ушей. — С-с н-неполноценностями, — она заикнулась, но постаралась скрыть это. — Хах! — мужчина радостно хлопнул в ладоши и возвел их к потолку, — Что ж, да, я благороден. Считаю, что это лучшее, что я делал в своей жизни: заставлял мерзких тварей танцевать под мою дудку, наносить увечья друг другу, вызывая приступы истеричного смеха у зрителей. Спасибо, что оценили это! — Что?.. — девушка потеряла дар речи от подобной жестокой откровенности. — Я говорю, что мои чудики режут, бьют и издеваются друг над другом ради шоу и ради радостных криков зрителей. Ведь люди издавна любят подобные зрелища. Не зря же они в семнадцатом веке собирались на площадях, наблюдая за сожжением ни в чем неповинных красивых женщин. — Но… — протестующе вскинула подбородок девушка. — «Вы не такая», хотите сказать? — он чуть подался вперед. — Я не… — она не знала что сказать. Мысли крутились в бешеном торнадо, ей не нравилось находиться тут, атмосфера грязного и засаленного цирка вызывала тошноту, но почему-то Миллер все еще сидела, все еще пыталась что-то доказать и оправдать… — Что вы не?.. — подтолкнул к продолжению Человек, и его взгляд загорелся в прорезях маски. Он видел как она боится, но при этом отважно продолжает сидеть. — Мне неприятно видеть страдания людей, — на одном дыхании выпалила Энн и тут же испугалась своих слов. Хозяин цирка молча наблюдал за ней. Смотрел практически сквозь, замечая даже предательскую каплю пота, которая медленно катилась по ее позвоночнику, вызывая мурашки по молодому телу. Как сбивается ее пульс, как сердце трепещет в костяной клетке и как она чиста во всех своих мыслях. Слишком чиста. Даже без особой проверки это видно. Но тогда не станет ли это забавным представлением лично для него? — Хорошо, — Человек откинулся на спинку стула и задумчиво провел пальцем по выступающим губам на маске, — а что же вам нравится? — он наклонил голову набок и продолжил смущать девушку пристальным взглядом. Миллер дернула плечами, будто сбрасывая с себя мнимую мантию отвращения и, закусив губу, задумалась. Она старалась не смотреть на Человека, так как его движения и поза напоминали ей старых фарфоровых марионеток, которые со стеклянным взглядом наблюдают, при этом не выражая ни боли, ни радости, ни любви… — Мне нравится гроза, вкус малиновых леденцов… — начала перечислять Энн, перебирая в руках кромку платья. — Хорошенькая пустышка, — тихо сказал мужчина и фыркнул, намеренно отвернувшись, делая вид, что сальные пятна на тяжелых портьерах интересуют его больше чем собеседница. — Ч-что? — недоуменно заикнулась девушка, чувствуя как где-то внутри зажегся маленький огонек возмущения. Он знал, что сказал это достаточно громко, чтобы она услышала. Человек фыркнул и снова повернулся к ней. — Я считаю вам не место тут. Вы не желанный гость в моем цирке, и не стоит сюда приходить, — он сказал это жестко, но не забывая добавлять гипнотическую сладкую хрипотцу. — Но… — Энн вскочила со стула и нахмурилась, — Что это еще значит? — слова настолько ее задели, что она даже не задумалась о том, как за короткий промежуток времени для нее стало важно его мнение. — Вы слишком… — он театрально махнул кистью и продолжил, — правильная. Я называю таких людей: «Стерильными». В вас нет никакой индивидуальности, порока, который бы придал вам «изюминку». — Человек говорил на распев, спокойно, но прекрасно знал насколько сильно слова режут по самолюбию. Поэтому нахально улыбался под маской. — Не бывает просто хороших людей! — возмутилась Миллер, почему-то резко осмелев. — И я совсем не правильная! — она хотела бы топнуть ногой, но прекрасно понимала, что это будет выглядеть по-детски. — Надо же… Прямо совсем? — издевался хозяин цирка. — Да, — уверенно подтвердила девушка, не переставая хмуриться. — Удивите меня, мисс Миллер, — рассмеялся мужчина и откинулся снова на спинку стула, сложив на груди руки. — Я не молюсь перед сном, — гордо сказала Энн и вытянулась по струнке, — я стою на коленях и делаю вид, чтобы бабушка поскорее отстала. — в столовой резко повисла тишина, глаза в прорезях изредка поблескивали, отражая в себе пламя свечей. Вдруг он разочарованно вздохнул и хотел уже что-то сказать, но она поспешно перебила, — А еще я ругаюсь! — Энн почти выкрикнула, — Грязно! — Хотите поделиться со мной своим словарным запасом? — с издевательской заинтересованностью спросил мужчина. — З-задница, — заикнулась Миллер и схватилась за тонкий ситец, чтобы не надавать самой себе по губам. Человек ждал, что она продолжит, но пауза уже затянулась. Он устало выдохнул и встал. Посмотрев на девушку сверху вниз, мурчаще произнес: — Это даже не смешно, — он поправил жилетку и продолжил, — убирайтесь из моего цирка, вы мне не интересны, — даже не попрощавшись, хозяин цирка скрылся за алыми шторами. Знала ли Энн до этого момента вкус унижения и обиды? Нет, не тогда, когда грудь распирало от увеличивающейся пустоты и беспомощности, потому что Денни Холл из футбольной команды позвал на выпускной Шейлу Стилл, хотя перед этим поцеловал Миллер под трибунами. Не то чувство, когда будто на тебя направлено все внимание каждого в комнате, потому что вечеринка оказалась не костюмированной, но ты пришла в образе Круэллы из мультфильма. Нет. Истинный вкус — это вкус подступающей желчи к горлу, который смешивается с приторно-сладкой карамелью. И слезы, которые стоят поперек глотки, не дают тебе вздохнуть и сглотнуть этот отвратительный ком унижения.***
Солнце уже давно осветило маленькие тихие улочки. Где-то вдалеке прозвучала задорная трель звонка на велосипеде мальчика — разносчика газет. Миллер нехотя поднялась с кровати и подошла к гримерному зеркалу, усыпанному фотографиями и разными памятными безделушками, вроде: билетов в кино, чеков из кафе и браслетов дружбы. Посмотрев в свое отражение, она стала отчаянно искать в себе что-то особенное, роковое. Пригнулась поближе, нахмурилась, потом распахнула глаза, чтобы увидеть в них огонь, задор, свою «изюминку». Но отражение вновь и вновь возвращало ее к тому, что Энн оставалась все той же Энн, которая даже уродцам из цирка кажется пустой простушкой. — Что же надо такого сделать, чтобы стать интересной? — задумчиво спрашивала она у девушки в зеркале. Миллер выпрямилась, слегка натянула ткань сорочки на груди, чтобы та была обтянута и слегка просвечивались темные ореолы. Она надула губы и с прищуром промурлыкала, — Я плохая… Энн показалось, что даже отражение усмехнулось с ее пантомимы, она поспешно одернула ночнушку и спрятала лицо в ладонях. Привкус унижения все еще не оставлял, заставляя вечно возвращаться к сказанным в ее адрес словам, полностью заполняя все мысли. Она даже не помнила как уснула. Не помнила, что ей снилось, что бабушка ей говорила, когда ругалась за позднее возвращение и испорченное платье. Ничего не помнила, кроме злосчастного унижения и горькой обиды. Девушка нехотя спустилась на кухню, где вовсю уже суетилась миссис Миллер, стряпая завтрак и слегка пританцовывая под песни, раздающиеся из радиоприемника. — Доброе утро, белочка, — как ни в чем не бывало проворковала пожилая женщина в легком спортивном костюме и переднике с рюшами. — Надо сходить в магазин, у нас закончились яйца. И я накидала еще список, — она поставила перед внучкой тарелку с яичницей и вопросительно на нее посмотрела, когда та уныло стала ковырять завтрак. — Во мне есть «изюминка»? — наивно спросила девушка не отрывая взгляд от пористого белка и румяных кусочков бекона. — Что ты имеешь в виду? — спросила бабушка, облокотившись на стол. — Ну… — замялась она и подумав, все же не стала продолжать, — не важно. Аппетита совсем нет. Я пойду в магазин, — осторожно отодвинув от себя тарелку, и, сорвав с холодильника желтый листок, она поскорее выскочила из дома, чтобы избежать нравственных поучений чересчур набожной миссис Миллер. Энн безумно любила свою бабушку и была ей благодарна, что после смерти родителей та вырастила и воспитала ее. Но чем старше девушка становилась, тем тяжелее ей было ходить воскресным утром на службу и соблюдать строгий режим, когда все остальные подростки могли спокойно ходить на вечеринки, гулять с мальчиками и развлекаться в свое удовольствие. Пару раз она пыталась бороться за минимальное послабление своего заключения, однажды сбежала ночью, но ни во что хорошее это не вылилось. Только в ссору и домашний арест. Кажется, вчера она опять была наказана, но только не уверена на сколько дней. Погруженная в свои мысли, Энн добрела до маленького супермаркета, но прежде чем войти, остановилась у желтой листовки, которая была приклеена к стеклу. На ней было напечатано фото мальчика из ее школы и крупным шрифтом внизу подписано: «Пропал Энди Паркер. Вечером не вернулся домой. Просьба, всех, кто его видел — позвонить по телефону…»