Девушки бывают разные или папа-Мюллер

Семья свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с отцом дома, я не могу так же наслаждаться силой любви, как если бы он был и вторым, и третьим, четвертым? Надо освободить себя от стыдливости — это тоже химера… Барбара Крайн. — …машина её уже ждёт, так что ваша задача — привести фрау в порядок. Напоите, чем попросит, накормите, оденьте и усадите в авто. Как уедет — тут же позвоните мне, Крайн. И будьте предельно вежливы с фрау. Вы меня поняли? — Мюллер оторвался от бумаг и пристально посмотрел на унтершарфюрера. — Да, группенфюрер. Что если фрау будет ещё спать к моему приезду? — спросила Барабара. — Разбудить? Мюллер посмотрел на часы — тринадцать сорок четыре. Он дал совушке достаточно времени, чтобы успеть более или менее выспаться и даже лениво поваляться в постели, собрав силы, чтобы встать. — Нет, не надо. В этом случае отдадите ключи шоферу, а сами возвращайтесь. Идите. Девушка вышла из кабинета. Через некоторое время она приехала по названному шефом адресу. Рядом с маленьким аккуратным домиком стоял чёрный «хорьх». Крайн отперла дверь, в прихожей заметила роскошную меховую накидку и едва удержалась от того, чтобы примерить вещицу. Офицер пересилил в ней женщину. Крайн поднялась наверх, осторожно открыла дверь, ведущую в спальню. Гостья групеннфюрера лежала в кровати, пребывая где-то на границе между сном и явью, открыв глаза, но, видимо, не собираясь ещё подняться с постели и приступить к активному взаимодействию с окружающим миром. Полусонным взглядом Роза прошлась по вошедшей женщине в форме. Молодая блондинка, симпатичное личико, которое портит разве что нос. Интересно, спит ли с ней Мюллер? Впрочем, какая разница, даже если и «да», одно известно наверняка — вчера блондиночка была где угодно, только не в объятьях генерала. — Будьте добры, сварите мне кофе, — проговорила фрау Пироане. — Кофе нет, — коротко ответила Крайн. Мюллер терпеть не мог этот напиток, предпочитая крепко заваренный чай. — Могу предложить чай. — Хорошо, пусть будет чай. Без сахара. — Как вам будет угодно, — ответила Барбара, вышла из комнаты и направилась на кухню. Гостья Мюллера проспалась достаточно, и вести её под руки в ванную не пришлось. И на том спасибо. Чай был готов, бутерброды разложены на тарелке. Женщина спустилась, закутавшись в домашний халат Мюллера. Села за стол, с некоторым сомнением посмотрела на свой то ли поздний завтрак, то ли ранний обед, отпила чуточку горячего чая. — Есть что-нибудь выпить? — спросила она; пальцы чуть заметно, но всё-таки дрожали. — Могу предложить водку, — ответил Крайн. Мюллер был известен как большой любитель (да что там, профессионал!) именно этого алкогольного напитка. — Давайте водку, — как-то обречённо согласилась гостья. Крайн достала из шкафчика бутылку, налила женщине рюмку. Фрау хищно взяла своё хрустальное спасение, по-мужицки лихо выдохнула и залпом опрокинула в себя бесцветную жидкость, вздрогнула всем телом, поморщилась. Через пару секунд улыбнулась и потянулась за закуской. — Ещё? — коротко и нескрываемо зло, даже надменно спросила Крайн. Заметив в глазах гостьи недовольство, поспешила прикрыть своё отвращение к ней улыбкой. Женщина прикрыла рюмку ладонью — нет. Затем небрежный жест ладонью в сторону Барбары, мол, можете идти, обойдусь без вашей помощи. Унтершарфюрер не оставалось ничего, кроме как выйти. И что могло связывать Мюллера с этой… дрянью? Дорогостоящей, судя по всему. Барбара, не будь дурой, ты прекрасно знаешь что… Не разговоры же они разговаривали, в самом деле! —Ну и что? Это совершенно, абсолютно не моё дело, — убеждала себя Барбара. В самом деле, что ей до того, как проводит своё свободное время её начальник. Морального права изменять супруге Мюллер не имел, но… это Барбару тем более не касалось. Но почему-то задевало. И это был очень-очень тревожный звоночек. Гостья трапезничать закончилась и теперь вернулась в спальню, позвав через пару минут Барбару. Фрау требовалась помощь с тем, чтобы одеться — необходимо было застегнуть несколько маленьких крючочков. Крайн пришлось побыть ещё и в роли горничной, борясь с неизвестно откуда взявшимся желанием размозжить фрау череп. Приступ немотивированной агрессии остался под контролем, она даже умудрилась не вырвать ни одного крючочка… Гостья Мюллера накинула на плечи свои меха, задержалась у зеркала, оценивая степень разрушений. Поплотнее закуталась и осторожно вышла на улицу. Крайн проводила её до калитки, шофер (по виду истинный ариец — голубоглазый блондин, а никак не темноволосый и смуглый румын) вышел ей на встречу, распахнул дверцу авто и усадил фрау на заднее сиденье. Проведённая в машине ночь, казалось, нисколько не повлияла на молодчика. — В самом деле, герр Мюллер, не могу же я быть настолько беспечной, чтобы полностью доверяться вам? — спросила румынка накануне. — Моя машина будет следовать за вами и будет ждать столько, сколько потребуется. — Вы совсем не бережете ваших людей, фрау Пироане. — Они ко всему привычные, герр Мюллер, не стоит больше говорить об этом, — она улыбнулась. Стойкий оловянный солдатик увёз свою фрау, а Крайн поспешила отзвониться шефу и доложить об успешно выполненном задании. *** Крайн вернулась на Принц-Альбрехт-штрассе и с головой окунулась в работу с каким-то особым рвением, стараясь не думать о деликатном поручении шефа. Запрещая себе вспоминать об этих нескольких часах. Об этой женщине… О том, чем занимался с ней группенфюрер Мюллер. Невольно задаваясь вопросом, а с чего это её вдруг так задело то, что позволяет себе шеф? И не надо тут разводить теории о доблестных истинных арийцах, обязанных быть образцовыми солдатами и гражданами рейха не только на службе, но в личной жизни. Должны то они должны, стремление к совершенству никто не отменял… Только вот слепая вера Барбары в идеалы как-то несколько померкла сегодня. Совсем чуть-чуть, но и это был достаточно плохой знак. Она старалась не думать обо всём этом. Но более всего, ей не следовало думать о Мюллере. Она была его секретарем уже два года и за всё это время не замечала в нём того, что стало вдруг таким… ярким с того злополучного дня. Таким манящим и притягательным. Его голос. Его смех. Его взгляд. То, с какой заботой он кормит рыбок в своём кабинете. — Какие интересные у вас рыбки, группенфюрер, — позволила Барбраба как-то себе заметить. Шеф улыбнулся. — Вы находите? — Мне в детстве всегда хотелось завести рыбок, — мечтательно проговорила она. — Но у родителей была аллергия. Так что не сбылось. — А что же после, когда выросли? — генерал вскользь, оценивающе, прошёлся взглядом по девичьей фигурке, хотя и скрытой коварно под покроем формы, но всё же явственно привлекательной. — После мечта потеряла свою важность. И потом, мне достаточно любоваться вашими… рыбками, группенфюрер. Прозвучало двусмысленно. Недосказано. А всякую незавершённость Мюллер не любил. Однако же в этот раз решил пока оставить всё как есть. Чем бы оно там не было. Или казалось. О том, как сильно шла Мюллеру форма, и говорить не стоило. Это при том, что чёрные мундиры носили чуть ли не все в окружении Крайн. И всё же почему-то именно генералу, по скромному мнению унтершарфюрера, просто необычайно была к лицу генеральская форма. Как-то особенно хорошо смотрелся в ней именно Мюллер. Какая-то непонятная сладка, липкая гадость разрасталась в груди Барбары с того дня, когда Крайн невольно подглядела личную жизнь группенфюрера Мюллера. Но не Шольца же было посылать со столь деликатной миссией? И зачем было вообще её оставлять до утра? Значит, не продажная девка. И, судя по забравшей её машине и тому, насколько обходителен был водитель, к тому же, важная персона. Бесстыжая, беспринципная (Барбара вспомнила, что заметила на пальце кольцо), важная фрау. За которой присылают машину и секретарей — похмелять, поить чаем, кормить и одевать… Да, мрачно подумала Барбара, куда-то явно не в ту сторону катиться этот мир, если такие как она — продажные стервы — обманывают мужей, вероятно, безнаказанно, и ведут беззаботную жизнь, а такие как ты — преданные фюреру и долгу перед своей страной — работают с утра до ночи как проклятые, вместо того, чтобы выполнять свою истинную роль — верной жены и любящей матери. В эту минуту она ненавидела гостью Мюллера. С ужасом обнаруживая следующий пласт своих эмоций по этому поводу — зависть. Гнетущую чёрную зависть — желание носить красивые фривольные платья и украшать себя жемчугом или бриллиантами. Барбара ужаснулась — откуда в ней это? Слишком глубоко женское. Плохое женское — любовь к внешним изыскам, и совершеннейшее невнимание, даже презрение, к сути. И чем дальше, тем хуже — ревность. Кривое хищное чудовище, ненасытное и злое, пожирающее своего хозяина… Ревность, ничем не обоснованная, ведь никаких законных или даже нелегальных прав на группенфюрера Барабара не имела. В такие моменты внутри у неё вспыхивал праведный гнев, направленный против своих собственных мыслей — ей не следовало думать обо всём этом, а стоило всё своё внимание сосредоточить на работе. На какое-то время это помогало. Но, к сожалению, не надолго. Катализатор непрошеных мыслей был всегда рядом, не позволительно близко. Она общалась с шефом гестапо почти каждый день, и это не могло не растравлять её души, оказавшейся вдруг беззащитной перед этим безумием, день за днём всё сильнее, как-то незаметно, исподволь, заполнявшим её полностью. Барбара была знакома с этим наваждением только в теории, преимущественно по рассказам старшей замужней сестры. Любовью называлась эта лихорадка. Любовью запретной и потому особенно заманчивой было влечение Крайн к её женатому шефу. Стройная теория о святости семьи ещё как-то заставляла унтершарфюрера держать себя в руках, да и военная выправка и вбитая за годы учебы дисциплина очень помогали ей. Всё же как-то незаметно, сдавая свои, казалось бы, непоколебимые позиции. *** Очередной рабочий день давным-давно перешёл в рабочий вечер, рискуя затянуться на всю ночь. Унтершарфюрер принесла Мюллеру крепко заваренный чёрный чай, застав шефа полулежащем на кожаном диване во внутренних покоях его кабинета. Она поставила поднос на маленький столик, не решаясь разбудить генерала. Невольно позволив себе такую слабость — разглядывать его спящего. Несколько секунд, затем ещё… Ей отчего-то стало очень жарко. И продолжать дальше свою безумную выходку было бы крайне неразумно. — Ваш чай, группенфюрер, — наконец, не громко произнесла она, борясь с неизвестно откуда накатившим на неё желанием легонько тронуть генерала за плечо, дабы ласково разбудить. Мюллер открыл глаза. — Спасибо, — произнёс он, подбираясь и потянувшись за чаем. — Который сейчас час? — Половина первого ночи, группенфюрер, — ответила Крайн. Мюллер устало потер виски. — Вы что-то хотите сказать, Крайн? — спросил Мюллер, глядя на девушку, ибо уходить та явно не собиралась. Отмечая про себя её несколько нездоровый цвет лица. И какую-то нервность, появившуюся некоторое время назад. Совсем недавно и, кажется, нисколько не связанную с тем, что происходит на фронте, линия которого пролегает совсем не там, где хотелось бы немцам. Да. Нет. — Вы совсем не бережёте себя, группенфюрер, — услышал он её голос. С нотками участия, теплоты и заботы… отнюдь не профессионального толка. Совсем чуть-чуть. — Что поделать, время нынче такое, неспокойное… — генерал посмотрел на Барбару. Железную, несгибаемую Барбару, фанатично преданную идеалам рейха. Стали в ней сегодняшней ночью поубавилось, появилась пластичность воска, ранее за ней не наблюдаемая столь явно. Девочка, безусловно, улыбалась по-особому не женатым офицерам, но свято блюла нравственный кодекс истинной арийки, не замеченной в порочащих её связях, в отношении женатых мужчин. По крайней мере, раньше. — Вам бы тоже не помешало бы уйти домой… хотя бы вчера. От вчера их отделало всего тридцать минут, но всё же. — Я готова отдать все силы во славу фюрера и рейха! — восторженно-пламенно ответила она. Огонь пылал в её глазах. Эти игры ей пока ещё нравились. — Оставьте, оставьте, — Мюллер махнул рукой, останавливая дальнейший поток велеречивых словоизлияний. Молода и наивна. Фатальное сочетание в настоящее время. Но чай готовит хороший. Это несомненный плюс. — Что же, дома вас совсем никто не ждёт? Странный вопрос, сорвавшийся с его губ как-то сам собой. Без лишних раздумий и без далеко идущих планов. Замечая некстати, что китель он так и оставил на спинке стула, а в горящем взгляде Крайн появилось некая тень, никак не связанная с патриотическими чувствами. Странный вопрос, ответ на который был ему известен — официальная версия, по крайней мере. Отец умер несколько лет назад, а мать перебралась жить к сестре в деревню. — Я живу одна, группенфюрер, — ответила девушка. Наверное, следовало скромно потупить взгляд, но вместо этого она не сводила взгляда с Мюллера. Взгляда уставшего, но вспыхнувшего вдруг искрой чего-то запретного, ловя себя на некоторых приятных мыслях, думать которые было не положено. Но так хотелось? Наверное, ей и вправду следовало уйти домой. — В таком случае, — начал Мюллер. Это был скорее оборот речи, чем действительное условие дальнейшего приглашения, — возьмите себе чашку, присядьте и выпейте со мной чаю. Вы, к слову, превосходно завариваете чай, Крайн. Разве могла она отказаться от приглашения своего начальника? Не могла. Да и не хотела. Невесомые несуществующие бабочки страха и какого-то сладкого предчувствия, томящего ожидания неизвестного (известного в общих чертах в теории, но не на практике) запорхали у неё в груди. Надо было уйти домой. Но теперь слишком поздно. — Благодарю, группенфюрер, — ответила она. Чувствуя себя на удивление неуютно, оставшись наедине ночью с шефом. Она не мечтала страстно о чем-то подобном просто потому, что было нельзя. Это шло в разрез со всеми её убеждениями. Но вместе с тем, она ловила себя на мысли, что часть её — какая-то неизвестная ей прежде Барбара — наслаждалась происходящим. Почти пьянея от столь близкого расположения своего тела относительно тела Генриха Мюллера. — Вас тоже никто не ждёт дома? Опасный вопрос, узнать ответ на который, она не хотела. Но фраза сама собой так и просилась на язык. Глупая, глупая Барбара. Или нет? Мюллер сделал очередной глоток пока ещё не успевшего остыть напитка, внимательным изучающим взглядом прошелся по блондинке. С некоторой долей удовольствия отмечая, что бледное до этого момента лицо тронула краска смущения. — Смелые вопросы вы задаёте, унтершарфюрер! — он назвал её по званию, но оно прозвучало почти ласково. Крайн однако же вздрогнула, испугавшись, что перешла некую черту, за которую заходить всё же не следовало, не смотря на их давнее знакомство (пускай пока (?) и чисто профессионального, а не личного, характера). — Не волнуйтесь вы так, в самом деле. Он коротко засмеялся, позволив себе легонько тронуть её за руку — пробный шар — девушка вздрогнула ещё раз, от неожиданности, но попытки убрать руку не предприняла. Короткое прикосновение, однако же, несколько прояснило картину — ей было приятно, однако существовало какое-то «но», не дающее ей признаться в этом даже самой себе, не говоря уже о Мюллере. Отчаянные попытки держать себя в руках, по временам терпящие неизбежный крах. Потаенное чувство и влечение, иногда прорывающееся на свет — жестом, улыбкой, взглядом. Этим вопросом. — Моя жена с детьми сейчас живут у её родителей, так что да, формально, дома, здесь в Берлине, меня никто не ждёт. — А не формально? — снова заговорила эта новая, чужая и незнакомая ей самой Барбара. Теперь уже решительно и не отводя взгляда от Мюллера, позволяя себе любоваться им. — Не формально… — Мюллер усмехнулся. — А почему это вас так интересует, унтершарфюрер? Хороший вопрос, в самом деле. Будем честны, ответ она знала, но не могла же, в самом деле, произнести роковые слова вслух? — Простите, группенфюрер, — она порывисто встала. — Мне не стоило спрашивать у вас об этом. Железобетонная, прежняя Барбара Крайн показалась на мгновение. — Сядьте, — приказал Мюллер, и она поспешила повиноваться. — И перестаньте уже перескакивать с одной роли на другую. Выберете уже что-нибудь одно — коварную соблазнительницу, невинную девушку или офицера. — А что вам больше понравится, группенфюрер? — спросила, наверное, первая. Нет, судя, по нерешительности интонации и невысокой громкости звука — вторая. — Для офицера уже поздновато, — проговорил Мюллер. — Коварства в вас не так чтобы уж много, — знавали и поковарней. — Невинная девушка? Заманчиво, но… здесь могут быть проблемы. Или нет? Теперь она смотрела на него нерешительно. Взвешивая все за и против. Обращая свой взгляд на его руки. Сильные, большие ладони, с толстыми пальцами. Кольцо. Вот что её смущает. Сдерживает. Мюллер усмехнулся. Пока ещё. Но это можно исправить. "Ну что же ты молчишь, девочка?" — подумал Мюллер. "Ну что же ты молчишь, дурочка?" — подумала Крайн. — Что же вы молчите, унтершарфюрер? — спросил генерал. — Не знаю, с чего начать, — ответила девушка. — А вы начните с главного, — предложил Мюллер. Барбара нервно закусила губу. — Если с главного, группенфюрер, то позволю себе заметить, что вы очень привлекательный мужчина, — проговорила Крайн, сама себе удивляясь. Бешено билось сердце в неистовом темпе, выстукивая безумный ритм. Там-там-там-там… Барабаны смерти. — Вот как, — Мюллер усмехнулся. — Неожиданно приятно, в самом деле, узнать, что являешься привлекательным для молодой красивой девушки. Он вернул комплимент — Барбара засияла, не в силах сдержать себя. — Итак, главное мы узнали, — подытожил Мюллер. — Теперь к вопросу о проблемах. Понимаете, наверное, что получить официальный статус законной супруги — это не ко мне? — Понимаю, — согласно кивнула Барбара. — Замечательно. Значит, с этим разобрались. И можно двигаться дальше, — диван предательски заскрипел, когда генерал пододвинулся ближе к Барбаре. Опустил руки ей на плечи, властно притянул к себе и крепко поцеловал. Крайн напряглась и предприняла слабые попытки вырваться — не притворное кокетство или попытка показать себя с лучшей стороны (что весьма сомнительно, учитывая что тогда и начинать-то не следовало, если состоишь сплошь из лучших сторон, грязнить которые не хочется), но последняя попытка проверить на прочность веру в свои идеалы. Не нанесла сколь либо серьёзного урона, но пыл немного поубавила. Одно дело, когда сопротивляются в шутку, ради общей игры и взаимного удовольствия, и совсем другое — если всерьёз. — Ну же, девочка, — проговорил генерал. — Не будь недотрогой. — Семья священна, — каким-то стеклянным голосом произнесла она, чувствуя, как разрастается в груди чёрная дыра боли. — Священна, унтершарфюрер, — эхом повторил Мюллер, хватку не ослабляя, но, не делая дальнейших попыток штурма. — Тогда к чему весь этот вздорный разговор? — Вы действительно мне нравитесь, группенфюрер. Очень нравитесь. — Так в чём же проблема? Я не понимаю, то она говорит, что я ей нравлюсь, то вспоминает вдруг о святости брачных обетов, — Мюллер отпустил её. Поднялся с дивана, взял сигарету, закурил. — Сколько тебе лет? — Двадцать два, — ответила Крайн, не сводя взгляда с шефа. — Большая уже девочка и должна понимать, что нет в мире совершенства. Высокие идеалы морали и нравственности хороши для партийных лозунгов, но в реальной жизни претерпевают некоторые изменения, мягко говоря. Так что, либо прими жизнь такой, как она есть, либо уходи и не трать попусту моё время, да и своё, кстати, тоже. Она нерешительно встала, оправила китель. Посмотрела на Мюллера, поймала себя на мысли, что завидует сигарете в его руках. Завидует и хочет снова ощутить вкус его губ. Она принялась расстегивать пуговицы форменного пиджака. "Бесхребетная, похотливая сучка!"— подумала железная Бабраба, истинная арийка. "Да ну её к дьяволу эту теорию!" — подумала Барбара — женщина, влюблённая мартовская кошка. Мюллер поспешно сделал пару коротких затяжек, чтобы скорее прикончить сигарету. И заняться куда более приятным делом. Подошел к Барбаре, помог ей снять китель, небрежно кинул его на спинку стула, чтобы не мешал, и заключил свою добычу в объятия. Ища и находя под тканью форменной блузки, маечки и бюстгальтера — как же непозволительно много слоёв! (да ещё этот галстук, мешающий расстегивать маленькие прозрачные пуговки!) — упругие, мягкие сисечки. Может быть, даже ещё не тронутые никем до него. Что весьма вероятно, исходя из её отношения к браку, но в большей степени потому, как она встрепенулась, когда его руки коснулись её груди. Это было для неё условно неожиданно. Но, как оказалось, очень приятно — ощутить себя в мужских объятиях. Категорически, подчеркнуто, определённо не дружеских… Она расслабилась в его руках, чувствуя себя в безопасности с генералом. Потянулась вверх, развязывать галстук, пока мужчина уверенно расстегивал пуговицы. Удивительно ловко, учитывая маленький размер последних и большой размер пальцев баварца. Он стянул с неё блузку, кинул туда же, куда и китель, не выпуская Барбару из рук, теперь нетерпеливо вытаскивая заправленную за пояс юбки майку, стягивая ненавистную ткань с женщины. Оставалось ещё чуть-чуть — последнее препятствие было устранено и Мюллер, наконец, беспрепятственно, сжал мягкие груди Барбары в своих ладонях. Что же ты так долго ждала, девочка моя милая? Она запрокинула голову назад, в ожидании поцелуя. Он развернул её лицом к себе, снова прижал к себе и залихватски поцеловал — долго, горячо, глубоко, пуская в ход язык. Она не ожидала такого напора, попросту не успевала отвечать, не умея целоваться, не имея опыта даже в этом, начальном… Но, это ничего страшного. Научится. Он будет терпеливым учителем. Требовательным, но терпеливым. Попутно он расстегнул молнию на юбке, разбираясь с ещё одним препятствием на пути к цели. Юбка плавно соскользнула вниз, Барбара переступила через ткань. Мюллер взял девушку за тонкие пальчики и усадил на диван. Потянулся к ненавистному узлу галстука, развязал, снял, повесил на спинку стула, куда попутно отправил и юбку унтершарфюрера, вышел победителем из очередной схватки с пуговицами, теперь уже собственной рубашки, но снимать её не стал. Как и не стал заморачиваться с запонками. Сделал решительный шаг навстречу, протянул руку девушке: — Поднимайся, моя хорошая, — мягко приказал он. Она повиновалась, имея лишь смутное представление о том, как всё будет. Как бывает вообще. Барбара снова оказалась в руках Мюллера, теперь только генеральские ладони легли ей на задницу, нетерпеливо сжимая ягодицы. Крайн гладила короткие волосы генерала, прижимаясь к нему всем телом. Он снова поцеловал её, но теперь сделал это медленнее, чем до этого. Неспешно посасывая её приоткрытые губы. Прерывая поцелуй, и теперь скользя по её шее чередой лёгких поцелуев, а затем кончиком языка. Задача наиболее подходящего расположения тел в пространстве была решена определённо в пользу группенфюрера — генерал подвел подчинённую к дивану, развернул лицом к стене, девушка оперлась руками о спинку дивана. Это была одна из любимейших поз генерала. В том числе и за счёт своего доминирующего положения в ней. Раздеваться далее (как и снимать сапоги с Барбары) баварец не стал, ограничившись минимальными необходимыми процедурами — расстегнув молнию на брюках и избавив Крайн от трусиков, спустив ткань вниз по стройным ножкам. Ей было больно в первые мгновения, а затем боль смешалась с невыносимо приятным чувством, сплетённым с осознанием того, что она принадлежит любимому мужчине. Пожар, пылавший в её груди и сжёгший все нервы, превратив их в тонкие ниточки, разгорелся ещё сильнее и по венам теперь текло расплавленное золото, с источником внутри неё и одновременно вне. Мюллер был напорист, нетерпелив и неумолим, двигаясь резко, входя в неё глубоко. Делая больно. И вместе с тем невыносимо, сладостно, приятно. Терзая её немилосердно, властно держа Барбару в руках. Не ожидавшую, что всё будет так резко, так остро. Так горячо и стремительно. Так грубо и неудержимо. Чуточку даже неудобно, но непривычное положение тела и чуть протестующие против такого напора мышцы — не в счет, когда сбывается мечта и открывается новый мир. В котором можно всё, что раньше было нельзя. Ну, или почти всё. Она чувствует его внутри себя, она сходит с ума, она стонет негромко, подчиняясь его властному «тише, тише, девочка моя». В кабинете достаточно толстые стены и нет прослушки, но всё же нельзя позволить себе полной свободы. Как-нибудь, при случае, он увезёт её в один из своих маленьких уютных домиков и вот там-то можно будет вообще всё. Слушать, как она кричит в голос, менять позы, сделать несколько заходов… Распробовать её по-настоящему, не спеша. Она услышала его хриплое «кончаю!», за которым последовала ещё пара резких движений, а потом всё кончилось, так же неожиданно, как и началось. Дикий зверь рычать перестал, закурил и развалился на диване. — Как тебе? — спросил генерал. — Очень понравилось, — ответила Барбара, забираясь к нему на колени. Больше ни капельки не стесняясь. — А как же священность брачных уз? — с усмешкой, доброй, не злой, проговорил группенфюрер. — Как-нибудь… — Барбара пожала плечами. Нервно почесала тонкими пальцами свою шею. Закусила губу и послала к дьяволу свою теорию. — Не знаю, право же… Наверное, любовь зла, группенфюрер. И не логична. Обвила руками генеральскую шею, мешая ему курить. — Ну, всё, всё. Хорошего понемножку, маленькая моя, — произнёс Мюллер. Не предпринимая, впрочем, попыток убрать её пальчики. На хорошеньком личике Крайн промелькнуло обиженное выражение. Всего на секунду. Но этого было достаточно. Свободной рукой Генрих притянул женщину к себе ещё ближе. — Будь паинькой, одевайся. А в следующий раз мы с тобой сильно задерживаться на работе ну будем, отправимся в укромное местечко, и вот тогда я покажу тебе, насколько любовь может быть «зла». Жестока и требовательна. Барбара улыбнулась. Глаза её хищно сверкнули. — Как прикажете, мой генерал! — с готовностью откликнулась она на его предложение. Счастливая, вся в мечтах и надеждах на новую встречу. Более продолжительную и раскованную, чем эта. *** 1945 г. — Вот уж не думала так справлять свой день рождения, с русской разведчицей и контуженым солдатом, — сдержанно проговорила унтершарфюрер. Но ничего не поделаешь, таков был приказ. Определённо, не вызвавший у неё восторга. Но что поделаешь? Другое дело, в прошлом году — шикарный вечер, проведённый наедине с Генрихом. Свечи, шампанское… его горячие и бесстыдные ласки, жадные поцелуи и объятия. Его напор, его сила. Его большой, твёрдый член, разрывающий её изнутри, заставляющий кричать. Его животная грубость и напор. Мюллер… Ей так не хватало его сегодня. Она так и не увидела его больше. Мюллер недовольно хмыкнул, увидев труп Барбары Крайн. Жаль, хорошая была девка. Исполнительная, да к тому же верная. Улыбалась всегда после, вместо того, чтобы плакать, как зачастую делала его женушка. А после, уже в Аргентине, он встретился с фрау Пироане. Но это уже, как говорится, совсем другая история…