Эстебан Вега

Золото Эстебан Вега всегда считал самым презренным и бесполезным из металлов. Прекрасное, влекущее, мягкое, пустое. Оно не было надёжным и правдивым как сталь. Оно разжигало алчность, будило злобу, его могли касаться любые руки. Так ему казалось. До того, как он увидел леди Арибет де Тильмаранд. Тогда он впервые подумал, что в золоте, может, есть какой-то смысл. Золото играло на её парадном открытом доспехе, ласкало нежные, будто выточенные из розового мрамора пальцы и щёки, запутывалось в волосах, в которых, казалось, смешались все краски закатного неба. В мире не было таких слов, которыми Эстебан Вега смог бы описать свои чувства – перепутанные как комок проволоки, звенящие как гитарная струна. Он поклялся тогда, что будет служить ей – леди, что так чиста и прекрасна, что так возвышенна и полна веры. И такие, как он, не достойны, наверное, дышать одним с ней воздухом. Но он дышал. Он жил ожиданием того момента, когда снова увидит золотой отблеск её волос, услышит голос, что прекраснее всех баллад Фаэруна. В выпускной день он даже не вполне понимает, что она ему говорит, заламывая в отчаянии тонкие руки. Он видит только золотое сияние её прекрасного лица, слышит голос, что мёдом и ядом разливается в груди. Эстебан Вега готов истоптать миллионы пар железных сапог, сгрызть вдвое больше железных караваев, перерыть весь этот проклятый город до медных труб, спалить его ко всем херам, чтобы только служить ей. Его золотой чистой леди де Тильмаранд. По Невервинтеру его ведёт музыка – произведение, которое Эстебан записывает на телах тех, кто встаёт на его пути. Музыка, когда он сладко пирует в коридорах тюрьмы Полуострова - алые потёки украшают стены и пол как ноты партитуры. - Записывай, querida, - говорит он Шервин. – Что-то такое о долге и чести и… - И о том, какой ты грёбаный извращенец, Эстебан Вега. - И об этом, - соглашается он, даже не останавливаясь – музыка ведёт его. Музыка и ещё она. И её розовые как заря пальцы, пахнущие гарденией, на миг касаются его пальцев, и Эстебан Вега причащается от своей святыни, не замечая насмешливого взгляда Шервин. Фентик Мосс умирает. - Повесили, - сокрушается Эстебан, вычищая острием кинжала из-под ногтей грязь. Шервин, бледная то ли от холодного воздуха, то ли от зрелища, разворачивающегося на площади, поворачивает к нему лицо. - Бездарно, говорю, поступили, - объясняет он, принюхиваясь к вони горелой плоти: настал черёд Дестера Инделейна. – Жертвенного барашка надо нашпиговать, чтобы мясо стало нежнее, а уж потом пусть отвисится как следует. Достать кишки - querida, ты знаешь, что лучшие струны получаются, если кишки вытащить из ещё живого тела? – и потом использовать для арф и скрипок. Раздать служителям Тира, пусть… - Пусть отсохнет твой поганый язык. Эстебан криво улыбается. - Ты бы пожалела об этом. Сам он жалеет о том, что повёлся на эту липкую херню об истинной любви и забыл: золото – презреннейший из металлов. Слишком мягкий, продажный, захватанный миллиардами грязных рук. - Золото, - говорит он, обходя леди Арибет по кругу, подцепляя остриём ножа её локоны и разглядывая их, будто видит впервые. Её слов он не слышит. Он победил в честном поединке и теперь её жизнь принадлежит ему. Он отчистит это золото от налипшей к нему грязи, отскоблит добела. Посмотрит, есть ли у этой суки сердце вообще. - Ржавчина, вот что ты такое, - объясняет он, отхватывая ножом её волосы. – Я-то думал… Арибет хватается за нож своими розовыми перстами, режет их, а Эстебан смеётся и вдруг пинает её в живот. Шервин страдальчески кривится – наверняка, думает, как бы покрасивее описать то, что видит, в своей книге. Эстебан расстарается для неё – конечно, он тоже любит, чтобы всё было красиво. Ведь красиво же? Срезанные волосы леди Арибет похожи на языки пламени, на опавшие лепестки, а она среди них так прекрасна, выглядит такой невинной. Он пинает её ногами, пока Арибет не начинает закашливаться и хрипеть. И тогда он опускается на колени, почти нежно стирая с её губ кровь. - Ржавчина, ржавчина, - повторяет он и вдруг грубо хватает её за подбородок. – Ты же паладин. Ты должна была быть чистой, ты, сука… Он отталкивает её, даёт пощёчину, от которой она отлетает на пол. - А вот теперь, - говорит Эстебан Вега, наклоняясь над ней. – мы посмотрим, что там у леди де Тильмаранд внутри. Конечно, всё, как у всех: когда он вспарывает ей живот, он видит ровно тот же набор. Среди кишок и субпродуктов не таится ничего, чего он бы уже не видел – он проверяет тщательно, он скоблит её рёбра изнутри, стучит по ним: ау, святость! Ау, чистота! И хохочет, и поёт под аккомпанемент блюющей в углу Шервин. - Ржавчина, ржавчина, - говорит Эстебан Вега. – Я знаю, я проверил.