***
Это были трагичные роды. Пожалуй, тут необходимо пояснить всю глубину этого слова, которая приняла словно специально для семьи Бейфонг свое наихудшее из значений. Бейфонг были одной из самых богатых семей Царства Земли. И история её напоминала знаменитое: «из грязи — в князи». Начинатель фамилии, и вообще их дела, был обычным простолюдином, практически рабом, пашущим на земле при власти зажравшегося феодала. Когда феодальная власть ослабила петлю на шее, и появилась возможность вести собственную торговлю, проявился во весь рост талант первого Бейфонга. Он очень точно угадывал, что нужно нынешнему покупателю, чем ублажить самолюбие феодала и как провернуть выгодное соглашение. Торговля шла в гору, и поколение за поколением, чета рабов стала чуть ли не первыми представителями капиталистов в царстве Земли. Сейчас ни у кого нет и мысли о значимости и «аристократичности» Бейфонгов, кроме как у представителей завистнических аристократических семей, которые на руках имели древние свитки рукописей. Поэтому Лао Бейфонг, воспитанный держать жёсткую деловую хватку во всём и, в совокупности, оставшейся последним представителем главной ветви, к делу создания наследника подошёл серьёзно. Выбрал девушку «голубых кровей», легкомысленную Поппи, которой было преступно легко вскружить голову роскошными подарками, зачал ребёнка и с нетерпением стал ждать появления мальчика, который продолжит его дело. С самого начала всё пошло под откос. Во-первых, зачать ребенка не получалось довольно долго — пять лет — так, что Лао даже забеспокоился о своём или жены бесплодии. Но обошлось. Устроили же они тогда гулянку в честь события… Во-вторых, роды постоянно сопровождались болезнями жены, и начались они преждевременно. И, наконец, словно выстрелы из катапульт, один за одним последовало несчастье — и все уже лелеемые мечты главы семейства о воспитании лучшего из лучших во всём высшем свете как и аристократии, так и торговли, наследника, обрушились, утекли сквозь отчаянно сжимаемые пальцы — родилась девочка. Ладно, можно зачать мальчика, он подождёт. Родилась слепой - не беда, вытерпим, вынесем же будущего мальчика. Уже тогда Лао скрипел зубами и горящими глазами сверлил новорожденную обузу, отсрочившую воспитание продолжения рода. А он не молод, тридцать два года, как-никак. Бум — и прилетел, разбил сердце Лао последний булыжник, попутно раздавив мозги от грядущих проблем — сообщение врачей, что родить Поппи больше не сможет. После совместного осознания всей глубины ямы, в которой они оказались, жена тогда и вскрикнула это приевшееся в последствии: — О, как трагично! Очень. Лао был полностью согласен, но сдаваться он не собирался. Он никогда не сдавался. — Я всё равно воспитаю из неё достойного наследника. — спокойно сказал он тогда. Да, истинного наследника — не взирая на пол, возможности ребёнка, его интересы и характер. Эта обуза, внезапно ставшая центром его вселенной, итак изрядно попортила его планы, поэтому изображать няньку он не собирался, как и искренне любящего отца. Да он и Поппи не любил, о каком инвалиде-младенце может идти речь?.. Объяснив всю трагичность ситуации для четы Бейфонг, мы вполне можем представить, что это значило и для бедной Тоф. Просто представим. Она отставала. И причём довольно сильно. Ходить научилась только к трём годам, говорить общие фразы — к четырём. Много плакала, истощив морально всех в доме — ведь когда плачет просто ребёнок, ему покрутишь что-то занимательное перед глазами, или на руках покачаешь — тот и успокоится. Но все попытки успокоить надрывно кричащую Тоф разбивались об её ясные серые глаза, едва видимые зрачки, которые никак не реагировали на свет. Как у куклы. Это тоже наводило жути на всех, пока и не привыкли. Да, как у куклы. Уже с ранних лет она стала ею. Она плакала, плакала как ребёнок, который боится темноты в глазах, который понимает, что что-то осталось за пределами его обычных возможностей, чего-то он лишён, чем-то обделён. В первую очередь, родительской любовью и даже вниманием. Основная нагрузка первых лет легла на хрупкие плечи нянек и служанок, которые к пяти годам Тоф, ознаменованных прекращением её припадков плача и полным привыканием к своему недугу, ненавидели наследницу люто, да так, что руки чесались придушить девчонку во сне. К счастью, Лао был человеком понимающим и разом сменил всю прислугу в доме. На этом и закончились его добрые дела по отношению к дочери. Хотя, если посмотреть в будущее, может, лучше было, если бы её задушили? Всё-таки? Нет? Наверное… Тоф никогда не забудет свой шестой день рождения. Когда она уже примерно понимала, что к чему в этой дрянной жизни, и тихонько ускользнула от родителей, когда они вывели её раз на прогулку в праздничный день. Почему нет? Краем уха она услышала детские голоса, и в момент, когда в их процессию волею случая врезалась толпа, сорвалась с места и побежала в сторону предполагаемых сверстников. Она потерялась. Громкие звуки, крики, стоны, смех, хлопки лихих уличных барабанщиков и грохот салюта, грозно скатывающегося на головы пляшущих жителей, обнажая на миг их души. Обнажал сей грохот и душу Тоф, хотя, чему там было обнажаться? Это была душа ребёнка, не ведающего жизни и любви, только слышащего слова родителей «мы любим тебя» — и совершенно не верящего им. Хотя она старалась. Она же послушная девочка. Так вот, она окаменела от страха. Но была в зоне играющих детей — они бегали друг за другом, хохоча и выкрикивая непонятные слова. Тут кто-то врезался в неё, кто-то маленький, юркий, явно пушистый. Словно большой котёнок — нет, кошечка — ведь врезалась явно девочка. Тоф деревянными пальцами прикоснулась к расплетенным волосам причины аварии и, не помня себя от ужаса непонятно чего. Пискнула: — Кто здесь? Я слепая, не трогайте меня, пожалуйста. Этот писк получился на удивление громким. Игра мгновенно прекратилась, к ним подбежали неопределенная толпа мальчишечьих и девчачьих голосов — пушистик встал, отряхнулся, и весело засмеялся. Она смеялась так самозабвенно, так беззаботно, так, как еще никогда Тоф не слышала — что Тоф тоже засмеялась, с задором, с искрой, так, как, наверное, и никогда не смеялась. А может, и смеялась — да только дома леди не положено смеяться. Вслед за ними засмеялись и другие ребята, которых, всё-таки, было не очень много. — Слепая? Извини, я тебя не заметила. — продолжая посмеиваться и смачно икая, просипела врезавшаяся девочка. — Не заметила? Дык она ж большая! — какой-то мальчик активно замахал руками. — Взрослая, наверн. Будет ругать щас. Тоф стояла и никак не могла начать говорить. Говорить с ровесниками, к которым её подводили родители, было привычнее — те общались совсем не так, не таким тоном и как-то не по-настоящему. И она не понимала, как можно начать разговор без вступления о погоде, и прочих тонкостях этикета. Просто начать болтать. Это она поняла сейчас, и совершенно точно. — Я… — слова отчаянно застревали в горле, никак не желая вырваться и выстроиться в живой поток слов, которым она обычно ошарашивала спокойных аристократических детей. — Я Тоф. — А я Эко. — представилась девочка, подпрыгнув на месте и звонко стукнув каблучками. — Ай-да с нами играть! — Ты вода! — крикнул мальчик, шлёпая Тоф по плечу и мгновенно убегая. Голос его был натужным, будто он готов был в любой момент расхохотаться и распластаться в бессилии на каменной кладке площади. Вслед за мальчишкой бросили в рассыпную. Тоф растерялась, но главное, главное, впрочем, для любого человека — над ней не насмехались, а просто звали играть, чего она никогда не делала, — и сделала неуверенный шаг в пустоту. Отчаянно хотелось видеть, ощущать хоть как-то о, этот дивный окружающий мир! И тут она почувствовала что-то родное. Но на краю сознания, едва уловимое, неосязаемое, немыслимое — но заставляющее хотеть снять эти коховы туфельки на коховом коротеньким каблучке! Бойко стряхнув обувь и твердо став ногами на прохладный камень, Тоф просто плюнула на всё и с веселым смехом принялась догонять. Она не совсем понимала, кого она догоняла, кого ловила, да даже где ловила — но как-то у неё получалось играть именно с теми, с кем она столкнулась на площади. Смех, собственный и друзей, звенел в ушах, пот прохладными ручейками струился по спине, висел капельками на худеньких острых скулах и покапывал с редких бровей, ничуть, собственно, не мешая задорно хлопать по спинам участников игры и убегая от них, лавируя между лавками с самой разнообразной едой и игрушками. Нос забился запахом традиционной праздничной еды, а ступни, ступни-то и не болели вовсе! Так, жгла немного нежную, непривыкшую кожу разогретая множеством бодрых каблучков плитка, и растирали в кровь мелкие, редкие камешки. Но ничуть это не портило настроения, нет — Тоф впервые упивалась существованием в этом прекрасном, чудесном мире… …который, мать его, всегда имеет для нее плохой конец. Стражники наконец выловили её, привели к родителям, а там и выговор, и окончательное недоумение, непонимание их; и ещё только зарождающаяся ненависть к ним, поселившаяся в сердце, как назойливый, мелкий червячок, пока лишь личинка, но только пока!.. С тех пор при любой возможности Тоф старалась ходить без обуви. Но, духи, она же леди, какие сверкающие пятки на полуденном солнце? Нет, пришлось научиться быть ловкой — стащить маленькую распорку и перед прогулкой отделять подошву сандалий и туфель, утилизировать остатки преступления, искать оправдания испорченной вещи. И наслаждаться неосознанной, но ориентацией в мире. Она тогда ещё не знала, что маг, и не понимала, что величайший маг. Земли. И вот как это произошло. Ей семь лет. Очередной праздник. Все в особняке в предвкушении — кроме родителей, правда, ведь им этот праздник есть обязанность выйти на улицу к простонародью (типа «фи! гря-язь. О, мои туфли, Лао, о, как трагично… Дорогая, замолчи». ха! и это «замолчи», сказанное отчаянно-злобно сквозь зубы отцом, всегда смешило Тоф. Вероятно, потому что слово это затрагивало тонкие струны его разбитого сердца фактом её существования. А может, он просто ревновал это слово?.. Типа, на самом деле он его первым произнёс, ознаменовав чёрную полосу бытия… тьфу) — Тоф, ожидая весёлую игру с ребятами, и стражники, затягивающие пояса и готовящиеся зорко следить за юркой девчонкой, и служанки, жаждущие свободного времени, дабы посплетничать и избавиться от необходимости ухаживать за жалким инвалидом, и учителя, собирающиеся облегчённо выдохнуть и забыть на время об упрямом ребёнке, не желающем учиться… ну, или о просто тупом ребёнке… Естественно, она благополучно слиняла. Вот только в этот раз вышла ошибочка. Не понятно как, хотя, наверное, для слепой это было предсказуемо, она потерялась. Побежала, не помня себя, называется. И оказалась за площадью. Конечно, чтобы развернуться и пойти на звуки толпы, много ума не требовалось, но тут взыграло любопытство — главный её порок, по мнению Тоф, и она пошла в лес, в окружение ранее неведанного, не ощущаемого и не познаваемого. В нос забрались частички пыльцы, горячей и сухой, словно остывающий летний вечер принес их сюда. Земля почему то ощущалась как нечто огромное, мелко-мелко вибрирующее и манящее. Тоф шла с открытым ртом от новых впечатлений, и шла, и шла, и, наконец поняла, что и звуки совсем пропали, и запах со свежего и древесного сменился на сырой, земляной. Она заблудилась, если судить по её знаниям, в какой-то пещере. Будучи девочкой не робкого десятка, которая знала цену риску — спросите об этом любого слепого, жаждущего познавать! — Тоф побродила ещё немного, а затем, будучи в первую очередь девочкой, а во вторую — семилетней, опустилась на колени и постепенно, беззвучно расплакалась. Постепенно появились и редкие всхлипы, и редкие покрикивания, которые испускают обычно младенцы, надрывно, с огромным испугом. Затем они стали сильнее, жальче. Она не помнит, о чём она думала. Может, о бесчувственной матери, может, о строгом отце, или о весёлой девочке Эко, или о радостном настроении праздника на главной городской площади, но точно она не думала об одном — о раскаянии. Нет, не было сожаления в том, что она убежала. Потерялась? Ничего. Выберется. Сейчас, только поплачет, ещё немножко… Нечто странное почувствовала Тоф. Как будто некая колыбель прокралась в её сознание. Тум. Тум. Тум. Бум! Это вибрация! Толчки, которые она ясно чувствовала руками и ногами. Девочка безошибочно подняла с широкими высохшими дорожками слабости лицо прямо в сторону источника успокаивающих толчков. Бам! И стена провалилась. Несколько камешков больно стукнуло по макушке, а мелкая пыль мгновенно забилась во все щели одежды, волосы, глаза и пальцы ног. Но страха не было. Она смутно ощущала стоящего перед ней огромного животного. Оно немного постояло, вероятно, глядя на неожиданную посетительницу его территорий, и парой аккуратных взмахов убрало упавшие булыжники рядом с Тоф. Та же, широко распахнув глаза, уже твердо стояла на земле и начинала понимать — она видит! Видит, Кох все дери, она видит! Да, ногами, да, не в цветах, но в бесконечном разнообразии форм и движений. Животное фыркнуло, взмахнуло хвостом, восстановив стену, и медленно поползло в неизвестную сторону. Тоф уже ясно осмотрела чудное существо, и тут она просто неосознанно села на колени и, сложив ковшиками ладони, поползла вслед за животным. Оно остановилось, повернулось и, будто в недоумении застыло, подождала, когда Тоф поравняется с ним, и затем значительно медленнее, чем раньше, двинулся прямо. Не обращая внимания на содранные коленки, на кровоточащие ладони, Тоф ползла за ведущим с пустой головой, в прямом смысле слепо подражая ему. Через пару минут они остановились и животное, которое, судя по ее знаниям, было большей версией кротобарсука, лёгким движением лапы, вроде неуклюже, но на самом деле совершенно изящно проломило стену и в миг оказалось по ту сторону перегородки. Невероятно. Девочка с восхищением и жадностью наблюдала за мельчайшими движениями животного, пытаясь запомнить их на всю жизнь. Рядом с Тоф упал увесистый булыжник. Как во сне она поднялась. Расслабленность. Изящность, но видимая неуклюжесть. Чуть согнутые колени. Лёгкость, но в то же время мёртвое притяжение к земле. Синхронные движения рук, ног и туловища… Хрясь! Булыжник звонко, словно он был железным, как и стенки туннеля, отлетел и разбился на множество мелких кусочков, поднимая огромное количество пыли, развевающее её волосы и залепляющее глаза. Но Тоф не обращала на неудобства внимания — ведь их не было для неё. Она чувствовала себя прекрасно, в своей стихии, да, стихии земли. И она маг! Ура! Но чувство неправильности противно посасывало душу. Ведь от её удара шума и грязи оказалось гораздо больше, чем после обрушивания стены кротобарсуком. Она вспомнила его движения, сравнила со своими движениями, и заскрежетала зубами. Духи, какой же она в натуре неуклюжий мешок… просто мешок - она тогда ещё не знала крепких слов. Попробовать ещё. И ещё. Да! Уже лучше. Но животное-маг не стал ожидать долго — он двинулся дальше. И вслед за ним, уже человеческим, но чуть отдающим дикостью шагом направилась Тоф. Она не помнила, сколько по ощущениям она провела там, в туннелях со слепыми магами, ставшими её учителями. Тоф побывала в их логове, где насчитала их около тридцати, а затем сбилась. Может быть, несколько ночей, а может быть, несколько месяцев она ходила за ними, ела вместе с ними какие-то вкусные сладкие корни (с привкусом добротной земли, но не важно) и, что самое главное, разрабатывала по сути свой, уникальный стиль владения магией земли, впитывала как губка понимание управления магией посредством вникания в поведение магов-животных. Она ясно видела ногами, как двигалось каждая их конечность, насколько напрягалась каждая мышца при колдовстве — и повторяла, старалась повторить, и творила магию. Результатом стало то, что она уже ходила вместе с ними на равных, разрушая и восстанавливая стены, запоминая туннели и учась чувствовать землю. Постепенно она ощутила и выход, а там и окраину города. Пора было уходить — ведь уже несколько раз её спящую кротобарсуки пытались перенести к входу их пещеры. Ха, Тоф Бейфонг так просто не сдаётся! И она оставалась с ними до последнего. В один день — или ночь, ей без разницы — она попросила одного учителя, того, кто и нашёл Тоф, отнести её к выходу, к людям. Нет, это было не трудно сделать и самой, но она до последнего не хотела расставаться с новыми друзьями. Наверное, её самый первый учитель это понял, и, положив её аккуратно на свою могучую спину, последовал к выходу, к концу обучения. Тоф не питала надежд возвращения к ним — они прощаются навсегда. По крайней мере, так ей казалось тогда — впереди маячили строгие волнующиеся родители, которые точно после такого фокуса не отпустят Тоф ни на шаг. Провожали её все учителя. И Тоф надрывно плакала - не жалко, как тогда, в страшной темноте и неизвестности, а с болью от расставания. Тоф нашли спящей под кустом в том же платье, в котором она и вышла из дома. Правда, тогда его нельзя было так назвать — скорее какие-то бурые лохмотья. Последнее, что она запомнила — это капли росы, попавшие ей за шиворот из-за шевеления кустика какой-то кисло-пахучей ягоды. И писклявый голосок какой-то обеспокоенной старушонки, вышедшей в то утро по грибы. Но в руке она мертво сжимала камень, жажда с триумфом показать родителям свои способности. Может, тогда они её наконец-то полюбят?.. Не полюбили. Едва только Тоф с не сходящей улыбкой продемонстрировала бойко летающий камешек вокруг лиц родителей, те словно перепугались и так строго запретили колдовать без присмотра мастера, что Тоф, которая была готова вот-вот от возбуждения выбежать на улицу и хлёстким ударом пятки сделать какую-то штуку из земли, остановилась и покорно склонила голову. С тех пор она поняла, что она маму и папу не интересует, и с тех пор стала звать их не иначе как холодно — мать, отец. — О, как это всё трагично. — зло, неверяще прошептала тогда Тоф и убежала в свою комнату, до звона в дёснах сжимая челюсть при каждом ударе об ненавистные деревянные углы. Это был первый и последний раз, когда Тоф употребила слово «трагично». И это интересный факт, ибо повторять его в дальнейшем было бы очень даже уместно, но она держалась, изо всех сил стараясь быть не похожей на мать. Её загрузили всеразличными уроками, которые должны были сделать из неё достойную наследницу, и пристроили ей какого-то бездаря, звавшего себя учителем магии земли. О, после первого же «урока» Тоф явно показала, что звать это ничтожество учителем не намерена. «Мистер Ю» — и хватит с него. Шли её одиннадцать лет. В отчаянии от низкой успеваемости дочери Лао Бейфонг нанимает многообещающую учительницу в высоких кругах, Юки Мамори. Тоф было одиннадцать лет.***
— …Было мне тогда десять лет, когда папаша в отчаянии от моей тупизны нанял новую учительницу, некую Юки Мамори. — тут Эри закончила ухаживать за Зуко, хотя сделала всё необходимое много минут назад, и просто сидела рядом, изредка протирая ватой его скулу, почти машинально. Несколько минут были слышны только волны и редкие разговоры матросов. — Ты там не заснул? — неожиданно тихо спросила Эри, чуть наклонившись к нему. А у Зуко в голове всё ещё была каша. Какая-то мешанина из обрывков собственных воспоминаний, элементов рассказа Эри и мыслей о своем невеселом будущем. Пока он судорожно соображал, как ответить на немудрёный вопрос, девушка не дождалась и устало махнула рукой: — Так и знала. Хотя, может это и к лучшему. Зуко мягко взял из её чуть подрагивающих пальцев уже, наверное, грязный пучок ваты, аккуратно вытер им высохшую кровь под носом у Эри и звонким щелчком выбросил его за пределы клетки. Затем спросил: — А дальше? Нет, у Зуко сегодня явно не всё хорошо с головой. Сначала зачем-то защитил Эри от изнасилования, но зачем? Он же злобный покоритель огня, он не раз был свидетелем страшных изнасилований, которые совершались даже некоторыми членами его команды. Почему же он заступился за девчонку, которая вообще-то являлась причиной того, что его везут благополучно в руки Азуле? Бр-р. И вот теперь. Ну слушал он, да, было довольно занимательно — как никак, человек тоже слепым родился. Но почему это так задело его? Почему так странно постукивает сердце, так хочется сказать что-то в ответ… …да он даже не в состоянии просто определить свои эмоции, о каких чувствах, формировании мыслей и уж тем более их высказывании может идти речь!.. — Значит, не только не спал, но и слушал. Хм, видимо, я не зря что-то слушала на уроках того оратора… А, что дальше? А вот хрен тебе, а не дальше. Теперь повисло действительно неловкое молчание. В первую очередь, для Зуко. Слепец чуть скрипнул зубами. Вот, и не говорит прямо, да даже намеки не делает, но тут и тупому будет ясно, что теперь и Зуко нужно выговориться о себе. Может, всё-таки рискнуть?.. — Спасибо. — едва выдавил из себя он, надеясь, что этим и отделается. — За что? Ты спас меня от группового изнасилования, ты о чём? Это я тебе полжизни должна. А ранки протереть — то пустяки. Зуко пуще заскрипел зубами. Ишь, благородная нашлась… Ах, аристократическое воспитание подтвердилось, как он и думал, конечно. Он хорошо знал эти повисшие в воздухе намёки и полуоттенки смыслов, которые так любили во дворце. Он всего этого терпеть не мог. — Чего ты хочешь? — в бессилии рыкнул он, пытаясь хоть чем-то заткнуть неловкое молчание — редкое явление с ним, а оттого и вдвойне неприятное. — Ты в порядке? У меня-то всё есть. Еда, солнце, морской ветерок… да я чуть ли не на курорте. — Толпа озабоченных за спиной в комплекте. — саркастично продолжил Зуко, бесясь от невозмутимости Эри. Нет, только не снова это кохово молчание! Ладно, он может не говорить прямо и не называть настоящих имён… как явно сделала и сама Эри. — Ладно. Ладно! — слепец выдохнул, наклоняя голову и погружаясь в пахнущие розами, красным цветом, коридоры дворца, запахи матери, ещё искренний смех Азулы с её пока милым «Зу-зу», строгий, но заботливый голос отца, бриз на Угольном острове, первый выход в сад… — Я родился в дождливую погоду…***
Рождаться в дождь — плохая примета, почти что несчастье для семьи Народа Огня. Зуко никогда не придавал значения суевериям, а иногда и в существовании духов сомневался — но, примеряя эту примету на себя, он готов был уверовать. Почти. Ибо всё, казалось, с самого рождения и до сего момента шло против него. Не будь у него матери. Самое раннее воспоминание — это мамин смех. Он только учился ходить, сделал первые шаги и смачно плюхнулся на зад. Наверное, что-то у него было ещё и с лицом, и Урса засмеялась. Второе событие, которое он запомнил, произошло значительно позже, когда ему было года три. С ним сидели слуги, сам он — в большой коляске, стоящей на краю живописного сада. Так получилось, что у Зуко в тот день было много сил. Он чувствовал себя прекрасно, весело и готов был действовать. Слуги же на тот момент, вероятно, попались уставшие. Это всё, чем он может объяснить, почему они разговорились и перестали обращать на него внимание. Неужели думали, что слепой не сможет ничего сделать? Напрасно. Он сделал. И даже успешно. Невозмутимо поднялся, интуитивно понимая, что нужно вести себя потише. Аккуратно перевалился через бортик коляски — и это было достижение. Ведь это как упасть в неизвестность. К счастью, он не пролетел и нескольких сантиметров, а сразу лег на скамью, рядом с которой его поставили. Потом свесил ноги, стал на сочную травку и, скользя по утренней росе босыми пятками, беззвучно побежал куда-то. Его распирало. Первый, первый раз он самостоятельно отошёл от людей и что-то сделал. Если бы он смог, то закричал бы от восторга, вторя невидимому окрику утра, бьющему ему в лицо прохладным ветерком и доносящим шелест деревьев, кустов, аромат цветов и совершенно непонятный звук, в случайном порядке появляющийся. На него он и побежал. А кричать не мог, ибо восторг распирал его грудь, не давая даже вдохнуть. Тут его палец цепляется за корешок дерева. Внутри всё переворачивается от страха, но в ответ хочется хохотать. Едва успевает выставить руки — и падает во что-то мокрое. Какая-то лужа. Большая? Огромная! От неё идут легкие волны, а пальцы улавливают странные вибрации. Откуда они? Сидя на коленях, Зуко вдыхал сладкий запах пруда, ила, пальцами зарывался в бережок, с любопытством ощупывая каждый камешек и ракушку, резво мотал головой, пытаясь определить — кто это так смешно шумит? Послышался плеск. Потом ещё, и ещё, и много-много-много. Словно какие-то зверьки маленькие купались. Тут один из них подплыл к слепому малышу и заискивающе начал дотрагиваться до морщащегося носа Зуко, продолжая смешно, как он узнал позднее, крякать. Уткочерепаха это был - как он понял на одном из уроков естествознания, детёныш. И просил еды, которую обычно дают подошедшие к пруду. Но трёхлетний Зуко всего этого не знал, и поэтому просто пытался выдохнуть, вдохнуть и залиться счастливым смехом, но огромное количество прекрасных впечатлений, обрушившихся на него в одну секунду, не давало сделать ничего. И тут его больно ущипнули за нос. Он заплакал. Не знал он, что случилось с теми слугами, но, узнав в будущем о жестоких нравах отца, предположил, что были они сожжены. Ну… тут и сказать нечего. К его четырёхлетию он ждал какой-то подарок, и дождался — ему подарили младшую сестрёнку, Азулу. Имя ему очень понравилось, и её голосок очень понравился, и всё вообще понравилось. Поэтому он в восторге обнял маму, папу и попытался поиграть с подарком, но не дали — подарку надо было кушать и спать. Но Зуко всё равно остался доволен. Напоследок он выпрямился, мышцы его лица стали как будто твердыми, и он гордо молвил: — Я буду её защитником до конца своих дней! Отец хмыкнул. Мать промолчала. От того, что устала, или от предчувствия будущего — неизвестно. Только в восемь лет познал Зуко, что в тот злополучный день он должен был плакать горькими слезами отчаяния, а не прыгать от радости. Да. Азула провернула свою первую манипуляцию. Дело было очень просто. Он с Азулой играл в саду в догонялки. Их мать очень любила сад, и одним из ею обожаемых занятий было выращивание цветов - полезных растений, из которых она потом делала что-то необычное. Зуко к тому моменту знал, что приближаться к той части сада не стоит, иначе от матери будет серьёзный нагоняй. Знала ли это Азула? Ну, ей говорили об этом. А приняла ли она это во внимание или всё вышло случайно… уже никто не узнает. В один момент Зуко зазевался, что для слепого, впрочем, было явлением абсолютно нормальным, и Азула сделала водой его. Как мальчика, сей факт очень его покоробил, и он сломя голову бросился за ней, ориентируясь на её звонкий хохот. — Лови меня, Зу-зу! — кричала она, задыхаясь от смеха. Она оббежала мамин уголок сада. Зуко рванул через него. И только поймав подозрительно замершую Азулу, после недолгих расчётов своего местоположения ужаснулся. — Мамины цветы! — в отчаянии он схватился за волосы. — Мама меня убьёт. — Ты такой нытик, Зу-зу, — фыркнула Азула, разваливаясь на травке. — Можно на слуг свалить. Зуко прибодрился. — Верно говоришь. Ты такая умная! — он всегда поражался немаленьким умом своей младшей сестры, которой было всего четыре года. Он в таком возрасте только в первый раз отошёл от руки человека. — Мы-то свалим. Но поверит, если мы сделаем это вместе. — вдруг в тоне Азулы Зуко что-то не понравилось. Он был слишком спокойным и рассудительным. Таким обычно говорит мама, когда пытается разрешить конфликт или мягко заставить детей сделать что-то. — Что? — Я говорю, что я могу и сказать маме о том, что ты сделал. Её спокойный, казалось, отвлечённый от всего голос заставлял глаз слепого дёргаться. — Что? — Тьфу, ты такой глупый, Зу-зу! — её голос вновь стал задорным, и мальчик было подумал, что она сейчас объявит свои слова шуткой и они продолжат играть, но произошло другое. — Давай ты покажешь мне какой-нибудь приём, а я, так уж и быть, не скажу ничего маме. Зуко беззвучно открыл рот. Закрыл. Почувствовал гнев. — Ты не можешь! — Смогу. — Тебе запрещено создавать огонь! — Но я уже могу. И теперь хочу приём! — Азула! — Маме скажу! — Л-ладно. — почти прошипел Зуко и показал самый простой приём — небольшой шар огня, выпущенный перед собой. У Азулы он получился с первого раза, хотя Зуко едва смог освоить его за месяц. Шар полетел в недалеко находящийся пруд. Послышались болезненное «кря-кря!». — Что ты делаешь? — в ужасе закричал он, мгновенно забывая о её невероятной способности всё быстро осваивать. — Уткочерепахи! — Тю-ю. Да кому они нужны? — лениво протянула сестра, делая колесо и вновь ложась на газон. — Давай ещё приём! Зуко уже в бешенстве повернулся. Слепые глаза блестели от навернувшихся слез, а уши отчаянно дергались, пытаясь услышать знакомый, успокаивающий голос жителей пруда. — Ты убила их! — Ты что, за сестру не порадуешься? — грозно спросила Азула, поднимаясь. — Я вообще… маме все сейчас расскажу! Показывай ещё приём! — Нет! Все, ни за что! Что ты наделала? Азула, ты же можешь видеть, скажи, они живы? — Да тебе что, какие-то уткочерепахи важнее родной сестры?! — в гневе вскричала сестра. В её голосе слышались слёзы. — Я всё скажу, а ты сиди с ними, раз так важно! Зуко почувствовал жёсткий толчок в грудь. Сразу же он свалился в пруд, нелепо махая руками и в испуге разинув рот. В него сразу же залилась вода с противной тиной, и мальчик невольно сделал несколько глотков. Закашлялся, отчаянно хватая ртом выбитый воздух. — Да! Сиди здесь. Ты жалкий, жалкий слепец, правильно папа говорит! — Папа сказал?.. Последние её слова прозвучали уже далеко: — Пока-пока, Зу-зу! — и впервые это «Зу-зу» приобрело дразнящий, брезгливый оттенок, никак непохожий на милые в прошлом интонации, которые и не вернуться в голос Азулы никогда. И с той самой секунды он возненавидел это сокращение. Тут что-то коснулось его виска. Дрожащей рукой он хватился за нечто. Это была лапка мертвого детёныша. — Папа?.. Да, так и зародилась вечная вражда между братом и сестрой. И если Зуко через неделю уже и забыл про это и предлагал сестре играть, и старался заботиться о ней, пусть и неуклюже, то Азула продолжала отталкивать его. Издёвка за издёвкой, унижение за унижением, манипуляция за манипуляцией, и довольно скоро Зуко оказался в разряде низших существ своей сестры, которую он ещё продолжал любить, но в то же время начал ненавидеть. Он буквально стал её тенью. Испытывая проблемы с покорением, а вследствие чего - с самооценкой, он научился передвигаться по дворцу один. Выучил каждый его поворот, каждый потайной вход, каждую нишу, каждую громко скрипящую дощечку. И с тех пор он старался избегать людных частей дворца, особенно покои отца и сестры. Приходил на приёмы пищи, на уроки, на приёмы официальных лиц, передвигаясь в тени. Главной причиной было желание скрыться от выворачивающей душу Азулы. Но его всё так же неумолимо влекло к ней. И поэтому часто он следил за ней. Сначала неуклюже, постоянно становясь жертвой издёвок о своей слепоте и старании быть незаметным. Затем он стал более искусен в этом, а через год практики как бы ни старалась Азула, выявить его не могла. Хотя прекрасно знала, что он следит за ней, выполняет данное себе когда-то слово оберегать её. И нередко в пустоту пускает шуточки, но не слишком часто, дабы не показаться совсем уж сумасшедшей. Не знал, к сожалению, Зуко, что в первую очередь надо было оберегать Азулу, когда та посещала отца. Но мальчику и в голову не приходило, где находился самый главный вред для его детской, невинной любви. Жизнь шла своим чередом. Он учился изо всех сил, посматривал за сестрой, завидовал в глубине души, вызывал постоянно разочарование отца и деда, часто проводил время с матерью, учась читать, писать и создавать различные целебные зелья и мази. Иногда играл с кузеном, которого звали Лу Тен, — тот был добр к Зуко, как и дядя Айро, великий генерал, неизменно обожающий настольную игру «пай шо» и чай. В сад ходил редко и только тогда, когда точно знал, что Азулы там нет. С сожалением сидел он у пруда, слушая будто незнакомое крякание новоприобретённых уткочерепах, рассеянно кидая им пахучий хлеб, который сам иногда кусал. Грусть грустью, а хлеб-то вкусный был. Отношения с матерью у него были хорошие, хоть та постоянно попрекала его за частые уходы в тени дворца. А отец его будто не замечал, и часто повторял на все его попытки произвести впечатление: — Разочарование. И Зуко в ответ старался не лезть к отцу. Хотя и отчаянно желал его внимания, хотя бы десятой части от той, что он уделяет сестре. Когда ему было десять, однажды его границы уединения в тенях дворца бесцеремонно пересекли. Азула привела своих новых подруг. Не нравились они Зуко. Приходили, смеялись над ним… зачем? Почему? Он не понимал. Только одна девочка, звали её Мэй, не смеялась, и этим очень импонировала мальчику. Однажды во время его сидения в саду Азула неожиданно привела своих подруг. От предложений играть он отказывался, но когда Азула положила яблоко на голову Мэй и подожгла, он не выдержал и столкнул её в воду. После этого он почему-то испытал смущение. Странное чувство. Неприятное. Больше он старался не оставаться с этой веселой компанией, несмотря на слова Азулы о том, что он нравится Мэй. О чём она? Постоянно зовёт же уродом… На счёт этого как-то дядя Айро сказал: — Так как ты не видел других лиц, ты не можешь контролировать своё. Именно поэтому легко понять все твои мысли, только посмотрев на лицо. И эмоции, что выглядит несуразно для твоего возраста. Видишь ли, тут просто нужно понять, с кем можно быть собой, а с кем — держать маску. Давай научу. И он позволил тщательно исследовать его серьёзное, как он сказал, каменное выражение лица. Зуко запомнил. Долго тренировался. После того инцидента в саду он старался избегать весёлой компании. Но вот чудо: они странно находили его почти везде. Где он оставлял свой след? Не понятно. Наверное, Азула тоже решила исследовать дворец, и приказала слуге какому-нибудь докладывать ей о присутствии брата в саду. При их встречах Азула всегда приказывала Зуко быть манекеном для тренироки другой девочки, Тай Ли. Та училась пока только обездвиживать, но через несколько месяцев - и на недолго лишать магии. Последнее для Зуко было больнее всего. Он был откровенно слабым магом, и её лишение делало его совсем никчёмным и несчастным. Почему же он не рассказал всё маме? Его задевали слова сестры о том, что он стал только её сыночком и совсем не самостоятелен. Почему позволял быть грушей для битья? Сестра упрекала его в малодушии, в злобе и нежелании помочь бедной Тай Ли. В последствии он оценил такие тренировки — он научился уворачиваться от ударов, сохраняя себе магию. Шло время. Дядя Айро был на фронте, напирал на несокрушимый Ба Синг Се, писал письма, присылал подарки. Однажды он прислал письмо и два подарка племянникам. — Надеюсь, вы когда-нибудь сможете увидеть этот город. Если, конечно же, я не сожгу его дотла! — читала мама детям. После чтения она была молчаливой, задумчивой, а Зуко смеялся над последними словами с натугой. Он не понимал, как дядя Айро может быть и таким добрым, и таким жестоким. Задумчиво ощупывал ножик, его подарок, и водил пальцем выделенным иероглифам — «Никогда не сдавайся без боя». Краем уха услышал, как Азула сжигает свой — куклу. Он уже хотел было отдать бесполезный для него нож сестре, в действиях которой явно слышалась знакомая самому зависть, как та подошла и бесцеремонно сказала: — Отдай свой нож. И Зуко принял решение. По крайней мере, не сдаваться без боя. — Не дам. От сестры повеяло угрозой. — Ты хочешь проблем? — она сказал это таким страшным голосом для шестилетней девочки, что Зуко против воли сжался. — Азула! — прикрикнула на нее мать. — Что за тон? — Ничего, мамочка, — пролепетала сестра самым милым голосом. И только мальчик мог слышать в нём притворство. Уже к тому времени отношения между матерью и сестрой были испорчены, и Зуко понимал: он отнимает у матери слишком много времени, и Азуле не хватает внимания матери, впрочем, как и ему - внимания отца. Но родители ничего не меняли, и обстановка накалялась. Иногда, при особенно бурных ссорах, мать называла Азулу «монстром», и тут Зуко обычно, в силу характера, становился на сторону сестры. Пусть и определение её было весьма верным, по его мнению. Однажды, во время одного из редких семейных ужинов, Азула жалуется отцу на своего учителя. Зуко же говорит, что он учит её тому, что знает сам. Это-то и послужило поводом для Озая взорваться и сказать сыну то, что врежется ему глубоко в душу. Он отчитал Зуко за его слабость в покорении, и презрительно сплюнул: - Азула родилась везучей, а тебе - повезло родиться. Это был итоговый скандал, расколовший семью надвое. Когда ему было двенадцать, произошли страшные события как и для всей Огненной Нации, так и для Императорской семьи. И лично для Зуко. Лу Тен, единственный сын дяди Айро, погиб. Блокада Ба Синг Се была тот час же закончена. Огромные ресурсы были потрачены зря. Великий Дракон Запада оклеймил себя позором и уехал оплакивать сына в далёкие земли. Когда он вернулся, всё уже изменилось. Его отец, Озай, младший сын действующего Лорда Огня предложил тому сделать себя наследником. Но только вызвал гнев Азулона — тот приказал Озаю лишить своего первенца, дабы познать всю горечь потери Айро. Зуко, когда подслушивал этот разговор, был довольно скептичен — а случаем, дедушка не проворачивает таким образом интригу, дабы избавить под благовидным предлогом царскую семью от инвалида? Он уже тогда слышал во всём какую-то интригу. Затем произошли другие странные вещи. Вместо того, чтобы убить сына и стать наследником трона, Озай ничего не делает. В одну ночь приходит мама, говорит на прощание: — Никогда не забывай, кто ты. И исчезает из дворца. На следующий день это становится известно, как и смерть Лорда Азулона. Озай вскоре стал Лордом, а Зуко теперь - законный его наследник - подвергся ещё большим нагрузкам. Не осталось во дворце никого, кто относился к нему хорошо. Он не мог быть жестоким со слугами, дабы запугать их и заставить делать что-то в своих интересах. Не мог проворачивать даже самую простую интригу, хотя Азула, кажется, родилась с этим. Но мог видеть в троне что-то желанное. Нет. Он видел что-то непонятное. Власть. Зачем? Он слеп. Интуитивно он понимал, что никогда на трон не взойдёт, но не понимал, как его уберут с дороги. Внешне он, однако, демонстрировал желание стать Лордом, так как с детства в нём воспитывали это желание, а с момента становления Лордом отца, ему стали это внушать ещё сильнее. Именно поэтому, когда ему исполнилось тринадцать, он захотел присутствовать на военном совете, дабы хоть как-то впечатлить Озая. Он жаждал этого момента. Не обращал внимания на снисходительный тон отца, на насмешки Азулы. На тонкие уговоры дяди, которые заключались в том, чтобы отказаться от своего подросткового желания. Да, дядя вернулся через месяц, когда дворцовый переворот совершился. И если Зуко помнил его великим генералом, то теперь тот предстал перед всеми чуть ли не дряхлым стариком. Все во дворце презирали его. Зуко… ну, только для виду, дабы лишний раз не выделяться. А дядя на все издевки лишь глупо шутил, смеялся и старался привлечь Зуко к игре «пай шо». Дядя говорил, что это успокоит его буйный нрав, его колеблющиеся мозги и научит думать стратегически. Но слепой ненавидел эту игру, так как, чтобы сделать хоть что-то с доской, какой-то ход, он должен был ощупать каждый её кусочек и держать в голове ясную картину. Постепенно он выучил всю доску, изначальное местонахождение фишек и старался ориентироваться в игре только по слуху. Это стало его практически первым упражнением на слух. Дядя был доволен прогрессом, а Зуко в глубине души наслаждался — всё-таки игра, которую всецело одобряет генерал, пусть и бывший. И злился — потому что ему играть было трудно. Но время шло, и пришло оно к военному совету. Он чувствовал, что достаточно подготовлен для него, что достаточно взрослый для присутствия на нём. Все его мысли теперь служили только одной цели — показать себя, заслужить хотя бы одну одобрительную фразу отца, держать лицо, которое когда-то показал ему генерал Айро. Уже перед входом тот подловил подростка: — Я уже не раз бывал на подобных советах, принц Зуко. Уверяю вас, это очень унылое зрелище, хе-хе-хе. — Но дядя! — возбуждённо возразил Зуко. — Я же будущий Лорд. — в голосе проскользнула неуверенная нотка. — Я должен начать участвовать в военных делах, которые - основа для нашей Нации. При содействии Айро его все же впустили на совет, хотя ранее путь преграждали стражники. Ему было тринадцать, когда он вошёл в тронный зал, и его жизнь изменилась.***
— Мне было тринадцать, когда я вошёл в комнату совета, после которого жизнь моя изменилась. — А… а. В голосе Эри явно угадывался вопрос «А что дальше?». Зуко с трудом сдержал глупый порыв ответить в её стиле: «А дальше — хрен тебе». Повисло, наконец-то, то приятное, понятное молчание, которое бывает в те сумбурные минуты осмысления невидимой, почти неощущаемой связи между родственными душами. Зуко глубоко вдохнул запах моря. Сработал опыт моряка. — Надвигается шторм. Корабль начинал прыгать на волнах всё выше и выше, а ветер грозно дул с горизонта, принося едва уловимые раскаты грома. Надвигался шторм. Закапал дождь.