***
Всё ещё удерживая в голове отвратительные образы из ночного кошмара, Эджворт рассеянным взглядом рассматривал кабинет известного адвоката. В приёмной его встретила сонная и испуганная неожиданным визитом секретарша. Она юрко нырнула ему под руку, стащила с продрогшего Эджворта мокрое пальто и втолкнула его в просторный, но пустой кабинет, что-то пробурчав насчёт нетактичности мистера Гроссберга и клиентах с появившейся модой являться не по расписанию. Кабинет мистера Гроссберга, поначалу показавшийся Эджворту удобным и практичным, с каждой проведённой в нём минутой всё больше отталкивал, показывая плохо скрытые пороки своего хозяина. Стоящие в шкафу на полках книги покрылись сантиметровым слоем пыли и грязи, позолоченные корешки были крепки и не разваливались, так что Майлз разумно предположил, что прикасались к ним редко. Безвкусные статуэтки не вписывались в общий интерьер комнаты, так что нельзя было предположить, с какой целью их оставили: чтобы хоть как-то использовать пустое пространство или только потому, что выбрасывать их было жалко. Рабочий стол из дорогого дерева с лакированной поверхностью сначала приятно удивил Эджворта, но вскоре тот понял, что и с ним что-то не так. Действительно, рабочий стол был чист и… Пуст. Девственная чистота показывала скорее не пристрастие мистера Гроссберга к удобству и порядку (иначе не было бы того страшного слоя пыли на полках!), а на тот факт, что за столом крайне мало работали. Зато диванчик для клиентов хотя и выглядел дорого, но уже был продавлен и потрёпан временем, как и круглая, пустая, с мерзко слезающей позолотой пепельница, поставленная на кофейный столик скорее для статуса, нежели для нужды. Странный выцветший квадрат штукатурки на грязно-оранжевой стене с изогнутыми крючками-крепежами почти под самым потолком Эджворт так и не смог объяснить. Скорее всего, на стене висела ещё какая-то безделица навроде картины, окончательно ставившая крест на хорошем вкусе известного адвоката. Все дорогие вещи в его кабинете по отдельности смотрелись цельно и гармонично, но вместе приходили в ужаснейший диссонанс. Казалось, что комната принадлежала сороке, тащившей сюда всё, что ярко блестит и не прибито гвоздями. Только офисные цветы, поливаемые незадачливой секретаршей, радовали глаз своей мягкой зеленью, несмотря на то, что стебель у корня начинал нездорово темнеть, наверняка из-за переизбытка воды. Майлз с присущей ему некоторой брезгливостью по отношению к дурным вещам и людям сидел на краю клиентского кресла, поставив рядом с собой рабочий портфель и скучающим взглядом глядя сквозь длинное мутное стекло на усиливающуюся за окном бурю, как неожиданно над его ухом раздалось громкое неприличное «кхм-кхм!». — Господи! — от неожиданности Эджворт вскочил с места, и если бы не природная сдержанность и тактичность, то едких комментариев известному адвокату было бы не избежать. — Ах, так это вы, мистер Гроссберг! — Всё верно, — довольный произведённым эффектом, адвокат уселся за рабочий стол, пригладил уложенные волосы широкой ладонью и, поправив постоянно сползающее с крупного носа пенсне, дружелюбно улыбнулся. — Так-так, и с чем же вы ко мне пришли? — Простите за то, что позволил себе так грубо нарушить ваш рабочий график, сэр… — Майлз вежливо поклонился и, вновь осторожно опустившись на край кресла, стал оценивающим взглядом рассматривать крупную фигуру Гроссберга. — К сожалению, дело, насчёт которого я хотел бы с вами проконсультироваться, не требует отлагательств. Как и предполагал Эджворт, кабинет соответствовал и внешнему виду, и характеру адвоката. Импортный замшевый пиджак плотно обхватывал широкие плечи, горчичный галстук был пришпилен к белоснежной рубашке с помощью дорогой булавки с инкрустированным фиолетовым самоцветом, а в небольшом карманчике на груди лежала чёрная перьевая ручка, очевидно, используемая не для подписи рабочих документов. Одним словом, о своём внешнем виде известный адвокат заботился куда больше, чем о собственном кабинете. Сам же по себе мистер Гроссберг был… Круглым. При взгляде на него другое слово и в голову не могло прийти: круглый маленький подбородок, круглые лоснящиеся щёки, круглый нос, похожий на кнопку… Даже руки его, удивительно небольшие и пухлые для его крупной фигуры, были мягкими, почти бархатными и круглыми как у довольного и сытого кота. Если бы не маленький, почти теряющийся на фоне массивной фигуры Гроссберга, адвокатский значок, то по одной его манере поправлять пенсне, можно было бы сказать, что он владелец какого-нибудь комиссионного или как минимум антикварного магазина. — А молодёжь в наше время всё куда-то торопится и торопится, мальчик мой! — Эджворта аж передёрнуло от такого обращения к нему, — Вы бы хоть на минутку остановились и насладились моментом. Может быть, вы не откажитесь от чая или кофе? — Благодарю, но только если одну чашку чая, — хотя и вежливо, но куда более раздражённым тоном ответил Майлз. Предложение Гроссберга он принял не только из вежливости, но и потому как сам не позавтракал — боялся, что из-за тошноты переведёт продукты зазря. Глядя на то, как адвокат смешно засуетился, пытаясь связаться через переговорное устройство с секретарём, Эджворт слегка расслабился и позволил себе кисло улыбнуться. Он старался не выказывать грубости по отношению к уважаемым, пускай и местами недалёким людям, но определённое пренебрежение всё равно проскальзывало в его словах или жестах. — Если вы позволите, то я хотел бы перейти сразу к делу… — Да-да, и я о том же! — вторил Гроссберг скорее своим внутренним мыслям, чем словам Майлза, — Вы всё спешите насладиться жизнью, боитесь упустить все её богатства, но в этой погоне за недостижимым счастьем теряете главное… — Мистер Гроссберг… — Да, в ваши годы я сам был тем ещё охотником до всякого рода авантюр. Что уж там говорить, каждый день моей бурной молодости был полон приключений. Знаете, вот слева от вас раньше висела удивительного рода картина, а завладел я ею во время… — Мистер Гроссберг! — сильный голос Эджворта сталью зазвенел в кабинете, так что у адвоката по спине побежали мурашки. — Дело, с которым я к вам пришёл, — это дело Майи Фей. Её сестра, мисс Мия Фей, раньше работала в вашей конторе. Вы помните этих сестёр? Гроссберг на мгновенье замер, удивлённо мигая то левым, то правым глазом поверх пенсне, глядя каким-то новым взглядом на своего собеседника. Адвокат тяжело вздохнул, губы под его густыми усами зашевелились: — Да, я помню Мию Фей. Она была одной из лучших моих учениц и работниц, так что я горд называть себя её наставником! Её младшую сестру я тоже помню, она, кажется, приходила ко мне с другим адвокатом-новичком. Милая девочка, да… Если мне не изменяет память, то они тогда работали над делом одного успешного прокурора, кажется, даже добились оправдательного приговора. Не вспомню, правда, как его звали, дело-то было уж более года назад… — Майлз Эджворт — так звали этого прокурора, — Гроссберг вновь замер и с какой-то болезненной тревогой покосился на помрачневшего собеседника. — Эджворт, говорите? — Именно так. — Я слышал эту фамилию раньше. В полицейских архивах есть одно дело, жертвой которого стал человек с этой фамилией, известный лет пятнадцать назад адвокат. Простите за такой неуместный вопрос, но… Не приходитесь ли вы убитому родственником? — Я его сын. Я сын Грегори Эджворта. — Господи! — Гроссберг всплеснул руками и, откинувшись на спинку кожаного кресла, испугано посмотрел на незнакомца напротив. — Так вы тот самый выживший мальчик из дела DL-6! Майлз молча поджал губы и коротко кивнул. В кабинете повисла напряжённая тишина.***
— Боюсь, что вам придётся очень тяжело, мистер Эджворт. Дело нешуточное, особенно учитывая обстоятельства произошедшего. Если всё обойдётся и мистер Райт встанет на ноги, то преступление будет классифицироваться как нанесение телесных повреждений. Это серьёзная статья, и не думаю, что всё обойдётся одним лишь штрафом. По вашим словам, ранение было опасным, так что сторона обвинения использует это против вас. Настаивать будут на тюремном заключении, это точно. Уверен, что прокуратура не остановится на этом и пойдёт дальше: мисс Фей обвинят в подготовлении к убийству. Если бы был использован кухонный нож или что-то из сподручных вещей, то было бы куда проще вам защищать её, сославшись на неосторожность. Однако если обнаружится, что мисс Фей имела возможность достать огнестрельное оружие, на неё повесят ещё одно обвинение. Совокупность преступлений… — Даст ей двенадцать лет тюрьмы. Это сломает жизнь не только ей, но и её родственникам: деревня Кураин разорится, если суд дополнительно назначит конфискацию имущества. Это не худший, но, к сожалению, один из наиболее вероятных исходов дела. Эджворт нервным движением руки взъерошил волосы и громко вздохнул. Он рассказал Гроссбергу всё от начала до конца: как получил звонок в половине четвёртого ночи, как попал на место преступления, как приехала полиция… В начале разговора он излагал сухие факты, крутя в длинных пальцах фарфоровую чашку с дешёвым чаем (как любителю качественного и вкусного чая, Эджворту, казалось, хватило одного взгляда, чтобы понять, что за гадость была у него в чашке). Однако стоило только Гроссбергу попросить поподробнее рассказать о Майе Фей, как в памяти тут же всплыла картина вчерашнего дня: опухшее, заплаканное детское лицо и умолявшие о помощи выразительные тёмные глаза. Эджворт занервничал, раздражился, встал с кресла и, заложив руки за спину, стал ходить взад-вперёд перед окном, пытаясь подавить в себе возникшее чувство бессознательной тревоги, ожидание пугающей неизвестности. Адвокат не мешал ему рассказывать, лишь изредка задавал наводящие вопросы. Об одном только разговоре с Майей Майлз решил умолчать. Когда рассказ коснулся этой темы, то он на секунду смутился, замялся и поспешил перевести разговор на другие рельсы. Он почему-то почувствовал, что не хочет ни с кем делиться тем, что тогда сказала ему Майя, будто бы она доверила ему не свои страхи и переживания, а страшный секрет, от которого зависела её жизнь. Не найдя оправданий своему странному поведению, Эджворт уверил себя, что это не имеет никакого отношения к ходу расследования, поэтому и умолчал о таком незначительном, но важном для них с Маей разговоре. Гроссберг неодобрительно хмыкнул, поправил сползающее пенсне и, покосившись на собеседника, уточнил: — Смягчающих обстоятельств ведь нет, верно? — Почти. Указывать на оказание подсудимой первой медицинской помощи я не буду — суду сразу станет понятно, что я уже проиграл и лишь пытаюсь смягчить наказание. Это не то, что мне нужно. Майя Фей невиновна, и единственно верным приговором я буду считать только оправдательный. Я не хотел бы использовать грязные трюки в суде, давя на жалость или указывая на невменяемость подсудимой, тем более, что этого заключения от медицинской комиссии можно не ждать, — Майлз поморщился, и его глаза грозно блеснули какой-то несвойственной ему жестокостью, что не укрылось от Гроссберга. Эджворт поспешно отвернулся к окну, какое-то время пристально следил за уносящимся вдаль птицам и тихо, но ритмично забарабанил пальцами по толстой раме. Он выдержал небольшую паузу и закончил тревожащую его мысль, — Я хотел бы рассматривать худший вариант развития событий… Гроссберг поперхнулся чаем и, то ли глухо закашляв, то ли рассмеявшись недобрым смехом в кулак, удивлённо посмотрел на сосредоточенного Майлза. — Мальчик мой… — обратился к нему по старой привычке адвокат, но осёкся под строгим, едва ли не испепеляющим взглядом. — Кхм, мистер Эджворт, не хочу вас огорчать, но, боюсь, вы не до конца понимаете сложившейся ситуации. Это покушение, ещё неизвестно во что вылившееся. Безусловно, дело будет начато по статье о телесных повреждениях, но вы не думали, что может произойти в ближайшие дни, быть может, даже часы? Если мистер Райт не выживет, то классифицировать это преступление будут как убийство… Тюремный срок от трёх лет, вы только подумайте! А умысел? Прокуратура всегда его находит, даже там, где его быть не может. Не в обиду вам, но это так, а значит, штрафом в полмиллиона йен вы не отделаетесь. Размах, который приняла ваша беда, куда больше, чем вам кажется, ведь в худшем варианте… — Майю ждёт смертная казнь, — Эджворт закрыл глаза и с какой-то тяжёлой болью прошептал эти страшные слова. В комнате повисла мрачная тишина, которая словно бы треснула, раскололась на части от его слов и посыпалась острым дождём за ворот, зазвенела тяжёлым набатом в ушах. Он помолчал, прислушиваясь к стуку собственного сердца, и, обернувшись, с выражением усталого отчаяния посмотрел куда-то вверх, выше Гроссберга. Видно было, что каждое слово даётся ему с трудом. — Мы оба понимаем, что это крайность, но в любом случае наказание по этой статье не лучше: что пожизненное заключение, что срок от трёх лет… Я не знаю, что сильнее подорвёт здоровье мисс Фей: известие о смерти близкого ей человека или приговор судьи. Если всё будет действительно так, как вы сказали… Это конец. Мне не хотелось бы признавать, но вероятность такого исхода более, чем велика. Я ещё не навещал мистера Райта в больнице, но остаётся надеяться, что его жизни уже ничего не угрожает. Медицина ушла достаточно далеко вперёд, чтобы можно было спасать людей даже в самых безнадёжных случаях, но не достаточно для того, чтобы воскрешать мёртвых. Зная характер мисс Фей, я могу предположить лишь то, что смертный приговор в её случае будет милостью. И это хуже всего. Эджворт поджал губы и закрыл глаза. Ему стало немного легче, после того, как он высказал все беспокоящие его мысли вслух. Однако Гроссберг не только не рассеял его опасений, но, кажется, лишь подтвердил их. Майлз не услышал ничего нового, что могло бы помочь делу, хотя, как думал Эджворт, оно и к лучшему. Он не рассчитывал, что всё будет легко и просто, не хотел идти по ложному следу и в итоге ударить в грязь лицом из-за детской веры в лучший исход дела, пущенного на самотёк. Единственную вещь, которую он теперь окончательно принял и понял, — он должен бороться до конца. Только оправдательный приговор мог спасти Майю и успокоить его душу. Никаких смягчающих обстоятельств, никакой пощады ни себе, ни другим. Только честная победа и справедливая кара для настоящего преступника. Майлз отмахнулся ладонью от нахлынувших воспоминаний, отшатнулся от окна и, поблагодарив Гроссберга за беседу, стал собираться в следственный изолятор. На улице как раз затих дождь, и хотя тяжёлые облака ещё укутывали небо, Эджворт решил, что не стоит терять время в пустую, пережидая непогоду в кабинете. Адвокат тоже засуетился и заёрзал на месте, словно желая, но не решаясь что-то спросить. Только когда Майлз уже обернулся в сторону двери, он заставил обратить на себя внимание громким и не совсем приличным «кхм-кхм». — Простите за такое сравнение, — замялся Гроссберг и, отведя глаза в сторону из-за вопрошающего взгляда Майлза, смущённо закончил, — Но всё произошедшее напоминает мне дело DL-6. Закрытая комната, двое людей и пистолет. Скажите, вы ведь прокурор по профессии, но ведь взялись за это дело не потому, что когда-то ваш отец… — Нет, — грубо отрезал Эджворт, так что Гроссберг вздрогнул. Майлз молча поднял рабочий портфель и, сурово глядя на своё отражение в оконном стекле, стал поправлять сбившиеся на бок складки жабо. — Я взял это дело исключительно потому, что меня попросил об этом мистер Райт. Не больше, не меньше. Повисла неловкая тишина. И Гроссберг, и сам Майлз понимали, что это ложь, но никто не стал спорить. Эджворт взял это дело не только потому, что испытывал жалость по отношению к несчастной Майе и беспокоился за судьбу друга. Как он и сказал когда-то Фениксу, то мог бы взять это дело как прокурор. Это позволило бы ему избежать целого ряда ненужных проблем: не пришлось бы возиться с документами, не надо было бы пользоваться связями, чтобы просить переназначить судебный состав… Правда, надо отдать должное чувству справедливости Майлза — ему претил постановочный суд, подкупленные прокуроры, не считающиеся со своим именем, и поддельные улики. После суда над фон Кармой Эджворт переосмыслил своё отношение ко многим вещам, поэтому единственным его желанием было назначить на заседание незнакомых ему людей. Гроссберг был прав, когда упомянул Грегори Эджворта. Майлз просто не мог не проводить параллелей между ним и Фениксом. И если Эджворт когда-то давно не смог защитить своего отца, то сейчас он чувствовал, что любой ценой должен спасти жизнь Майи Фей. — Бедной девочке повезло, что вы оказались рядом, — осторожно заметил Гроссберг, когда Майлз уже взялся за ручку двери. — Буду с вами откровенен: как адвокат с многолетним стажем… Я бы не взял это дело. В ваших силах только смягчить наказание судьи, а вы намерены биться за оправдательный приговор. Благородно, но безрассудно. Вы ведь понимаете, что вас спасёт только чудо? Майлз чуть обернулся, передёрнул плечами и, помедлив, тихо, но твёрдо ответил: — Я на это и надеюсь. Дверь за Эджвортом бесшумно закрылась, и Гроссберг, качая головой и глядя на полную чашку чая, стоящую на другом конце столешницы, мысленно пожелал удачи без пяти минут самоотверженному адвокату.