Потерянные горные лорды / Peak Lords gone missing

Длинные волосы — это морока. Круто выглядят на портретах и обложках романов. Ухаживать за ними в реале — боль. Возможно, поэтому он разрешил Ци-гэ их расчесать? Можно было впервые за эту вечность позволить себе быть женоподобным. Или слабым? Его нынешнее тело было минимум в три раза сексапильнее, чем на Земле, но по какой-то гребаной причине Ци-гэ видел в нем только куклу. Нет, не секс-игрушку. Просто куклу. Знаете, с которой играют. Спальные халаты не были откровенными, даже близко не походили на то, что притаскивал домой муж, выпрашивая па-па-па. Расчесывание волос было ровно тем, что указано на этикетке. Не прелюдией к эротическому массажу или чему другому. Шэнь Цинцю это напомнило дни, когда он был любимой куклой Цю Хайтан. Схожий опыт. За одним исключением. Для Хайтан он был законченным изделием. Знай себе переодевай во что захочешь. В то время как Ци-гэ мыслил о нем как о керамической фигурке. В процессе изготовления. На стадии обжига. Чертов олух допекал его. — Шиди, что это? — распричитался он из-за царапин на лице. — Почему шиди не может лучше позаботиться о себе? Потому что я окружен идиотами, которые производят хаос! Конечно, я поврежден. Сломанная кукла. Юэ Цинъюань производил странные вибрации воздуха, которые отличали его от мужа или Хайтан. Где они играли со своей куклой, этот лопух… делал кое-что неприличное. Своим ртом. Кинковее, чем самые херовые фантазии его мужа. Он использовал свой язык. Чтобы разговаривать. Шэнь Цинцю мог с легкостью припомнить те разы, когда он был куклой для примерки, секс-игрушкой, шахматной фигурой на большой политической доске, каждую ситуацию, где его настоящие мысли не имели значения. Как не имели значения и во время разговоров с Ци-гэ. Никогда. Юэ Цинъюань никогда ему не верил, всегда подозревая в худшем. Это раздражало. Шэнь Цинцю чувствовал себя сломанной куклой, слишком поврежденной, чтобы можно было восстановить, и Юэ Цинъюань, его владелец, был слишком ослеплен, чтобы выбросить его в мусор. Никакой персиковый шелк не мог прикрыть этот факт. Хотя он был мягким. Белые шелковые нити, латавшие его кожу, были из ци олуха. Тоже мягкие. — Ты должен был мне сказать, — выговаривал он олуху, который в энный раз отвлекся от причесывания, найдя метку шрама на его коже. — Прекрати тратить свою ци на меня! — Это почему. — Прекрати это! — Шэнь Цинцю забрал свои руки со шрамами. Он не мог этого принять. Прекрати! Ци-гэ выглядел так, словно его пнули. — Повреждения минимальны. Му Цинфан может справиться с ними, перестань! — Шиди… этот мастер не может так рисковать. — В смысле рисковать?! — Шиди… мог лишиться лояльности Му Цинфана после… ну, Линси. Что, блядь? Му Цинфан не такой! Он слишком наивен, чтобы строить планы его убийства. Шэнь Цинцю попытался припомнить эти годы, наполненные смертельными угрозами и его истериками из-за неспособности найти безопасное место для сна. Куколку выставили из кукольного домика. Он не помнил ни этого обеспокоенного Юэ Цинъюаня, ни его типичную для лопуха бессмыслицу, ничего даже близко похожего на то. — Если шиди не хочет выглядеть как раб, пусть позволит этому мастеру исцелить его кожу. — Только не говори, что надумал-таки меня заточить. Скажем, в Линси. — Ради чего, шиди? — Юэ Цинъюань вел себя как дурачок, пытаясь поймать горного лорда Цинцзин за руку. Как и всех до него, Ци-гэ больше интересовало тело Шэнь Цинцю, чем его разум. — Так я никуда не сбегу. Очевидно же. — В чайный павильон? Козел. Шэнь Цинцю вскипел, как чайник. — ТЕ ЖЕНЩИНЫ — МОИ ДРУЗЬЯ! — он выплеснул чай. — Шиди… утешение, которое они предлагают, называется… услугами. Не дружбой. — В отличие от тебя, они меня выслушают. — Правда? Да, осуждающая ты скотина. — И какой же они дали совет по поводу неспособности шиди заснуть? Что? — Заходить к ним еще? — Они помогали мне. — В обмен на благодарность шиди? — Они помогали мне! А все, чего я дождался от тебя, было «прости»! — Слова бесполезны. Шиди нуждается в действиях, не словах, — Юэ Цинъюань пожал плечами. — Руководства по совершенствованию, пилюли для развития ядра, ресурсы. Чем были заняты эти женщины, пока шиди страдал? Обслуживали постоянную клиентуру? — Они рабыни, им некуда деваться! — И, конечно же, Шэнь-шиди, зная это, проявил благодарность, выкупив своих друзей и дав им свободу? — спросил Юэ Цинъюань. Шэнь Цинцю моргнул. Нет. — Больше того, Шэнь-шиди, должно быть, помог им освоиться с жизнью на свободе, после стольких лет унижений. Шэнь-шиди обучил их четырем искусствам, нашел им приличных мужей либо помог им открыть свой собственный чайный павильон, коль новая жизнь оказалась не по зубам, правда? Как благородно со стороны Шэнь-шиди. Он ничего из этого не сделал. — Шэнь-шиди несчастен, он ходит к несчастным женщинам и проводит время там, откуда он может в любой момент уйти, в то время как его дорогие друзья остаются взаперти. Дерьмо! Горячо! Шэнь Цинцю зашипел, когда его ци обожгла меридианы. Горячо. Помогите! Печет! Он зашипел опять, когда почувствовал что-то горячее под своей ладонью. — Шиди, не надо! Юэ Цинъюань наконец поймал его ладонь и оттащил подальше от тряпок, которых он касался, растворяющихся в лаве. Черт. — Шиди уничтожает подарки, опережая график. Очень вовремя, — Юэ Цинъюань покачал головой с неодобрением, проверяя его кожу на предмет ожогов. — Мне не нужно это дерьмо, вообще любое дерьмо от тебя. Я просто хотел знать правду о том, что ты оказался безответственным болваном! — Нет, шиди не нужно знать правду. Ну вот, опять. — Шиди нужны забота и любовь. — Я думал, ты бросил меня! — Ради чего? — Чтобы жить богатой счастливой жизнью без шлюх, ублюдков, беспризорников и бывших рабов! — Шиди не шлюха. — Ну да, конечно. — И не беспризорник, и не раб. Почему он не может быть частью жизни Ци-гэ? — Ты зовешь меня рабским именем. — …разве имя насильника звучит лучше? — Нет! — Тогда остается или Сяо Цзю, или Шэнь-шиди. Оба варианта не так и плохи. Что?! — Юэ Цинъюань, я хочу, чтобы ты звал меня моим полным именем, независимо от того, что произошло в доме Цю. — …Шиди, пожалуйста… Это шиди попросил своего Учителя дать ему такое мерзкое имя? — Что за… что за херню ты несешь?! — Шиди любит быть несчастливым и окружать себя несчастливыми людьми. И делать других несчастливыми, и Ци-гэ несчастливым. Но Ци-гэ это заслужил, так что он понимает. — Ты считаешь, я просил дать мне это дерьмовое имя нарочно?! — Чтобы служить вечным напоминанием Ци-гэ о его ошибках, заставляя всех произносить его ежедневно, и портить жизнь Ци-гэ, тонко напоминая о прошлых прегрешениях через обязанности других соблюдать манеры. Сяо Цзю умен. Шэнь Цинцю открыл рот. Олух думал что?! — Я не настолько жесток. — И внезапно прорезавшиеся лавовые способности шиди развивал не для того, чтобы убить Ци-гэ? — Я думал, ты запрешь меня в чертовой пещере за то, что я сделал с Лю Цингэ! Ему кошмары об этом снились! — О нет, — на лицо лопуха вернулось виноватое выражение. — Шэнь-шиди не стоит об этом волноваться. В любом случае, если потребуется, он теперь сумеет растопить скалу. Или кости и плоть Ци-гэ. Ну все, хватит. Он больше не может выслушивать этот словесный понос. — Заткнись, я иду спать. — В чайный павильон, шиди? — ЗДЕСЬ! — Понял, шиди. На хер отвали. Когда Шэнь Цинцю лег в постель, его тошнило от всех и вся. От лица олуха в особенности. — Шиди. — Я сказал, заткнись. Он не хотел смотреть на олуха, не хотел больше слышать всякого дерьма о начинке сломанной куклы. Рано или поздно в любой игре наступает момент, когда куклу откладывают на полку. Или выбрасывают. Или теряют. Он потерялся. Под? Что-то мягонькое коснулось его кожи, накрывая с головой. Одеяло? — Спи, шиди. Шэнь Цинцю прикусил язык, чтобы не отвечать. Если идиоту не нравятся его слова, пусть наслаждается тишиной. Однако он выглянул из-под одеяла, чтобы увидеть страдания на лице лопуха. Плохая привычка. Вместо этого он увидел искру. Две. Ой-ей! Шэнь Цинцю знал, что его глаза могут сверкать во время отклонений ци. Он видел переливающееся зеленое сияние в зеркале, когда ночи в Цин Цзин были длинными, а его сны — короткими. Глаза Юэ Цинъюаня не мерцали. Не затухали, требуя подбросить топливо для огня. Белизна сияла спокойно, уверенно, как солнце. Сильно, ровно, без остановки. Шэнь Цинцю разрывался между тем, чтобы сломать тишину и сломать олуху шею. — Ты что, черт возьми, читаешь свиток при свете собственной ци вместо свечки, идиот?! Выруби ее! Темнота вернулась. — Прошу прощения, шиди, плохая привычка, — виновато заговорил живой ночник. Шэнь Цинцю издал стон. И так каждый раз, когда он обращается к Юэ Цинъюаню как к человеку, идиот притворяется мебелью. Что-то в их играх было не так. Что-то прогнило. Они ему больше не нравились. Шэнь Цинцю бывал в борделях, камерах пыток, самых выдающихся местах. Дома болело по-другому. Куклы не чувствуют боли. Мебель тоже. Люди чувствуют. Значит, игра не прекратилась после того, как кукла сама себя отложила на полку. Потому что стратегия — это игра. Мозаика. Верный своей игрушечной натуре, он вспоминал то, в чем нуждался. Искал. 1. Крыса, обнимать которую лучше, чем плюшевую игрушку. 2. Кукла Кен, которая всегда была основным источником драмы в пьесе, где играли сплошные Барби. Тот факт, что лорды Цанцюн были мужчинами, а Ци-шимей женщиной, не имел большого значения. 3. Но самое главное, ему нужна была лампа вместе с инструкцией по ее электрической схеме. Потому что Юэ Цинъюань просто невозможен! Опять! Список дел был длинным. Длиннее, чем волосы Шэнь Цинцю. И темным, как эта комната. Единственным лучиком света, единственным ярким предметом в комнате был Юэ Цинъюань, который нарушил приказ несколько часов спустя. Так как медитировать было слишком скучно, он снова взял свиток и вернулся к чтению. Никакая премудрость не могла излечить идиота от его сияющей глупости. Он снова использовал глаза как источник света. Правда, тот стал тусклее. В ту ночь Шэнь Цинцю очень долго не мог заснуть. Во-первых, бессонница. Во-вторых, живой совоокий ночник, наводящий жуть. С другой стороны, Ци-гэ мог напугать до смерти тех, кто попытается вломиться. Раздражающая, но одобренная паранойей оценка возможности расслабиться преодолела способность Шэнь Цинцю из последних сил сопротивляться сну. Его сны длились долго.