Натянутой тетивой

      К пыткам можно привыкнуть.       К пальцам, что очерчивают в воздухе контуры её тела — но не касаются, никогда не касаются. К липкому взгляду. К речам о её «избранности», «предназначении окрасить мир в чёрное, золотое и алое», льющимся в уши, пока плечи выкручены до мучительной боли, а запястья и лодыжки сковывает сталь. К миске свежей — ещё пар идёт — похлёбки, головокружительному запаху мяса и перца, совсем рядом, только руку протянуть, только сказать пару заветных слов…       Привыкнуть можно к чему угодно — но не к холоду. Никогда к холоду.       (А туда ли ты бежишь, девочка? Тебе бы домой, но дома нет, никогда не было, исчез ещё до твоего рождения, погребён под лавиной с альтмерских островов. Тебе бы в Хаммерфелл, на котором чёрно-золотой ошейник не застёгнут, по которому метут не снега — пески…)       Вот только на западе её нагонят, по свежим следам да на лошади. А север — кто в здравом уме полезет в горы? Леденеющими пальцами цепляться, пересиливать дрожь даже в здоровых мышцах — что уж говорить о ней?       Здесь нет помощников, указателя правильного пути или хотя бы жалкой тропки. Разве что звёзды по ночам ближе всего, но читать их после стольких лет разлуки не проще, чем чуждые руны.       Смерть караулит на каждом локте. Хохочет, скалится белоснежно, слепит горстями снежинок.       Правда в том, что сорваться с уступа Ангрел боится меньше, чем вернуться назад. И правда эта горчит.       Прикрыть глаза — и вот он, под веками. Пронзительно-золотой до самых кончиков пальцев, в вечном своём чёрном, десятками глаз смотрит — два на лице, остальные на мантии. Золотая краска мешается с кровью, её кровью, и он улыбается ласково-ласково, протирая кинжал. «Видишь, я забочусь о тебе. Я люблю тебя». Ангрел смотрит вниз: на раны ложится чёрное, из-под тканой полоски текут багряные капли, но это не больно, совсем не больно, она выдержит, она вытерпит, она будет достойной.       Пронзительный крик — эхом от каменных стен. Вокруг черно, и по щекам течёт горячее и свежее, неужели ослепла, но он же обещал не трогать лицо, он обещал!..       Снаружи солнечно и снежно. Ангрел с нажимом вытирает лицо тыльной стороной ладони. Позволяет себе последний всхлип.       Если она продолжит быть слабачкой — никогда не вырвется. Так и останется скованной тенью у стены, той, что предназначена принцу далёкому и непознаваемому, ибо именно он суть познание всего.       Желания узнавать, существует ли этот принц на самом деле, у неё нет. Но если да — о, она клянётся выколоть ему каждый из тысячи глаз, выцарапать собственными ногтями, отрывать по кусочку не-плоти до тех пор, пока не останется ничего.       Так же, как делали с ней. Хуже, чем делали с ней.       Лишь бы в руки чуть больше сил. Лишь бы суметь удержать кинжал.       По ту сторону Джеролл — свобода. Но не свобода спасёт. Не время и не расстояние.       Ангрел выходит из пещеры. Сегодня ноги держат ещё чуть лучше — и, может быть, у неё есть шанс пережить этот день, а потом ещё один, и ещё. Узнать, что на самом деле есть мир за пределами погребённых под землёй белоснежных когда-то стен.       Доказать, что ей есть место в нём.       Выгрызть себя назад.