Ловец наград

      «Никакими словами не передать той пустоты, когда ты видишь все, к чему стремился, по сути дела втоптанным в говно.»       Бонарт отхлебнул из кружки. Золотистая пена напомнила ему россыпь водных брызг реки Альбы, игру солнца на бусинках пота, блеск медальона у его Грифона.       «И когда тебе в душу срут, там так пусто, что она не наполняется.»       Ловец наград шел к нему, с намерением убить, и ожидал увидеть того же воина, каким его запомнил. Несломленного, упругого как сталь, холодного как лед. С прорвой магии, льющейся из худосочных рук. Но дойдя, застыл в ступоре. Семьянин с причудливой привычкой — прятать кошачьи глазки под темными очками, очень мало походил на того, кого разыскивал Лео. Теперь у его противника был мирный быт, семья и дети. И вишневые плантации, явно возделанные с большой любовью.       — А мне было погано копошиться в навозе! — цедит Бонарт и процеживает сквозь зубы пиво.       Все это — обычная людская судьба, к какой склоняют индивида инстинкты и воспитание. И если уж он, охотник за головами, без сомнений считающий себя Человеком, отринул то, что ему причитается безо всяких сожалений, то выродок даже думать не должен был о семейном счастье! Ему с рождения была дан талант — побеждать в бою любого. Тело мутанта, разум мага. Он предназначен для другого.       «И очень дерьмово смотреть, как пренебрегают тем, чего важнее ничего и быть не может.»       Лео, конечно, питал внутри отвращение к подобной силе, но сила — это сила. Он не мог этого не признать. С такой невероятной мощью у Грифа были бесконечные возможности. И какого же было разочарование Бонарта, когда он понял, что этот невообразимый потенциал умер под гнетом домашнего очага. Все знаки, хитрости, атаки, рефлексы. Это, как оказалось, не было главным. Сами по себе они не дает ничего. И из этой передряги он вынес только одно: Мутации ничто, воля решает все!       И эта мысль была одной единственной в его душевной буре.

***

      Повсюду вокруг бушевал огонь. Из почерневшей избы не доносилось криков, и руки торчавшие в окнах уже давно не двигались. Отняв жизнь у людей, пламень проживал ее, жадно пожирая плоть и кровь.       Извивающийся змеей огонь отражался в пустых рыбьих глазах, напоминая отблеск разящего клинка. И пламень играл как битва — его языки перетекали друг в друга, неделимые, единые, живые только в безостановочном движении. Красивые. И блестящие.       Вынося из Долины Сансретура ведьмачью голову и виноградную гроздь, Бонарт никак не мог взять в толк, почему очередной мутант, созданный чтобы убивать, не оправдал его ожиданий?       «Почему даже второй ведьмак, со своей магически подправленной тушей, на поверку оказался слабаком?»       Кота сломила психологическая война. Лео всего лишь надавил на пару болевых точек. Заставил дрогнуть, выбил почву из-под ног. Кот проиграл не успев обагрить лезвие, хоть и защищал свою шкуру в страстной битве.       «Ведьмаков создавали для этого. Их специально делали бесстрастными. И победу дает ничем не замутненная тяга. Железная воля. Желание. Цель. Сражаться нужно не для того, чтобы защититься, не для того, чтобы отомстить. Не из истерики. Но чтобы победить. Все равно для чего. Победа есть победа. Ее надо алкать всей душой. А когда твои амбиции такие же как у вшивого кмета, то твоя голова отойдет в мою коллекцию. Все просто. И почему он этого не понимал?»       Лео попробовал виноград и, поморщившись, смачно сплюнул в траву.       — Не созрел еще.

***

      Лео стоял на коленях, запрокинув голову, подставив лицо под ледяные капли дождя. Он шумел приятно, барабаня по крыше ближайшего дома. И сегодня природа обошлась без раскатов грома.       Бонарт просто стоял, силясь унять колотящееся сердце. Краем глаза он видел как ковыляет солтыс.       Лео приложил руку к вымиранию ведьмаков. Их даже в его юность уже было немного. А он убил целых троих! Вряд ли кто-то когда-то убивал столько же.       И каждый бой будоражит кровь. Бонарт чувствует такой жар, что слабо удивляется, как капли на его лице не испаряются.       И каждая схватка — победа и поражение слитые воедино. Победа, потому что он превозмог их. Задавил их своей волей, разорвал на части одной только жаждой победы. И поражение — потому что никто из ведьмаков на самом деле не соревновался с ним. И поэтому победа никогда не была полной.       Молодой волк был его последним ведьмаком. Бонарт был уверен в этом. Но даже молодой воин, еще не успевший набраться жалости к себе, еще не докатившийся до игры в человека, не смог противопоставить Ловцу ровным счетом ничего.       Лео гнал эту мысль от себя, но иногда задумывался: стоит ли продолжать сокращать поголовье скота, если это давно не удовлетворяет его?

***

      В калейдоскопе черного и серого, Лео видел только ее — Крысиху, скачущую на вороной кобыле, освещенную полной луной. Краткий миг полета, когда добыча и охотник перескакивают корягу, цокот копыт, и мир снова потонул в шорохе листвы и треске ломающихся веток.       Ноздри Бонарта раздувались как у быка. Ржал его гнедой. Им обоим погоня разгоняла кровь. И скорость, ветер в рот, когда пытаешься кричать, конский пот и боль: даже гнаться за Цири приятнее, чем за другими.       — Стой! — пригибаясь к лошадиному крупу ревет Бонарт, — я с тебя шкуру спущу, сука!       Ветер доносит до Бонарта «черт» и «тварь».       На выдохе Лео еще раз пришпорил коня, пропарывая ему кожу серебреной жестью. И под громоподобное ржание, скакун рванул вперед. Изо всех сил, что еще у него остались. Если бы Бонарт мог, он бы заметил, что у его коня начинает идти ртом пена. Но он был заворожен все приближающейся Цири.       — Ты моя!       Пальцы охотника хватают воздух, и рука обессиленно падает на соломенный матрац. Щурясь, Бонарт приподнимается на постели, повесив больную голову на грудь.       Здесь не было Цири. Только похмельная боль.