Полюби меня, если сможешь

Контр-адмирал Булатов был, пожалуй, единственным, кто не поверил этой красивой картинке про неуставную любовь между Котом и Мурой. Нет, с чувствами Ионова все казалось весьма очевидным, а вот Мурашова… Лучше всего контр-адмирал разбирался в двух вещах: в войне и в женщинах, так что не заметить очевидного просто не мог, тем более что прецеденты были, молоденькие девчонки влюблялись в него, и даже не раз. Красноречивые взгляды Муры Булатов стойко игнорировал, один раз даже чудом отвертелся от признания в особо острый момент, и все надеялся, что девочка успокоится, перебесится, выбросит дурь из головы… Именно поэтому, наступив на горло собственным принципам, сделал вид, что не замечает особых отношений в группе: пусть уж лучше Женя крутит роман с Котом, чем надеется на то, что невозможно по определению. Невозможно… Он помнил об этом, когда она обнимала его, раненого, там, на Кавказе, — и смотрела недоверчиво-сияющим взглядом, стирающим все риторические вопросы. Он помнил об этом, когда осторожно прижимал ее к себе в коридоре, истекающую кровью, и все убеждал себя, что просто хочет успокоить. Он помнил об этом, когда она стояла в сарае на мине — дрожащая от страха перепуганная девчонка, а он, обматывая ее веревкой, как гребаную мантру твердил, что все будет хорошо — и тогда один-единственный раз позволил себе слабость, отчаянно-нежно назвав ее девочкой. Он все помнил и знал — и все-таки, не желая хотя бы в глубине души врать самому себе, не мог не признать, что относится к ней по-особенному. Если Багира была боевым товарищем, надежным другом, на которого можно положиться в любую минуту и знать, что прикроет; если Ума была этаким трудным подростком, которого требовалось муштровать и вытаскивать из неприятностей, то Женя… Женя, несмотря ни на что, оставалась девчонкой — красивой даже в камуфляже и с автоматом наперевес; хрупкой, несмотря на все ее навыки; такой трогательной и беззащитной, что руки то и дело сами тянулись обнять… Ее хотелось оберегать, хранить — и только выработанная годами выдержка помогала помнить: она не девушка, она боец. И защитить себя вполне способна сама. Правда, все те истории, в которые она влипала в отпуске, каждый раз перечеркивали эти убеждения напрочь — и ему снова приходилось вспоминать, что он не только командир, но и Батя — снисходительный папаша, вытаскивающий своих «детишек» из очередных неприятностей. Но как же порой изматывала и раздражала эта набившая оскомину роль!..

***

Когда он зашел в номер с полным подносом еды и двумя кружками чая, Женя, сидя на узкой койке, проверяла технику и оружие. На звук открывшейся двери даже не повернулась, с утроенным вниманием изучая обойму пистолета. Булатов поставил поднос на шаткий поцарапанный столик и, ухватив с тарелки один бутерброд, озвучил все, что успел узнать:       — Наш объект живет в сто пятом номере, заселился днем, пока ни с кем не контактировал, никуда не выходил, к нему тоже никто не приходил… Жень, ты меня вообще слышишь?       — Так точно, товарищ контр-адмирал, — отчеканила Мура, по-прежнему не глядя на него. Резко выпрямилась, аккуратно сложила оборудование в сумку, задвинула ту под кровать. Убрала за пояс джинсов пистолет, другой протянула Булатову и все же не удержалась:       — Бать, а что так быстро? Я думала, ты до утра будешь обстановку разведывать. Булатов замер с кружкой в руке, не успев сделать глоток.       — Мурашова, что за тон? Женя демонстративно поднялась, нервным движением застегнула до подбородка ветровку.       — Я-то думала, что мы на задание приехали, а не твою личную жизнь устраивать.       — Та-ак, — не предвещающим ничего хорошего тоном протянул Булатов и тоже встал. Спрятал оружие, накинул джинсовку и только потом сделал шаг к Жене, изучающе-холодно глядя в ее лицо. — Что за неуместный всплеск эмоций, товарищ лейтенант? Как ты справедливо заметила, мы на задании. У Жени защипало в глазах. От Бати сейчас веяло холодом — пронизывающим, пробирающим до озноба. Этот свинцовый ледяной взгляд, официально-жесткий выверенный тон… Такой холодный, колючий, чужой… На миг показалось даже, что тот Булатов, каким увидела его в самую первую встречу — всего лишь плод ее разгоряченного воображения, ничего более. А ведь тогда он показался ей таким теплым, таким родным — словно знала тысячу лет… А сейчас он снова напомнил безжалостно-жестко, какая между ними пролегла пропасть. И дело ведь совсем не в Коте, и не в разнице в возрасте, и не в том, что кто-то может узнать… Все дело в очень простой отрезвляющей истине: она ему не нужна. И она никогда не будет для него кем-то. Кем-то важным и значимым. Никогда. Женя медленно выдохнула, пытаясь избавиться от стянувшего горло спазма, и первой выскользнула из номера, не заметив, как Булатов укоризненно качнул головой, глядя ей вслед.

***

      — Батя, они расходятся, принимай объект, мы за вторым, — отчитался Бизон.       — Вижу, — бросил контр-адмирал, убирая бинокль, и на ходу крикнул Муре: — В машину, быстро! Женя первой запрыгнула в спрятанный за кустами джип, завела двигатель. Батя вскочил уже на ходу, нашарил под сиденьем автомат. Автомобиль бандита маячил на приличном расстоянии, а водитель, похоже, уже заметил преследование, потому что прибавил скорость. Булатов, успевший изучить карту местности, вполголоса чертыхнулся: если боевик сейчас оторвется, им его не найти, от дороги расходятся аж пять развилок, а без поддержки из КТЦ понять, куда именно направляется машина, будет невозможно. Оставалось только одно.       — Круто! — восхищенно выдала Мура, когда машина с простреленным колесом вильнула в сторону, а затем съехала в кювет.       — На дорогу смотри, — строго окоротил Батя, распахивая дверцу. — Тормози. Как бы не сбежал, ищи его потом по всему лесу… Подобный трюк Булатов и сам за время службы проделывал много раз, но тут прокололся: убедившись, что объект лежит, не подавая признаков жизни, наклонился проверить пульс, и в этот момент бандит отточенным движением выбил пистолет у него из рук. «Вот черт, попался, как салага», — мысленно выругался контр-адмирал, чувствуя у виска металлический холод оружия.       — Дернешься — пристрелю, — прошипел бандит, сдавив ему горло рукой.       — Оружие брось! Быстро! — взорвался в тишине требовательный возглас. Хватка усилилась, стала совершенно железной, а Булатову вдруг показалось, что время остановилось — остановилось в той точке, где они впервые пересеклись: он снова в заложниках с пистолетом у виска, а Мурашова опять стоит напротив с автоматом в руках…       — Сама брось, а то башку ему прострелю! Женя не двигалась, продолжая держать бандита на прицеле.       — Делай, что он говорит, — бросил контр-адмирал. Женя медленно наклонилась, снимая с шеи автомат, а дальше все повторилось с издевательской точностью — быстрое движение, дуло пистолета, грохот выстрела… Мертвая хватка исчезла — и бандит тяжело рухнул в сырую траву. «Пародия какая-то, — невесело усмехнулся Булатов. — Только подстреленного уха для полноты картины не хватает…» А Мура уже летела к нему — коснулась плеч, тревожно заглядывая в глаза, провела ладонью по оцарапанной щеке.       — Бать, ты как? — выдохнула почти неслышно. Булатов резко схватил ее за плечи, отстраняя.       — Мурашова, это что сейчас было? Я же приказал не стрелять!       — Он бы все равно выстрелил, — она даже ответила точь-в-точь такой же фразой, как два года назад, и замерла, часто-часто моргая. — Я…       — Ты нарушила приказ, — сухо отчеканил Булатов. — Он нам был нужен живым. Только он знал всех участников своей банды, знал всех заказчиков, которые к нему обращались в последнее время, знал, кто стоит за диверсиями, которые уже произошли или планировались. А ты!..       — А я просто спасла тебе жизнь, — очень-очень тихо договорила Мура и, не оборачиваясь, первой направилась к автомобилю.

***

Девчонка… Упрямая, своенравная, дурная девчонка… Булатов сжатыми кулаками оперся об узкий подоконник, глядя в залитое чернильным светом маленькое окно. Вверху, у приоткрытой форточки, растянулась серебристыми нитками паутина — и в самом центре, жалобно жужжа, билась мелкая муха. С улицы тянуло ночной сыростью, острым запахом листвы, откуда-то издали доносился стеклянный звон бутылок, нетрезвые голоса, взрывы смеха. Где-то за спиной негромко хлопнула дверь — и он обернулся, хотя еще секунду назад клятвенно пообещал себе не смотреть на нее. В приглушенном свете слабенького ночника он не видел лица Жени, но отчего-то был уверен, что глаза у нее зареванные и покрасневшие. Наверняка ведь ревела, что еще можно делать в душе почти целый час? Надо было отвернуться, бросить что-то нейтральное, примиряющее — но горло будто сдавило, совсем как недавно от железной хватки бандита. Медленно скользнул взглядом — по чуть влажным волосам, распущенным по плечам, по гибкой фигурке, смутно угадывающейся под длинной широкой футболкой, по крепким стройным ногам, и снова заставил себя поднять глаза к ее лицу, пытаясь разглядеть хоть что-то, и только тут заметил, что она заметно дрожит.       — Замерзла? — голос подвел, получилось чересчур тихо и напряженно.       — В душе горячей воды не было, — очень ровно отозвалась Мура, проходя внутрь. Села на край кровати, сняла с плеча полотенце, да так и застыла, глядя прямо перед собой.       — Ну вот что ты за человек, Мурашова, — снова получилось заученно отечески-укоризненно. — Из принципа мерзла, чтобы меня не видеть? — Отошел от окна, присел рядом, наощупь нашел в рюкзаке фляжку. — На-ка выпей, еще не хватало, чтобы завтра с простудой свалилась. Женя молча взяла из его рук фляжку, сделала глоток и тут же закашлялась, прикрыв рот ладонью. Булатова ощутимо тряхнуло от вновь накрывшего ощущения дежавю — только сейчас была глухая ночь, а не отчетливо-ясный день, и они были в тесном гостиничном номере только вдвоем… Снова, уже в который раз за этот час, зазвенел в ушах ее голос: «Я просто спасла тебе жизнь». Третий раз… третий раз эта девочка, оказываясь рядом в самый опасный момент, спасла ему жизнь. Мура протянула ему фляжку — их руки соприкоснулись, Женя сжала его пальцы, а он так и не смог высвободить ладонь и отодвинуться. Женя придвинулась ближе, заглянула в лицо, кончиками пальцев коснулась ссадины на разбитой губе.       — Больно? Почти невесомый шепот перебил оглушительные удары сердца; от этого грохота в груди стало тесно и больно. «Что ж ты творишь, дурак старый!» — мысленно простонал Булатов, не в силах отстраниться, просто встать и уйти. А на периферии сознания мелькнула предательская мысль: а ведь она вряд ли ослушалась бы приказа, будь на его месте кто-то другой, например Багира или Бизон… Девчонка… Девочка моя… Она прижалась еще теснее — теперь Булатов совсем рядом видел ее глаза, огромные, синие-синие — сапфиры, мерцающие в полутьме. И за секунду до того, как безвозвратно осталась позади последняя разделявшая их черта, успел только выдохнуть отчаянно-хрипло:       — Что же ты делаешь, девочка...