Касания

- Мы умерли и уже никуда не едем? - слышится с задних сидений. Даже сейчас Сартр не изменяет себе. - У нас просто возникла небольшая заминка. Не волнуйтесь, сейчас мы поедем дальше, - строго говорит Сигма. Заминка - это одно из слов, которое здорово помогало Сигме на работе, даже несмотря на то, что никакого реального смысла оно не несёт. "Это просто заминка," - говорил он, и клиенты расслабленно улыбались, доверившись ему, пусть даже за его спиной полыхал огонь. Спасительное слово позволяло Сигма выиграть немного времени, за которое он успевал горячечно раздать нужные приказы и самому удостовериться, что ситуация под контролем. Однако Сартр тоже работал в учреждении. Этот язык ему, как видно, хорошо известен. - Скажите лучше прямо, что ни один из вас не умеет толком водить машину. Меняемся местами. - Но разве умеете вы? - интересуется Гоголь. - Откуда только берется этот удивленный тон? Умею, но обычно за такое не берусь - боюсь, что что-то пойдет не так. Но сейчас я, знаете, как-то не хочу умереть раньше времени из-за того, что кто-то увлекся своими шашнями. - Не понимаю, о чем вы, - необычно высоким тоном говорит Гоголь, в секунду краснея до самых кончиков ушей. - Так, не шевелитесь. - Что ты... - фраза Сартра обрывается на полуслове. Он оказывается на водительском сидении. - Мы за вами, в салоне, - Гоголь стучит по его сиденью, привлекая внимание. - Из всех бессмысленных выходок! - ворчит Сартр, застегивая ремень. Сартр долго и неразборчиво что-то бормочет, молитвенно сложив ладони, и только потом осторожно трогается с места. Должно быть, за всю свою долгую и бурную цирковую жизнь фургон не знал настолько аккуратной езды. Если Сигма не смотрит в окно, а фиксирует взгляд на Гоголе, то он вполне может вообразить, что они стоят на месте - на голове Гоголя не дрожит ни один волос. - Вы там, сзади, - каркает Сартр, прерывая его раздумия. - Я усну, если буду ехать в тишине. Буду благодарен, если вы заговорите о чем угодно. Сигма уже открывает рот, готовясь снова поблагодарить Гоголя за резинку для волос, но тот его опережает. - Давай поговорим об именах, - говорит Гоголь, враз посерьезнев. - Сегодня ты сказал, что сам выбрал себе имя, но раньше упоминал, что оно было тебе... предначертано. - Так это потому, что я не знаю точно, - откликается Сигма, благодарный, что Гоголь не говорит о Книге прямо, не желая посвящать Сартра в то, чем имеет право поделиться только сам Сигма. - Я не видел страницы, на которой был написан, и мне остаётся только гадать, что на ней было. Мужчина появляется посреди пустыни с билетом до станции, которой не существует - я человек, вся жизнь которого была предопределена сухим описанием. Мое имя, интересы и жизненные выборы - как узнать, что из этого принадлежит мне, а что продиктовано кем-то другим? Гоголь улыбается. - Я уверен, что ты поступаешь, как хочешь ты, а не кто-то другой. Твое имя очень оригинальное, и его не мог придумать никто, кроме тебя самого. К тому же они ведь ужасно маленькие, эти страницы Книги - сколько, ты думаешь, они бы вместили? Не меньше половины страницы, я убежден, ушло на то, чтобы описать твои волосы - то, какие они шелковистые, то, что переход цвета такой плавный, что если смотреть на твой затылок, можно упустить линию раздела, где кончаются лиловые пряди и начинаются серебряные, то... - Так, не надо смотреть на мой затылок, - отрезает Сигма, поступая вопреки своим словам - он распускает волосы и трясет головой, как будто желая наочно проиллюстрировать слова Гоголя. - А какая у тебя подпись? - как ни в чем не бывало интересуется Гоголь, торопясь перевести тему. Сигма вздыхает. - Сигма как греческая буква, - он расписывается пальцем в воздухе, добавляя подписи лишних завитков. - Достаточно эффектно смотрится... смотрелась на документах казино. Я провел небольшое графологическое исследование и выяснил, что подпись вроде этой будет вызывать наибольшее доверие со стороны клиентов. - А твое имя можно сократить? - Гоголь не сбавляет темпа. Кажется, он готов так проболтать всю ночь. - Сократить? - Сигма подвисает. - Ну да. Уменьшительно-ласкательные от твоего имени можно сделать? - Пожалуй, что и нет, - помедлив, признается Сигма. - До этого момента я не думал, что мне это может понадобиться. Что кто-то будет меня так называть. Уголки Гоголевских губ ползут вниз. - Но ведь каждому нужно такое. Вот вы, господин Сартр, - он повышает голос, чтобы их попутчику тоже было слышно, - какие у вас есть ласковые прозвища? - Господин Сартр, - с нажимом говорит Сартр, и Гоголь теряет к нему интерес. - Ну ладно, а вот возьмём меня: знаешь, как я люблю, когда меня называют как-то по-особенному?! Вариантов десятки: Коля, Коленька, Николя, Никель... - Не знаю, что за лапшу он вешает тебе на уши, - вмешивается Сартр, остановившись перед железнодорожным разъездом, - но Никелем его точно не называет никто. - Ну и ладно, - легко соглашается Гоголь. - Но я же про сам принцип. Мне кажется несправедливым, что ты всего этого лишён, и, мне кажется, я знаю, что тут можно сделать. Скажи, тебе бы понравилось, если бы все уменьшительные формы моего имени принадлежали тебе? - Ты предлагаешь, чтобы меня называли Николя? - интересуется Сигма. Пока он не понимает, к чему ведёт Гоголь, но ему нравится, что каким-то непостижимым способом тому удается сделать так, чтобы Сигма ни секунды не чувствовал себя неполноценным. - Вовсе нет, - уверенно говорит Гоголь. - Я предлагаю, чтобы тебе перешли права на владение этими прозвищами. Подумай о том, как выпускают книгу: на ней зарабатывает издательство, но отчисления идут и автору. Так вот, каждый раз, когда меня будут называть ласковыми прозвищами, все результаты будут твоими. - Результаты? - с сомнением переспрашивает Сигма. - Ну да. Вся радость, которую я испытал, и вообще. Вот попробуй, обратись ко мне. Сигма прокашливается. - Ну хорошо. Эм, Коля? - Да, это я, - Гоголь моментально расцветает, розовея щеками. Сигма сам не хочет - улыбается, чувствуя, как отголоски тепла, излучаемого Гоголем, оседают у него в груди. - Эй вы, - Сартр барабанит по рулю. - Я передумал. От ваших разговоров у меня вянут уши. Лучше молчите. Он долго крутит ручку магнитолы, наконец останавливаясь на усыпляющем джазе. Сигма иногда только посматривает на Гоголя, но больше заговорить с ним не решается. Через пару часов Сигма замечает, что Сартру все сложнее держать концентрацию. Он едет все медленнее, пока наконец не останавливается совсем. - Сил нет, - бормочет он. - Когда день закончится? - Потерпите ещё совсем немного, - мягко говорит Сигма, довольный, что ему удалось с первого слова ухватить нужный тон. Повинуясь указаниям Сигмы, Сартр съезжает с шоссе на первую же отходящую от него дорогу и, поплутав немного, въезжает в маленький городок. Они едут по главной улице, пока вспыхнувшие прямо перед ними тусклые неоновые лампы не возвещают о том, что они наткнулись на придорожную гостиницу. - Отличное место для ночлега, - резюмирует Сигма, выбираясь из машины. Проходя мимо них с Гоголем, Сартр низко кланяется. - Мне жаль, что я говорил с вами так грубо, - шелестит он, - Приношу свои извинения. Он похож больше на высохшую, расколотую надвое скорлупку от жука, в которой когда-то жил настоящий Сартр, пока не решил покинуть приевшееся жилище. Теперь Сигма гораздо лучше понимает, о чем шла речь, когда Сартр говорил, что ему нужна будет помощь в поездке. - Все хорошо, - уверяет его Сигма. - Мы и не думали обижаться. Пойдемте внутрь. Гостиница великолепна для их целей. Кажется, ее совсем не коснулся прогресс. Кому-то это могло бы не понравиться, но в ней нет никаких особых удобств - а значит, и никаких камер наблюдения. Заселяет их апатичная женщина, которую больше интересует мыльная опера по беззвучно работающему телевизору - должно быть, за годы практики она научилась читать по губам. И естественно, она не собирается смотреть на их документы. Гипнотизируя взглядом регистрационную книгу, Сигма собирается придумать им троим причудливые псевдонимы, но потом видит, что на странице над ним зарегистрировалось четверо подряд Джейн Доу, и решает сильно не заморачиваться и сам. Его спутники расходятся по номерам, а сам Сигма, извинившись, выходит на улицу. Ему хочется спать, но все же он проходится по окрестностям, изучая возможные пути отхода и маршруты, по которым за ними могут приехать враги. Странным образом это не успокаивает его, а наоборот, поднимает уровень тревожности. Когда он поднимается по лестнице на их пятый этаж, не решаясь поехать на лифте, он уже настолько взвинчен, что каждый шорох заставляет его вздрагивать. Он в полной безопасности, напоминает он себе, вышагивая по темному коридору. В самом деле, что с ним может случиться - не влетит же сейчас через распахнутое окно огромная птица, чтобы забрать его в своих когтях. ... когда у окна что-то шуршит, до ужаса напоминая хлопанье птичьих крыльев, Сигма не только позорно отшатывается, но ещё и не менее позорно визжит. - Эй, с тобой все хорошо? - темнота говорит знакомым голосом. Слишком знакомым. - Это же могу спросить у тебя. Ты зачем туда залез? - шипит в ответ Сигма. - Ану слезай. - И не собираюсь, - говорит Гоголь. Он стоит на подоконнике настежь распахнутого окна, и его плащ треплет ветер. - Я смотрю на птиц, - помедлив, добавляет он. - Завидую им. - Потому что они свободны? - осторожно переспрашивает Сигма. - Наоборот. Потому что, как и ты, не понимают, насколько они несвободны, - в глазу Гоголя отражается Луна, и Сигма внезапно понимает: это все тот же Гоголь, который, не задумываясь, согласился умереть, который убивал и будет убивать и дальше. Тот самый Гоголь, реакции которого невозможно предсказать, Гоголь, одно лишь упоминание о котором вызывает страх. Сигма успел об этом забыть, но это все ещё так. - Разве несвободны не птицы в клетках? - он лихорадочно вспоминает предыдущие разговоры с Николаем. - И они тоже, - серьезно кивает тот. - Никто из нас не свободен. Ты знаешь, как это сложно, Сигма? - Что именно? - спрашивает Сигма. Поборов порыв отодвинуться подальше, (отвернуться! поднять в защитном жесте руку! бежать, не останавливаясь!) он подступает к Гоголю почти вплотную. - Притворяться, - просто говорит Гоголь. - Рассказывать тебе о том, что ты такой же, как и все люди, что ты наделён свободой воли - зная при этом, что никто из нас не свободен. Свободы нет... если только не сделать что-то большое и страшное, чтобы освободиться. Скажи, ты знаешь, что мне снится? - Люди, - сразу отвечает Сигма. - Тебе снятся люди. - Откуда ты знаешь? - Гоголь испуганно шуршит плащом. - А ты говоришь во сне. Я слышал, как ты бормотал их имена. Помедлив, он добавляет: - Я не вслушивался специально, ты не подумай. - Это правда, - говорит Гоголь. - Каждый ночь я вижу один и тот же сон. Я стою на краю пропасти, и в моих руках один за другим появляются близкие мне люди - мама, Достоевский, ты. Чтобы стать свободным, я должен разжать руки - а потом сделать это снова. Он упирается в оконную раму, и на какую-то секунду Сигме кажется, что он во сне Гоголя, что они оба там. - И-и что же, - Сигмин голос дрожит, но он продолжает, - ты выпустил бы и меня из своих объятий? Позволил бы мне упасть? Гоголь молчит, отвернувшись к птицам и ночному небу, и Сигма злится за него. Больше он не в настроении для разговоров. Уцепившись за подол чужого плаща, он со всей силой дёргает, и Гоголь летит на пол. Сигма пытается поймать его, но, не ожидав такой тяжести, валится на пол вместе с ним. - Ну что за дурак, - бормочет Сигма, барахтаясь в Гоголевском плаще. - Ты сам меня уронил, - жизнерадостно отвечает тот, осыпая их обоих конфетти. Сигма выпутывается из плаща и торопится к себе в номер, не говоря ни слова. Ему нужно время на то, чтобы все обдумать. *** Сигма слишком быстро привыкает к новой жизни. Распределение ролей, совместное времяпровождение, общая цель - это до боли напоминает ему о Падении Небожителей. Иногда ему кажется, что они втроём могли бы создать собственную организацию, назвавшись, к примеру, Орденом Ржавого Фургона, но всякий раз он отгоняет от себя эту мысль. Пусть он и заинтересован в создании связей с людьми, основание ещё одной злодейской организации в его планы не входит. У каждого из них устанавливаются свои обязанности. Сигма берет на себя роль менеджера, раз уж это то, что получается у него лучше всего. Он составляет маршруты и расписания, а также берет на себя переговоры с работниками отелей. - У вас случайно не останавливался такой человек? - с тщательно просчитанной дозой неуверенности говорит он, прежде чем отбарабанить заученное наизусть описание внешности Камю. - Просто... мы бы очень хотели его отыскать. Дальше следует наспех сочиненная история, сопротивляться которой ни у кого пока не получалось: согласно ей, Камю был частью труппы, пока не сбежал, оставив беременную жену. Их троица отправилась на поиски, надеясь вернуть его в семью. Пусть пока все портье, опрошенные Сигмой, только сочуственно поджимают губы, но ничего полезного не говорят, Сигма не сдается. Их поиски продолжаются. Гоголь обеспечивает их безопасность и достает все, о чем бы они не просили. Время от времени он исчезает на несколько часов, возвращаясь с пачками купюр, и Сигма не спрашивает, откуда у него эти деньги. У Сартра два дела: он пользуется способностью, без особых надежд пытаясь установить связь с Камю, и страдает. Страдания он считает полноценной обязанностью и к ним подходит серьезно, при первой же возможности запираясь в номере наедине с пугающими своими размерами коробками конфет. Сигма старается этого не показывать, но однообразие начинает действовать ему на нервы. Ещё немного в таком темпе - и он будет выведен из строя, а сейчас они не могут себе такого позволить. Ещё в казино он твердо усвоил одно: даже если ты считаешь работу делом всей своей жизни, отдыхать все равно надо; постоянная сосредоточенность ведёт не к повышению эффективности, а к выгоранию. Сигма вспоминает хорошо знакомые ему пассажи из пособий для менеджеров: в таких случаях, как у него, советуют расслабиться и сделать то, что очень хочется - то, на что в обычных обстоятельствах не нашлось бы времени. Именно поэтому, вызвав Гоголя и Сартра к себе, он осторожно говорит: - Мы могли бы поехать на пляж? Зачем Сигме пляж? Города, в которых они бывают, похожи друг на друга: о них редко упоминают в путеводителях - никакой Ниццы, никакого Монако; здесь почти не бывает туристов. Но все же это побережье, и близость моря волнует Сигму все время - и днём, когда он занят делами, и вечером, когда он беспокойно вертится на кровати, безуспешно пытаясь заснуть. - Так что? - он звучит бодро, не выдавая волнения. - Как вам такая идея? Разумеется, если они будут возражать, он все равно найдет способ их переубедить. Он строит предложения именно так единственно потому, что другое пособие советует менеджерам сохранять если не горизонтальность рабочих отношений, то хотя бы ее видимость. Он выжидающе смотрит на собеседников. - Это чтобы в море купаться? - бурчит Сартр. - Чтобы вы знали, вода мокрая и холодная. Сигма обещает ему, что ему заходить в воду совсем необязательно, и Сартр уступает. Остаётся Гоголь. Сигма почти уверен, что с ним проблем не возникнет, но волнуется все равно. - Разве мы не должны бросить все силы на поиски Камю? - серьезно говорит Гоголь. Что? Мироздание изменило свои законы?Сигма пристально смотрит на Гоголя, и тот заливается смехом. - Все, сдаюсь. На самом деле я буду только рад, если мы отдохнем. Итак, они едут на пляж. Сигма составляет огромный список пляжных вещей, которые до сих пор он видел только в журналах - ему нужно все, от соломенной шляпы до корзины для пикника. Сартр шушукается с Гоголем, вытребовав себе что-то совершенно особенное. Они остаются в городе на день дольше, чем планировали, но, как понимает Сигма, торопиться им особо некуда. Когда они приезжают к морю, он даже почти не испытывает вины за то, что отдыхает. Отчасти - потому, что голова заполняется другими мыслями. - И это пляж? - с сомнением произносит он. Прибой гулко разбивается о камни, поливая берег пеной. Ветер проносит мимо них вывороченный с корнем куст. Вдалеке чайки с криками вьются вокруг скал. - А что тебе не нравится? - невинно спрашивает Гоголь, выбираясь из машины. - Здесь есть вода и берег - по-моему, отличный пляж. Видя, что Сигма не двигается с места, он продолжает: - Это гораздо лучше, чем публичные пляжи. Представь, что весь этот берег принадлежит нам троим. - Мы ведь совсем не знаем, что здесь с глубиной, - бурчит Сигма, но из машины все же выходит. Гоголь достает из ниоткуда огромный свёрток. - Это что, бомба? - спрашивает Сигма, не веря своим глазам. Точно, бомба. Так вот зачем Гоголь выбрал именно это уединённое место - здесь никто не заметит взрывов. И как Сигма только мог посчитать его достойным доверия? - Это для господина Сартра, - поясняет Гоголь, обрывая слои обёрточной бумаги. На свет показывается удивительная вещь. Когда-то, понимает Сигма, это был надувной матрас. Потом какому-то необычайно изобретательному человеку пришло в голову, что хорошей идеей будет приторочить к нему палатку, привязать пару надувных кругов и приделать десятки ассиметричных деталей неизвестного назначения. - Это мой дредноут, - с гордостью говорит Сартр, забираясь внутрь палатки. - С ним мне не страшна никакая вода. Гоголь передает ему бутылку газировки и книжку. - Я готов к отплытию, - объявляет Сартр, и Гоголь, сорвав с себя одежду, за исключением купальных шорт, таких же полосатых, как и его штаны, тащит дредноут по песку и спускает на воду. Потом с радостным гиканьем бултыхается в море, поднимая вокруг себя волны. Сигма смотрит на все это с улыбкой. Выходит солнце, и внезапно пляж уже не кажется таким враждебным. Он тоже хочет попробовать. Раньше он представлял, что будет заходить в море постепенно - сначала только побултыхает ладони, потом решится погрузить в воду ступни и только после этого отважится на что-то большее. Однако в реальности Гоголь так радостно визжит, зазывая его к себе, что Сигма не выдерживает и плюхается в море с разбегу. Он ныряет, с фырканьем появляясь из воды где-то рядом с Сартровским дредноутом, и обплывает вокруг него красивым, правильным кролем. - Соленая вода просто потрясающая, - говорит он, ни к кому в особенности не обращаясь. - Не думал, что ты умеешь плавать. - ворчит Сартр. - А в моем казино был бассейн, - поясняет Сигма, с наслаждением переворачиваясь на спину. - Небольшой, конечно, но какая разница? Вы не представляете, каким наслаждением было плавать, понимая, что находишься на высоте несколько сотен метров над землёй. - Ну-ну, - безразлично говорит Сартр. - Кстати, не то, чтобы это меня особо интересовало, но, кажется, Гоголь там тонет. Сигма испуганно машет руками, переводя взгляд на Гоголя, который ещё какую-то минуту был совсем рядом, а теперь действительно уходит под воду. - Все в порядке, - кричит ему Гоголь, и Сигма пугается, потому что понимает: если бы все действительно было в порядке, Гоголь ни за у что не упустил бы возможности его напугать. Сейчас же ему нужна помощь. Сигме ещё не приходилось плавать так быстро. Впрочем, тянуть на себе другого человека до самого берега ему не приходилось тоже. Он прекрасно знает, как оказывать первую помощь, но ничего не может с собой поделать: даже несмотря на то, что перед глазами сами собой появляются иллюстрации по проведению искусственного дыхания, он изо всех сил бьёт Гоголя по щекам. К счастью, вскоре Гоголь отплевывается, приходя в себя. - Что это было? - говорит Сигма, изо всех сил стараясь не кричать. - Я хотел нырнуть, но так увлекся, что забыл, что не умею плавать. Ещё удар. - Способность, ты мог использовать ее. - Это тоже не пришло мне в голову. Я думал только о том, чтобы... - Чтобы что? - свирепо переспрашивает Сигма. - Чтобы нырнуть, найти на дне жемчужину и подарить ее тебе. Он бьёт ещё раз, совсем слабо. Гоголь комически охает, поглаживая пострадавшую щеку, но Сигма уже не обращает внимания. Ему только что пришла информация, пусть он и не до конца понимает, принесла ли ее способность или он все же прочитал ее в Гоголевских глазах. Что бы тот не говорил, но, стоя на краю пропасти с Сигмой на руках, Гоголь совсем не хочет отпускать его из своих объятий.