«Два молодых человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет, и оба красивы, и не походили друг на друга…»
Николаю было до боли скучно учиться в университете и носить звание студента. Куда интереснее было гулять по любимому и близкому душе городу, искренней и знакомой Москве. Он хорошо выучил переплетения улиц, расположение заведений, а район, в котором жил, знал как свои пять пальцев. Нередко они гуляли с Борисом, но, конечно, не позволяли друг другу проявлять близость где-то, где их мог увидеть даже один человек. Впрочем, в обычной жизни их и не тянуло друг к другу так, как это случалось, когда они открывали врата ада внутри себя и позволяли демонам путать мысли. Смятение чувств обычно окутывало лишь наедине или после долгой «разлуки» тел. В остальном между ними была просто очень крепкая дружба. Как и водится у друзей, они все равно много времени проводили вместе, но именно как приятели. В компании друг друга им было куда сподручнее и интереснее изучать хранящую тайны старины Москву. Было удобно, потому как Борис последнее время жил вместе с Ростовыми, в соседней с Николаем комнате. В 1805 им обоим исполнилось двадцать лет. Очередные именины прошли уже не так пышно, однако на обоих праздниках царила атмосфера любви и радости, которыми делились и Ростовы, и Друбецкие.***
Все смешалось в доме Ростовых. «У Ростовых были именинницы Натальи — мать и меньшая дочь. С утра не переставая подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной». Однако молодежь сидела в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Одна Наташа частенько выбегала к приезжим, принимая поздравления, подарки и очаровательно краснея и улыбаясь. В эти моменты она оставляла Соню, Бориса и Николая наедине в неком неудобстве и конфузе. Ростова была душой компании, собственным огнем в глазах она зажигала звезды в других. — А вы верите в любовь на всю жизнь? — внезапно охнув и прикрыв рот ладонью, будто бы спросила что-то заветное и запретное, а затем наклонившись к друзьям с хитрыми блестящими глазенками, спросила Наташа, вновь вызвав всеобщее замешательство. Повисло молчание, тягучее и тяжелое, и почти с минуту молодежь слышала только собственное дыхание да приглушенные неразборчивые разговоры в гостиной. — Я верю, — подала тихий голос Соня, долго не задумываясь и пронзительно глянув на Nicolas. — И я верю, — выпалил тот, будто испуганный взгляд Сони его обжег. Несмотря на то, что слова вылетели как бы сами, по наитию, Николай, поразмыслив, понял, что действительно верит в это чудо. — И я, — мечтательно вздохнула Наташа и облегченно выдохнула. Ей казалось, что она спросила у друзей какую-то несусветную глупость, о которой спрашивать не стоило или было даже неприлично, но в то же время Наташа чувствовала, что говорит все правильно, ведь ей подсказывало сердце. Согласие друзей успокоило ее. — А ты, Борис, веришь? — Я, — начал Друбецкой, но тут же запнулся. Язык предавал его, губы скривились. Он неожиданно ясно понял, что от него ожидают определенного ответа, и никакого иного, а потому подавил, хоть и с трудом, собственные мысли и медленно кивнул. — Верю. На самом же деле он не мог так однозначно ответить на вопрос. Он ничего не чувствовал.***
Чуть позже, сидя в гостиной, все они, а также прибежавший Петя, старались сдерживать себя, не выказывать веселость больше, чем положено. Хотя совершенно каждый в комнате мог сказать, и видно было по их разгоряченности уст и оживленности черт, что разговоры до этого были куда веселее. Городские сплетни никак не отзывались в сердцах и умах юных особ. Николай чувствовал себя неуютно в столь большой компании, особенно со взрослыми над душой, поэтому в некотором смятении поглядывал на разговор Наташи с Борисом. Тот держал в руках куклу Мими и утверждал, что знает ее уже много лет. Наташа отчего-то заливалась смехом, ардея и прикрывая некрасивое, но прекрасное лицо тонкими ручками. Борис не смеялся. Вдруг Наташа соскочила с дивана и с легким витающим смехом устремилась в задние комнаты. Петя отчего-то побежал за ними. — Вот, мой сын Николай, — начал граф Ростов, представляя сына гостье. — Бросает университет. Бросает и меня, старика, и место в архиве, уже заготовленное. А все из-за друга-то, Бориса. Идет в гусары! — Так ведь взаправду, что войну объявили, — сказала гостья, оценивающе оглядывая Николая. — И вовсе дело не в дружбе, — твердо ответил он. — Просто я чувствую, что только на войне буду пригоден Отечеству. Из меня никакой дипломат не выйдет, а чиновник — и подавно. Я только чувствую, что это мое призвание! «Он оглянулся на кузину и на гостью-барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения». — Ладно, ладно, будет тебе, Николенька, — успокоил его отец. — Всем Бонапарте голову вскружил. Остаток разговора Николай провел в приятной беседе с Жюли Карагиной, одной из известнейших дев Москвы. Николай был польщен вниманием с ее стороны, кокетливо улыбался и завел отдельный разговор. Они обменивались улыбками и любезностями не хуже самых предприимчивых купцов, но с очаровательными дворянскими манерами. Но когда Николай посмотрел на Соню, его словно поразило громом. Глаза Сони покраснели и налились слезами, готовыми покатиться по холодному мрамору щек. Кузина, еле сдерживая улыбку приличия, встала и стремительно вышла из комнаты. Все оживление Николая сдуло ветром от ее холодных шагов. Выждав перерыва в разговоре, Николай с грустным лицом отправился на поиски кузины. Наташа между тем спряталась от Бориса в цветочной. Она выглядывала из-за угла, пытаясь высмотреть Друбецкого, и скоро заметила, что тот стоял перед зеркалом. Борис рассматривал свое красивое и спокойное лицо с правильными и тонкими чертами. Но Борис не стал искать Наташу и вышел из цветочной. Только Ростова хотела покинуть укрытие, как другие двери открылись, и в комнату влетела заплаканная Соня, а следом за ней — Николай, причитающий: «Соня! что с тобою? можно ли это?» — Подите же к ней, — всхлипывая и пытаясь держать глаза открытыми, чтобы ни на что не наткнуться, Соня шла вглубь цветочной. — Ну разве ж можно ли так мучиться из-за фантазии и меня мучить? — Николай взял девушку за руку. Соня не вырывала у него руки и перестала плакать. — Соня! мне весь мир не нужен! Ты одна для меня все, — говорил Николай. — Я докажу тебе. — Я не люблю, когда ты так говоришь. — Ну, не буду, ну прости, Соня! — Он притянул ее к себе и поцеловал. Тайное желание расцвело внутри Наташи при виде чистого и небесного поцелуя ее друзей. Она мечтательно стояла за углом и простодушно, но в то же время возвышенно и благоговейно наблюдала за Николаем с Соней, а потом, будто отпрянув ото сна, побежала отыскивать Бориса. Улыбаясь, Борис скоро откликнулся на зов Наташи, и вместе они вернулись к месту между кадками, где Ростова пряталась до этого. — Что же вы хотели сказать мне? — Одну вещь, — загадочно, насколько это можно было в ее совсем юном возрасте, улыбнулась Ростова. Она растерялась, не зная, что же в самом деле сказать, но непременно чувствовала потребность высказать и выказать Борису свои чувства и некое очарование ситуации. Воровато оглянувшись, Наташа заметила Мими, оставленную на кадке, и тут же схватила ее. — Поцелуйте куклу! Предложение Наташи никак не откликнулось в душе Бориса, он только смущенно и сдержанно улыбнулся. — Как? Не хотите? Ну тогда подите сюда, — бросив куклу на прежнее место, Наташа схватила Бориса за руки и резвым шагом отвела в цветы. Они скрылись ото всех. — А поцелуйте меня! — лицо Наташи раскраснелось, на нем отразились страх, смущение, но в то же время и торжественность, а по краям глаз застыли слезы. — Какая вы смешная! — улыбнулся Борис, наклоняясь к Ростовой и сильно краснея, но ничего не предпринимая. На миг он поймал себя на мысли, что целовать Николая было куда проще. Затем Наташа сама поцеловала его, обвив шею руками и откинув свои черные волосы. — Наташа, право, — смущенно ответил Борис, когда девушка разорвала поцелуй. — Я вас люблю, но… еще так рано… подождите четыре года, тогда я буду просить вашей руки. — Вы правда любите меня? — почти плача от счастья, пролепетала Наташа. Борис кивнул головой, улыбнулся для подтверждения. Тогда улыбка успокоения освежила ее юное лицо. — Значит, в шестнадцать! Вы мне обещаете? — Обещаю.***
В следующие полчаса Анна Михайловна «с своим исплаканным и приятным лицом» говорила с подругой детства, графиней Натальей Ростовой, делилась накопившимся переживаниями. Она недавно вернулась из Петербурга, с бала Анны Павловны Шерер, к Ростовым в Москву, где жил ее Боренька. — Знаешь, дорогой друг, как тяжело одной воспитывать сына! Я желаю ему только лучшего в жизни, а устроить это бывает так непросто. Недавно я толковала с князем Василием… — завела разговор Анна Михайловна, когда княгиня Ростова отправила Веру к сестрам. Но те были увлечены разговором с Николаем и Борисом — они все расселись по парочкам в диванной, Николай с Соней на одной стороне комнаты, а Борис с Наташей на другой. Николай с видимым на лице усердием аккуратно переписывал стихи, только что сочиненные для Сони. Подходя к ним, Вера заметила, как Николай и Борис невзначай переглядываются, но не предала этому значения. Мальчишечьи шалости. Она встала между ними каменной фигурой, и все сразу замолчали. «Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства». Она забрала у Николая чернильницу, пожаловавшись на то, что они в очередной раз залезли в ее вещи, и даже как-то презрительно посмотрела на пергамент брата. Ну что такого он в самом деле мог написать? — Вы все делаете не вò-время, — нахмурив тонкие брови, укорила Вера. — Зачем опозорились, забежав в гостиную? Кто вас просил? Но никто не смотрел в ее холодные глаза и даже не пытался ответить. — Славно, — поджала губы Вера и хотела было уйти, но неприятное чувство, скопившееся при виде этих парочек, просилось наружу. — Наташа, ну в самом деле, какие у тебя могут быть секреты с Борисом в таком-то возрасте? Одни глупости. — Каждый имеет право хранить свои секреты, — тихо отвечала Наташа. — Мы ведь ничего не говорим про вас с Бергом… — Конечно, вы не говорите, — крепче сжав чернильницу и понизив тон, выдохнула Вера, — потому как и говорить не о чем! У нас нет секретов и все прилично, вы же позоритесь этими детскими забавами. — По крайней мере, они у нас есть! — обиженно воскликнула Наташа. Ей всегда не нравилось, когда разговор переходил в напряженные тона, и обычно она сглаживала углы, но с Верой так не выходило никогда. — «Ты этого никогда не поймешь, потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие — делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь». И обиженная Наташа, спрыгнув с дивана, пружинистой походкой отправилась в детскую комнату. Борис, Соня и Николай пошли за ней, но последний на миг задержался и упрекнул Веру: «Ну, добилась своего, наговорила всем неприятностей, расстроила всех». Уходя, ребята нарочно громко называли Веру madame de Genlis. Впрочем, Вера не чувствовала себя ни капли оскорбленной. Лед в ее глазах не тронулся, и скоро она уже чувствовала себя, как и всегда, покойно.***
По просьбе матушки Борис «любезно» пообщался с Пьером Безуховым, которому непременно запал в душу, и проводил в мир иной графа Безухова, чьим племянником являлся. Он также пригласил Пьера на обед у Ростовых. Разговор с Петром Кирилловичем был тем еще испытанием. Булонская экспедиция! На самом же обеде приходилось перечислять новому приятелю, худо знакомому с высшим обществом Москвы, всех гостей за столом да переглядываться с Наташей. Николай же сидел поодаль от Сони, о чем-то говоря с Жюли Карагиной, московской старой невестой, чем вызывал непременную ревность. Чуть позже она, сыграв на арфе пиеску, попросила Николая и Наташу что-нибудь спеть. — Что будем петь? — робея, спросила Наташа у брата. — «Ключ». Наташа кивнула, окинув гостиную взглядом. Она подозвала Бориса, но Сони нигде не было, потому Ростова отправилась на поиски кузины. Та сидела на сундуке в коридоре, месте, познавшим слезы всех юных Ростовых. Наташа присела рядом с Соней и взяла ту за руки: — Соня? Что это ты? Что с тобой? — не зная еще причин горя подруги, Наташа уже чувствовала ее боль, а потому, сделавшись совершенно дурною, заревела. Никак она не могла видеть, как люди плачут, особенно — близкие ей люди, и своим же плачем выражала глубокое переживание. Пару минут сестры просто плакали в объятиях друг друга, пока наконец не успокоились. — Николенька уезжает через неделю, — с трудом проговорила Соня. — Уезжает, а я… здесь… одна. И он женится на Жюли, видишь, как он с ней весь вечер! И Вера мне наговорила, что покажет стихи Николая маменьке… — Соня не знала, как лучше рассказать Наташе обо всем, потому доверила рассказ сердцу, которое болело обо всем и сразу. Наташа приласкала подругу и стала гладить ее по спине, пока та выговаривала все обиды и невзгоды, обрушившиеся на этого милого и маленького котенка. — «Помнишь, как мы все втроем говорили с Николинькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, — говорила Наташа… — Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. — И она целовала ее, смеясь. — Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо и маменьке она не скажет; Николинька сам скажет, и он и не думал об Жюли». После ободряющих слов Наташи Соне сразу полегчало. Они еще немного посидели на сундуке, но скоро встали. Словно окрыленная, Соня обтерла глаза и с раскрасневшимся лицом направилась в диванную, где их уже заждались. Наташа побежала следом. По просьбе гостей они с Николаем спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай отдельно спел вновь выученную им песню: «В приятну ночь, при лунном свете Представить счастливо себе, Что некто есть еще на свете Кто думает и о тебе! Что и она, рукой прекрасной, По арфе золотой бродя, Своей гармониею страстной Зовет к себе, зовет тебя! Еще день — два, и рай настанет… Но ах! твой друг не доживет!»***
— А ты не говорил, что стихи сочиняешь, — заметил Борис, ложась на кровать и расслабленно вздыхая. — Это было впервые, — ответил Николай из глубин кресла подле. — Поешь, стихи пишешь, — изобразив на лице задумчивость, перечислял Борис. — Творческая душа! — Будет тебе издеваться, — опустив тяжелые веки, буркнул Николай. — Что ж с того? — Ничего, — вновь вздохнул Борис, тоже закрывая глаза. — Мне бы хоть что написал… Николай тихо рассмеялся и стал несильно дергать ногой. — В жизни бы не подумал, что мои чувства к Соне тебя как-либо задевают. — Не чувства. Обещания, — процедил Борис. Николай не нашелся, что ответить. — По крайней мере, не обманывай ее с Жюли Карагиной. Чуть переждав, он добавил: — Я шутил. Но не только шекспировские дамы рады слышать посвященные им стихи. Просто знай. Борис положил руки себе под голову, образовав своеобразную подушку. Лицо Николая скрывалось в тени. — Тебе тоже не стоит давать беспочвенные обещания Наташе, — он не хотел об этом говорить, но упрек друга задел его, и хотелось задеть Бориса в ответ. — Она мне все поведала. Что ты будешь просить ее руки через четыре года. Как можно! Она ведь глупа и мала, а ты даешь ей надежду, сам не зная, сможешь ли ее оправдать! Николай проговаривал это, вставая в кресле и все больше раздражаясь. Чем дальше заходила его фраза, тем выше была интонация. — Неужто ты намекаешь на несерьезность моих чувств и намерений? — нахмурился Борис, садясь в кровати и взглядом впериваясь в Николая. — Ну конечно! Ты хоть подумал, что может случится за эти четыре года? Ты же наверняка найдешь другую даму! А Наташа будет ждать, мечтать, а потом будет и страдать… — Не смей так говорить обо мне, Николай! — Борис резко вскочил с кровати и с злобным лицом стал подходить к Ростову. Тот тоже встал с кресла и поджал губы. — Ты ничем не лучше! Обещаешь Соне золотые горы, но не посмеешь пойти против воли maman. Да ты ее и не любишь! Они стояли посреди комнаты и напоминали хищников, готовых бросится друг на друга, тяжело дышали и ошалело глядели друг на друга. — Покуда тебе знать? — лицо Николая исказилось гневом. — Сам-то не больно любишь Наташу, даже поцеловать ее трусишь! — По крайней мере я не кокетничаю с другими дамами у нее на виду! Для Николая это стало последней каплей терпения. Он схватил Бориса за обшлага и с силой ударил о стену. Тот ушиб голову и охнул, на миг даже закатив глаза, но затем с застывшими в глазах слезами и чуть дрожащими губами обиженно и с ненавистью смотрел на Ростова. Тот сначала скалил зубы, отвечая Борису тем же взглядом, но вид дрожащих губ Бориса будто окатили Николая кочаном холодной воды, и резким вдохом от отпрянул от друга, застыв в нерешительности. Борис продолжал испепелять Николая взглядом, но затем отвел его и уже сам оперся о стену, закрыв глаза. Широкое сердце Николая пропустило удар. — Борис, прости, я не, — не находя слов и взволнованно извиняясь, Ростов полукругом ходил вокруг Бориса, думая, как бы подступиться. В итоге он аккуратно обнял его, за что получил кулаком в живот и пропыхтел, но не отпустил друга. Борис сперва брыкался и пытался оттолкнуть Николая, но, поняв, что это бесполезно, крепко обнял его. Гнев и ненависть, вспыхнувшие между юношами, сгорели быстро, как спичка, но успели обжечь обоих. По левой щеке Бориса тихо проскользнула одна слеза. Не столько от боли или обиды, сколько от неприятности разговора, раздирающей грудь изнутри. Николай вытер слезу большим пальцем и поцеловал Бориса. Легко, нежно и медленно, как целовал давно в детстве, в морозную новогоднюю ночь.***
Спустя получас они уже спокойно сидели на кровати. — Да, я был обижен, не сочти за глупость, — тихо говорил Борис. — Что ты уделяешь Соне так много внимания, целуешь ее, но все равно засматриваешься на меня, когда она отвлекается. Я не понимаю тебя, Николай. — Я и сам себя порой не понимаю, — признался Ростов. — Но ты делаешь ровно то же. Просто больше держишь себя в руках. Ты знаешь, я не умею. — Полезный навык, — вздохнул Борис. Они и вправду хранили друг на другу обиду, особенно Николай на Бориса, но дело ограничивалось далеко не только дамскими сердцами. Чувствуя, что им необходимо поговорить о важных вещах, друзья посмотрели друг на друга. — Гвардия, да? — легко, как воздух, спросил Ростов. В его тембре не было ни зависти, ни злости. — Спасибо матушке, она меня устроила, — ответил Борис чересчур высокой и отвлекающей интонацией и отвернулся, не выдержав искренний взгляд Николая. На самом деле он не чувствовал вину за то, что получил более выгодную позицию. В конце концов, каждый берет от жизни все, что может, не в этом ли ее смысл? И ничего зазорного нет в том, чтобы начать карьеру не с самых низов. Хотя, безусловно, ему было неприятно каждый раз, когда приходилось унижаться. — Жду приказа, чтобы отправиться по новому назначению. — Семеновский полк? — поджав губы и покачав головой, уточнил Николай. — Верно. Они уже вышли из Петербурга 10-го августа. Догоню по дороге в Радзивилов, — говоря больше нужного, Борис думал, что тем самым отвлекает Ростова от сути и делает ему легче. Но легче Николаю не было. Он смял одеяло рукой и свел брови. — Борис. Но ты же обещал мне. Именно это Друбецкой и боялся услышать. Как-то раз, уже после того нового года, когда им было по пятнадцать, они вместе мечтали о будущем и обсуждали его. Все еще наполненные юношескими мечтами и надеждами, друзья решили, что обязательно пойдут воевать вместе, что бы ни случилось. Тогда они уже считали друг друга братьями и не мыслили жизни один без другого. А сейчас им нужно было расстаться, по ощущениям — будто бы навсегда. — Ты обещал, — уже тише повторил Николай чуть дрожащим голосом. Он сдерживал чувства, но те явно и ярко отражались на его лице, выражение которого всегда было открытом. Курчавые волосы спутались, глаза покраснели. На верхней губе уже показывались волосики. Борис отмечал про себя красоту друга и молча восхищался ею. Он взял лицо Николая в свои тонкие и холодные руки и грустно посмотрел. Уже очень давно Борис не чувствовал себя так ужасно и не волновался так, как сейчас. Он попытался улыбнуться, но вышла лишь кривая полоска. Он никогда не умел поддерживать людей. — Я помню, Коля, — прошептал Борис. — Я все помню. Он медленно поцеловал Николая, оглаживая его белоснежные щеки и трепетно лаская губы своими губами. Еще несколько минут они целовали друг друга, прижимаясь плечами, грудью, щеками, носами, лбами, подбородками. Они затерялись друг в друге, в воротниках, шеях и кудрявых волосах. Все, чего они хотели — раствориться один в другом и никогда не разделяться, быть вместе целую вечность и даже немного больше, пережить все войны и ураганы, только чтобы в конце пути прижаться друг к другу и сказать, как сильно они скучали и что больше никогда не уйдут, не предадут, не нарушат обещаний. Оба были взвинчены и тяжело дышали, но сейчас между ними не было той привычной страсти, которую они познали давно, нет, но было что-то иное, что-то связывающее их души воедино. Оба безмолвно плакали, пусть слез было совсем немного, но каждый из них чувствовал, сколько боли причиняет другому, и этого им становилось еще дурнее. Сладость губ смешалась с горечью слез, и друзей немного трясло. Они уже обнимались лежа на кровати. Хотелось вернуться в детство, в юность, в ту зимнюю ночь, когда Николай по-детски пел, не задумываясь о смысле слов, не знал тайных посланий, не испытывал ничего серьезного к Соне, а просто летал по дому, словно вольная птица. Сейчас же ему словно обрезали оба крыла, и он должен был выбраться из родного гнезда и упасть в опасный хищный мир, где не будет никого, ни маменьки, ни папа, ни Наташи, ни Сони, ни Пети. Ни Бориса. Перед маленьким птенцом открылась неизведанная черная бездна. И падать в нее нужно было совсем одному. Борис обхватил шею Ростова и повалил того, нависая сверху и жадно целуя, будто пытаясь взять от Николая как можно больше, пока они не расстались, чтобы хватило хоть на какое-то время. Оба задыхались, их сердца бились уже в ушах и вот-вот выпрыгнули бы из груди. Борис резко остановил поцелуй и положил руки на грудь Николая, вдавливая того в кровать. С закрытыми глазами Друбецкой на этот раз нежно и почти невесомо поцеловал Ростова, а затем, прекратив целовать, но не отодвинувшись, зажмурился. Они прижимались друг к другу лбами и кончиками носов, курчавые волосы Друбецкого лезли Николаю в лицо. Зажмурившись, Борис хриплым голосом, готовым в любой момент сорваться и разбиться, прошептал Ростову в губы: — Прощай, Коля.