Белая ворона

Февраль 1545 года… — Господи, да когда же уже? — недовольная Гюрай, придерживая свой огромный живот и опираясь на подруг, шла в свои отдельные покои со скоростью улитки в жаркий день — Он такой тяжелый. Да и спина очень болит. Когда всё это кончится? — Ну, повитуха говорит, что скоро — буквально на неделе, — поддержала девушку Нана, помогая ей идти — Так что будь готовой. — Да я с января-мясяца готова родить, правда, Нана. Но! Можно как-то побыстрее? — последняя фраза фаворитки была обращена к ребёнку, что долго и упорно сидел в животе матери. — Так, Гюрай, — Лисия посадила подругу на край кровати и недовольно посмотрела на неё — Не ругай малыша. Как придёт время — родится. — Хорошо. Я поняла. Не буду больше, — русская удобнее устроилась на кровати — Благодарю вас за помощь. Если что, то пошлю за вами. Оставшись одна, Романовская, свернувшись калачиком, гладила живот, желая вновь почувствовать своего малыша, но тот уже несколько дней не пинался. Повитуха сказала, что если ребёнок резко перестал толкаться, то это значит, что скоро придут долгожданные роды. А это пугало ещё сильнее, чем прекращение движений ребёнка. С одной стороны Гюрай подталкивала его родиться, а с другой… А непонятно, что с другой стороны. Неизвестность. Насколько больно в это время и насколько долго? Катя помнила аппетиты мамы и сестёр, когда те были беременны, но у самой девушки такого не наблюдалось. Единственная странность была в том, что ей постоянно хотелось жареного мяса. Не важно — завтрак, обед или ужин — мясо. Много мяса. Очень много. Остаётся надеяться, что ребёнку не очень плохо от таких странных предпочтений его матери. С этими забавными мыслями Гюрай и заснула прямо в платье, хотя на душе лежал засохший цветок её давно пережитой боли. А в это время, уже довольно позднее, Селим проводил вечер с Нурбану. Ему очень нравилась эта остроумная и обаятельная венецианка, которая одним взглядом или движением брови могла рассмешить его или же ввести в ступор… Однако, шехзаде казалось, что сейчас он должен быть с ней… С той девушкой, что носит его ребёнка. Наверное, Гюрай злится на него, ведь с тех пор, как у хатун начал мало-мальски заметно округляться живот, Селим перестал её приглашать к себе. Страннее то, что и она сама не стремилась приходить к нему — это задевало его мужское самолюбие, но Нурбану уверяла: «Ей сейчас сложно. Постоянные странности… Просто не хочет беспокоить…» Но сын Хюррем не знал, что Гюрай сама попросила говорить так… По итогу он не виделся с Гюрай около пяти или даже шести месяцев. Почему же на самом деле Гюрай так поступала, жертвуя своими чувствами? А всё просто… После эдакой встречи с покойной матушкой, хатун была уверена, что носит сына, а потому она, как будущая мать, должна защитить своё дитя… Того, кто, возможно, станет падишахом. Даже от его отца, что любит пить вино. И, порой, сверх какой-то меры. Русская говорила уже по этому поводу с Нурбану примерно месяца три назад, и та заверила в своих аналогичных опасениях и упорных стараниях по ограничению этого напитка, но, пока, успехи очень незначительные. Даже если бы она носила дочь, то поступила бы так же. Абсолютно. Сама же венецианка не жаловалась на свою жизнь. Единственной её неприятностью была Дильшах, с которой она была вынуждена делить комнату, но это компенсировалось практически регулярными посещениями покоев шехзаде. Нурбану заметила, что порой Селим, даже без вина, задумчивый настолько… Кажется, что он улетел в какой-то другой мир, при этом буравя взглядом свой стол. И, однажды ночью, пока он спал, хатун выбралась из постели и немного покопалась в том самом столе. Оказалось, на нём много исписанных и испорченных листов со словами: «за что?», «почему?», «прости, если…». Венецианка не сказала об этом Гюрай, ведь поддерживала ту в её добровольном затворничестве от чистого сердца. Будь Нурбану на её месте… Что ж, возможно, что будет… — Шехзаде! — в покои Селима без стука влетел растрёпанный Газанфер-ага, чем напугал не только хозяина покоев, но и саму Нурбану — На… — Как ты смеешь врываться без дозволения? Пожар или что? — недовольно проговорил сын Сулеймана, едва взглянув на агу. — Начались роды у Гюрай-хатун! — наконец сказал ага и выдохнул с каким-то облегчением. У Селима же этого облегчения не наступило. Поднимаясь, он перевернул столик с немногочисленными сладостями и помчался в сторону покоев Гюрай, но, как только он туда вошёл, повитухи тут же попросили его выйти за дверь. Единственное, что он увидел, так это бледное и искажённое гримасой боли лицо своей фаворитки. Шехзаде не знал, сколько он так простоял, но каждый раз вздрагивал и порывался ворваться в покои, едва слышал крик, а этого «добра» было за эту холодную февральскую ночь с избытком. Ноги едва держали — сел на пол, опираясь на стену без какого-либо намерения уходить. Служанки постоянно бегали то в покои, то из них. Самое страшное было тогда, когда девушки выносили тазы с окровавленной водой и тряпьём в ней — в такие моменты начинала кружиться голова от эмоций и запаха крови. Всё закончилось к рассвету, когда служанка сообщила о рождении его первенца. Сына… Когда Селим, на негнущихся ногах, вошёл в покои, когда ему дали на руки ребёнка… Он даже не заметил, что Гюрай лежит без движения, бледная, с испариной на лице и невероятно растрёпанная. Но, когда же шехзаде повернулся, то ужаснулся. Селим не мог поверить тому, что видел своими же глазами. — Роды были очень тяжёлыми, — начала пояснять повитуха, не скрывая дрожи в голосе — Госпожа потеряла много крови, так и малыш запутался в пуповине… Она жива, но очень слаба… Такое случается, если мать много переживает, волнуется… — Если вы не поставите её на ноги… — шехзаде не договорил, но всем собравшимся было ясно, что именно произойдёт в плохом случае. Он приходил к ней каждый день и подолгу сидел на тахте напротив, будто ожидая, что его новоявленная Хасеки откроет свои небесные очи и заговорит с ним. Селим мог просидеть до самого обеда, пока не придут лекари… Тогда он уходил и возвращался уже следующим утром. После обеда у него совсем не было моральных сил возвращаться. Повелителю шехзаде сообщил радостную весть, но попросил пока не приезжать из-за слабого здоровья матери малыша. Сулейман отнёсся с пониманием и сказал, что приедет через месяц вместе с Хюррем Султан и Михримах Султан. А что сын? Маленький мальчик. Его держали при кормилице и целой дюжине слуг, создавая ту обстановку, с которой бы справилась всего лишь одна женщина — мама. — Я должна вам сказать кое-что, шехзаде, — сказала как-то Нурбану, входя в покои уже госпожи — Помните, я вам говорила, почему Гюрай не хочет вас видеть? Я лгала. Лгала потому, что она меня попросила, а я была согласна… — наконец ранее безэмоциональный Селим резко встал и посмотрел в лицо фаворитки, которое, к его удивлению, было покрасневшим от слёз — Она боялась увидеть вас под действием вина. Постоянно мне говорила, что прекрасно знает, на что способны люди, выпившие сей напиток. На какие ужасы. И поэтому она пряталась от вас. Гюрай хотела уберечь вашего ребёнка от вас же. Простите, что раньше не сказала… Я не могла… «Так светло и тепло. Рай? Это Рай, не иначе. А если же не Рай, то точно Чистилище, Ведь такого блаженства и умиротворения нет в земной жизни — там только боль, страх и обман. Зачем вообще жить? — Мама! Мама! — слышала Гюрай, делая несмелые шаги по бескрайнему полю ароматных цветов и трав — Матушка! Девушка, обернувшись, увидела целую группу мальчишек, около шести, на плечах одного из которых сидела маленькая девочка. Они бежали к ней с радостными улыбками на лицах, но неожиданно, когда госпожа уже хотела их обнять, все остановились. От группы отделился самый старший на вид и, подойдя к Гюрай, взял её за руку: — Я не хочу расти без вас, Валиде. — Милый, — она погладила его рыжеватые волосы и поцеловала — Я буду рядом. — А мы? — произнесли все остальные дети, а после же подошла та самая девочка — Аллах сказал, что нам суждено родиться. — Но я так хочу уйти, — почти заплакала Гюрай и, взяв белокурую малышку, посмотрела в её серые отцовские глаза, заставившие её совсем другим взглядом смотреть на будущую дочь — Хорошо. Но только ради вас, мои отважные львята.» — Не злитесь на неё, — прохрипела девушка, услышав перепалку шехзаде и Нурбану и едва разглядев гостей полузакрытыми глазами — Она не виновата… — Я позову лекаря! — быстро сориентировалась венецианка и вышла, оставляя Селима с его фавориткой, хотя, на самом деле, не очень этого хотела. — Шехзаде… — Гюрай погладила молодого мужчину по щеке и слабо улыбнулась — А я ещё поживу. Вы не против? — Эти твои шутки, Гюрай-хатун, — он поцеловал её бледную слабую руку, не решаясь посмотреть ей в глаза — Ты действительно боялась… Настолько тебе было страшно, что ты отвернулась от меня… — Как-то муж по пьяни забил беременную жену у меня на Родине, — русская отвернулась от Селима и одёрнула руку — Так будет до тех пор, пока ты не возьмешь себя в руки, Селим. В любой религии пьянство — грех. На небесах с нас и так спросят, так зачем же ухудшать себе жизнь после смерти. — Гюрай моя, — русская сразу же чувствовала, что шехзаде меняет тему, но возражать сил уже не было — Ты бы видела нашего сына. Маленький, а уже пытается драться. Такой сильный. — Хочу увидеть, — отметив про себя незаконченность разговора, Хасеки хотела увидеть ребёнка, а потому улыбалась. И ей принесли его. Сынок, так похожий внешне на отца — те же рыжие волосики, серые глазки и улыбка, когда Гюрай просто сказала несколько слов рядом с ним. Юный шехзаде сразу схватил мать за прядь волос, явно не намереваясь расставаться. Вот он, малютка. Первенец шехзаде Селима. А его матушка отныне — Хасеки Султан дворца в Манисе, госпожа. И Гюрай, как только пришла в себя, осознала этот факт в полной мере. Осознала то, что она может отдавать приказы, а ей не могут не подчиниться. Что ж, её зубы заострились. Скоро она зарычит. И каждый в Османской империи услышит этот рык. Рык победы и того, что даже любая тьма имеет конец. Никому не нравится, когда кто-то появляется на горизонте в качестве соперника. Особенно это не нравится «старым» госпожам — тем, кто уже давно у власти, но, что поделать. Их власть не будет вечной, а их место займут другие — более решительные, амбициозные и, возможно, даже более жестокие, ведь матери пойдут на всё, чтобы защитить своих детей и их интересы, порой шагая по головам. Пока неизвестно точно, кто будет следующим падишахом после Сулеймана, но так завелось, что за каждым шехзаде своя партия, которую переманить весьма непросто. Но теперь это работа Гюрай и, в будущем, Нурбану не минует этот момент. Теперь именно Гюрай должна решать, кто-зачем-почему в этом дворце. — А раньше ты просто хотела семью… Что ж теперь? — произнесла девушка себе же в зеркало, держа на руках сына — Теперь я хочу, чтобы мой сын был счастлив, как и все остальные мои дети. Мы не знаем, что будет завтра, но мы точно знаем, что мы те, кто сами творят себе удачу. Мы те, кто не сдастся после первого поражения. Мы будем воевать до последнего, ведь в наших жилах кровь Романовских — преданных, как псы и живучих, как тараканы. Таким людям не свойственно слово «поражение» — только если в случае желания противника о реванше. — Никто не засомневается, Гюрай. Ты — госпожа. Мать. Женщина, что никогда не оставит свои ценности без присмотра, но всегда даст понять, что видит соринки в глазах других так же ясно, как и бревно на лесоповале. Ты справишься. Ну а что бы ещё ты хотела? Только если ты совсем чокнутая и с молочными зубами пойдёшь воевать с Хюррем Султан, то там только зубы да и потеряешь.