Белая ворона

Утро следующего дня… Ярость. То чувство, что превращает память о дорогих нашему сердцу людях в яд, который после может обрушиться на других. И в потере тех самых близких мы виним окружающих, не желая увидеть истинную причину. А порой эта истина заключается в нас самих. Так было и с Катей, когда она попала во дворец султана. Повторяла, как мантру, каждую свободную минуту: «Это из-за них твоя семья мертва. Они счастливы, а ты теперь сирота». Тогда ещё девочка узнала, что такое ненависть к тем, кого ты раньше не видел. После же, взрослея, Романовская поняла, что не в Османах дело, а в татарах, которые совершили набег. Именно татары убили… А Османы? Такие же люди — любят, ненавидят, воюют, горюют, радуются. Может, теперь у неё будет другая жизнь? В рязанские земли возможности вернуться нет — она многократно проверяла — так почему бы не попробовать наладить жизнь тут? Может, что-то и выйдет? Да и возвращаться не к кому… — Что за безобразие тут происходит? — спросила Гюрай при виде не самой приятной картины в гареме. Дильшах, аки злобный коршун, нависла над бедной Лисией, сидящей на полу, а рядом с последней была Нана и пыталась её защитить. Наверно, вопрос русской был риторическим, ведь что, кроме хаоса, эта Дильшах может натворить? Да, это тоже риторический вопрос. — Не вмешивайся, Гюрай-хатун, а то и тебе достанется! — выплюнула светловолосая, явно намереваясь дать венгерке ещё одну пощёчину. — К тебе только что обратилась будущая мать первенца шехзаде Селима! — непонятно откуда появившаяся Нурбану схватила Дильшах за руку и довольно резко повернула к себе — Отвечай на вопрос. — Благодарю, Нурбану, — Гюрай подошла к Лисии и, приобняв ту за плечи, улыбнулась — Что случилось? — Дильшах сказала, что твоя беременность долго не продлится, — вместо венгерки ответила Нана, а потом, зло посмотрев на бывшую фаворитку, добавила — Сказала, что уж она-то позаботится об этом. — Да я сама тебя за это придушить готова, — русская встала и вплотную подошла к сопернице, смерив ту таким взглядом, что та отшатнулась на несколько небольших шагов — Никто, тем более такая пыль с дороги, как ты, не смеет поднимать руку на дорогих мне людей или оскорблять их. Я костьми лягу, но сделаю всё, чтобы любой, кто хотя бы рискнёт сделать что-то подобное, молил о том, чтобы отправиться в Ад. А если ты, милая, ещё хоть раз пискнешь в мою сторону, не говоря уже об угрозах, то ты потом в зеркале себя не узнаешь. Вопросы? — А я смогу на это посмотреть? — решила пошутить венецианка — Или помочь? — Вы теперь подруги что ли? — наконец проговорила бледная Дильшах, хотя всё ещё пыталась сохранять лицо и осанку. — Можно и так это назвать, — фыркнула Нурбану и подошла к Гюрай — Враждовать пока не особо выгодно. — А теперь иди в свою комнату и не выходи оттуда до завтрашнего вечера. Чем меньше я тебя вижу, тем лучше у меня настроение. В комнату русская пришла в состоянии эйфории. Неужели это всё только что она сказала? Та, которая просто может сказать что-то невинно-шутливое… Она заступилась за подругу, за себя и за ребёнка, которого носит. Поступила, как человек с чувством собственного достоинства, кем она раньше никогда не была. Она показала зубы — осталось научиться рычать. — Сильно, — раздался чей-то знакомый голос за спиной на родном языке — Долго же ты училась защищать себя, дорогая. — Мама? — повернулась девушка и увидела мать, сидящую на тахте — Я сплю? — Я повидаться… Какая же ты красавица у меня, — женщина поправила выбившийся светлый локон обратно под платок — Тут красиво. Как ты тут, Катенька? — А я… А я беременна, — пожала плечами фаворитка и села подле матери, чувствуя, как от той веет чем-то холодным в буквальном смысле — И я теперь Гюрай, но веру я не меняла. Не бойся! — Моя девочка, — Настасья хотела взять дочь за руку, но её ладонь прошла сквозь плоть дочери, что невероятно огорчило обеих — Я буду бабушкой. Снова… — Мамуля, — у девушки покраснели и заслезились глаза — Как ты там? Папа? Братья и сёстры? — Там всегда тепло. И много света. Тебе понравится, но только тогда, когда придёт твоё время, — женщина поднесла руку к животу дочери и, проводя по воздуху, будто погладила — У тебя будет большая семья. Правда дочка всего одна будет, но зато целый отряд балавных шутиков (из сборника особенностей рязанского говора, переводится: балавные шутики — шаловливые чертята). — Злишься? А папа? — она посмотрела на мать, как мышонок на кошку, что готова съесть беззащитного зверька. — Мы все обрели покой, моя родная и милая девочка… — уклончиво ответила Настасья и как-то натянуто улыбнулась, скрывая боль — Я попрощаться… — И я тебя больше не увижу? — Катя поднялась вслед за матерью, которая постепенно исчезала — Храни вас всех Бог. Кого бы мы не выбирали для молитв, каких бы мы имён им не давали — важно соблюдать правила совести. Ты можешь не молиться регулярно, можешь употреблять в пост мясо — не это делает из тебя правоверного человека. Им тебя делают твои поступки по отношению к другим, да и к себе тоже. Именно действия делают из тебя ТЕБЯ — того самого, истинного. Внешне может казаться, что ты ненавидишь весь мир, но по натуре ты никогда не оставишь слабого в беде. Маски. Все мы носим маски. — Что ж, — Гюрай достала из шкатулки маленький деревянный крестик на верёвочке и нежно поцеловала — Бог всегда будет со мной. И не важно, как его зовут. *** Вечером, когда русская заснула за книгой прямо на тахте, в её комнату тихо зашёл Газанфер-ага и стал постепенно будить девушку, которая только что-то невнятно отвечала на родном языке, а ага не понимал и слова. — Не так важно, что я сказала… — наконец проснулась Гюрай и с притворным любопытством посмотрела на нежданного гостя — Что-то случилось, что ты будишь меня, как на намаз? — Шехзаде просит тебя, хатун и поскорее. Вставай, наказание Аллаха! — Встаю я, петух ты италийский! — и если русская посмеялась со своей же забавной остроты, то Газанфер даже и не понял сначала, что вообще произошло. Пока Гюрай направлялась в покои шехзаде, попутно приводя свои растрёпанные волосы в приличное состояние, она думала — зачем же Селим призвал её? Возможно, всё дело в утреннем инциденте с Дильшах? Неужели она оказалась настолько пустоголовой, что пошла жаловаться на случай, где именно она и является виновницей? Если да, то Гюрай очень сильно в ней разочаруется — выглядит девушка умнее. Если же дело не в этом, то тогда в чём? — Шехзаде, — хатун поклонилась и, сделав невозмутимое лицо, посмотрела на его спину — Что-то ведь произошло, да? — Ладно Нурбану, но ты, — без ответа на вопрос произнёс Селим, поворачиваясь к хатун — Ты — мать моего будущего ребёнка, угрожаешь другим наложницам. — Всё же сказала… — тихо проговорила русская, сжимая губы в тонкую линию и набираясь сил для уже своей «атаки» — А Дильшах тебе наверняка не рассказала, за что получила угрозы. Ты ведь и сам знаешь, что я очень терпеливая, но её слов я сносить не собиралась! И ни от кого я подобного не буду терпеть. — И что же такого она сказала? — похоже, шехзаде постепенно оттаивает, но всё же не сдавался. — Сказала, что позаботится о том, чтобы я не выносила этого ребёнка. В дополнение к этому она ударила другую девушку. Хотела той ещё добавить, но, спасибо Богу и Нурбану, не успела. Когда-то давно Гюрай видела Селима в гневе, но сейчас… Сейчас даже ей, что в одиночку прогоняла голодных лис из курятника, стало страшно — лицо покраснело, желваки заиграли, а в глазах появился какой-то пугающий огонёк. И, если он покинет покои в таком состоянии, то даже султан Сулейман его не остановит от возможной ошибки. Но, как ни странно, как скоро шехзаде злиться, так же скоро он и отходит от ярости. Это очень хорошо — ярость не копится внутри. — Селим, нет, — девушка взяла его за руку, останавливая — Она ведь получила предупреждение. Вряд ли Дильшах учудит что-то в этом роде. Иначе она тогда вообще может считаться самой глупой девицей. — Думаешь? — шехзаде дёрнул бровью — Ты ведь сама просишь оставить всё, как есть. — Мы сами творим свою судьбу, Селим. На основе наших поступков сегодня создаются завтра и вчера. И, чтобы завтра тебя уважали, ты не должен стыдится «вчерашнего» себя. Поэтому я и сделала то, что сделала. И не жалею. И все те слова, что я сказала Дильшах, правда. Мне не стыдно, — гордо ответила хатун, смотря на него своими уже строгими голубыми глазками — То, чего достиг сегодня, ты должен беречь завтра, вспоминая, как сделал это вчера. Просто, как обыкновенный камень. — Было бы всё так просто в стране, политике… — да, шехзаде Селим действительно отходчивый человек — Не просто же так мы учимся управлять городом, чтобы потом управлять страной. — А зачем усложнять? — этим вопросом Гюрай ввела сына Сулеймана в состояние острого недоумения — Я ничего не понимаю ни в политике — это неоспоримый факт, но я помню, как говорил мой отец: «Если идёшь на медведя, то убедись в остроте рожна и ножа». Поэтому, чтобы завтра не было стыдно за вчера, готовь сегодня. Разве нет? — А про мир с врагами твой отец ничего не говорил? — уже открыто смеялся Селим, поражаясь одновременным наивности и смекалке у своей фаворитки — Было бы замечательно. — Мы были не в том положении, чтобы заключать с кем-то мир, но… — русская задумалась, а шехзаде приготовился к новой порции веселья — Мамка мне постоянно говорила, что нельзя резать горячий пирог, но и до холода доводить нельзя. Если провести параллель между врагами и пирогами, то получается, что… — Что для переговоров нужен подходящий момент, не так ли? — Ну, получается, что да, — тут она и сама от души рассмеялась, держась за живот — Получается, меня с детства на пирогах и медведях к посту великого визиря готовили? — Боюсь только, что Хюсрев-паша не подвинется… Порой мы и не подозреваем, что на что-то способны, пока сама жизнь не столкнёт нас с теми обстоятельствами, которые раскроют скрытый в нас талант. Но не всем так везёт. Большинству нужно долго и упорно работать, чтобы достичь желаемого. Первые могут не ценить свои достижения, считая, что так и должно быть. Вторые же всегда будут ценить и самую маленькую частичку своих трудов. Однако, Фортуна всегда относится ко всем одинаково — у неё нет и не будет любимчиков. Возможно она, как верная любовница, прожила с тобой несколько лет и ушла… К тому, кто твёрдо стоит на ногах и особо в этой Фортуне и не нуждается. К тому, кто уже будет вершить свою жизнь сам. Именно с такими, уже более зрелыми мыслями в голове, Гюрай смотрела на шехзаде, постепенно засыпающего на её коленях. Да, чтобы твёрдо стоять на ногах, нужно трудиться. Тебе не всегда будет везти… А это сложно. Не всем нравится подобное, но нужно постараться. — Я знаю, что ты добьёшься всего, если искренне захочешь, — она стала размеренно гладить Селима по волосам, смотря то на него, то в окно — Тебе хватит сил… А если нет, то я отдам все свои. Почему нет. Я, как могу, скажу что-нибудь умное — может и понадобится когда-нибудь.