День, когда я вновь увидел его… этот день стал лучшим в моей Смерти.
Я работал в ресторане. Да, новое место работы сильно не отличалось обязанностями. Всё та же сфера обслуживания. Но устроился сюда не по связям и имел опыт работы в подобных заведениях. Но это было на уровень выше, как по клиентуре, так и по заработку, так и по трудностям для меня.
В перерыве между наплывов клиентов я подметал и протирал столики. Был чудный солнечный день. Моя Мигрень практически не беспокоила меня… Я старался как можно меньше двигать головой, и это даже в чём-то помогало. Но случайные встряски всё ещё отдавались отвратительным жаром и скрежетом гвоздей в моей черепной коробке. Как мне эта боль всегда и представлялась, как всегда она мучила меня, так она и продолжала и по сей день, сей час. Но жаловаться не приходилось… я имел всё, что заслуживал. Работу, местопребывания, хобби. И в этот послеобеденный перерыв, протирая столик у самого окна, выходящего на пешеходный торговый квартал, я увидел его…
Парень в сером, потрёпанном плаще, сидящий прислонившись к водосточной трубе спиной, казалось спал весь сжавшись от холода. Была уже прохладная осень, листья начинали опадать, а хладные ветра всё чаще вызывали у прохожих неприятную дрожь на коже. Я собирался отогнать этого бродягу, что решил устроить себе привал у нашего приличного заведения, как меня и учил босс, как только закончу с протиркой стола. Я делал это не спеша, давая тому шанс уйти самому. Будь я на его месте, я бы предпочёл уйти самому, а не быть прогнанным как прокажённый… да и если бы он ушёл сам, мне было бы меньше работы и муки — никаких выходов на шумную улицу, никаких лишний разговоров.
Но он не ушёл. Ну что же, я дал ему шанс. Выйдя, я взял с собой метлу на случай того, что парень будет агрессивным или невменяемым. И встав перед ним лицом к лицу, бросая свой взгляд на него сверху вниз, на этого неопрятного, с большой вероятностью бездомного парня… я узнал в его уставшем, изможденном лице… его. Моего единственного, моего лучшего… друга.
— Ангуш! — вскрикнул я от неожиданности, ранив этим сам себя… но куда больше это сказалось на нём.
Сидящий передо мной человек начал трястись, стискивая зубы от боли, с силой закрывая уши руками, зажмуривая глаза, его лицо скривилось, состроив гримасу полную боли… мой голос, казалось, заставил его испытать страшнейшую агонию, возможную перенести человеческому разуму и телу.
Но самое ужасное было в том, что мне не казалось. В то время, как я лишь поморщился и моргнул, Ангуш испытал такое… Я не мог в это поверить.
Я впустил его внутрь, но не в зал — там бы он распугал посетителей, что могли бы прийти. Я отвел его за руку в подсобное помещение, где мы и поговорили… если бы я имел совесть так это назвать. Его голос был тоньше самой тонкой нити. Я не мог ничего понять, слыша лишь одни хрипы. Но сказав ему это, я лишь причинил дикую боль. Я старался сделать голос тише, но как бы тихо я не говорил, ему было плохо. Не просто плохо, а невыносимо больно. В конечном счете, я узнал его историю из его слов, написанных на клочке бумаги.
…
Узнав его историю… мне стало очень его жаль. Его мечты… его амбиции… всё рухнуло. Это ведь очень печально…
Я помог ему, чем мог. Я устроил его на работу. Босс сомневался в нём. И правильно делал, ведь тот совсем ничего не знал о требуемой от него работе. Но я вступился за него. Обучил его, чему смог. Он привык. Со временем, но привык. Я впустил его в свою квартиру. Это не было мне трудно. Он ведь мой друг. Мне для него не жалко лишнего места. И его процесс Смерти стал таким же обычным, как и мой.
Было лишь одно отличие… его боль… не шла ни в какое сравнение с моей. Да и с чьей-либо из всех людей, которых я знал. И это сказывалось на нём. Он никогда больше не был тем парнем, что бурно отстаивает свои интересы, свою точку зрения. Работая с клиентами, он был самым уступчивым, улыбаясь на все просьбы, даже грубые и абсурдные. Он улыбался и закрывал глаза. Так было легче скрыть боль на своём лице. Но я её видел. Я видел её в этой улыбке. В этих закрытых глазах. Его лицо кричало, страдая в агонии. Но этого никто не видел. Этого никто не хотел видеть.
…
Кроме меня. От этого — это и был самый счастливый день моей смерти. День, когда я превзошёл его. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последний. Я всегда считал это абсурдным выражением. Смех же причиняет боль… да не всегда. Иногда, в особенных случаях, смех доставляет неизмеримое удовольствие. Когда… ты смеешься над своим злейшим врагом. Мне его совсем не было жаль. Мне никогда не было жаль Ангуша. Я всегда ему завидовал. Завидовал его уверенности. Его силе. Но… чем она для него обернулась? Слепая вера в свою силу и пренебрежение рисками — то, что тебя погубило, «друг мой»!
Но я ему не скажу об этом… никогда не скажу. Ведь… я слаб. Даже выйдя победителем, я остался слаб. Ведь эта победа — только над ним, таким жалким и мертвым внутри. Неважно, какой он был раньше. Важно… что я не сильно лучше него сейчас. Так что…
…
Так… Что?
Что?
Что же?
…
Ничего.
Я больше ничего не хочу сказать. Больше ни о чём не хочу думать. Я просто буду продолжать дальше. Продолжать умирать, как делаю это сейчас, как делал это раньше. День изо дня наблюдая за его страданиями. Это будет моим личным обезболивающим. Ведь это и вправду дало мне жуткую мотивацию… мотивацию никогда больше не думать, как бы поступил этот чертов Ангуш, ведь он провалился. И провалился глубоко.
***
Исходя из всего произошедшего, вышеописанного… стоило бы сделать вывод. Вывод… Как много в этом слове фальши. Оно внушает уверенность, что что-то для нас из этой ситуации было извлечено. Извлечено и получено нами что-то ценное. Разве уже не смешно? Но всё же, не лишним будет подвести итоги.
Ангуш поступал лучшим способом из возможных. Он работал над собой не покладая рук. И делал это лучше других. Лучше всех. И, посчитав себя достойным и способным для того, он принял первые в своей смерти обезболивающие. С ними Ангуш встал на путь успеха, не надеясь лишь на них, он вкладывал в свой труд все силы и разум. И он поднялся выше. Выше другой мир, другие условия. И в них он мог и должен был позволить себе большего. Более сильный препарат позволил работать усерднее и продуктивней. И подъём повторился. Выше вновь, выше опять. В порыве силы и твердости духа Ангуш не заметил, что каждый новый взлёт давал всё больше труда, но меньше ясности сознания, что помогла бы вынести весь этот труд. И оттого он делал всё новые прыжки. Сначала в стремлении расти, затем в поисках стабильности. С осознанием трудности он заимел надежду, что всё измениться в следующий раз. Новый взлёт, новый препарат повысит эффективность так, что перетянет весы его сил и её расхода в другую сторону. Всё изменится… но то была лишь надежда. Пустая надежда. Пустая…
И в конце этого пути… он упал. Он упал в бездну, где проводил свою смерть и я, день изо дня выполняя свой труд и ничего кроме него. Без смысла, без перемен, без ничего. Но… зато с меньшей болью, чем при его попытке попытать себя и выбраться отсюда. Мы умирали и работали вместе. Иногда болтали, играли, вспоминали детство… Но всё это незначительно. Ведь в его глазах всегда виделись эти чувства. Чувство нестерпимой боли. Но вместе с ним ещё одно. Куда более сильное. Куда более отчаянное. Это горькое чувство… сожаления. Неизмеримого сожаления за собственную ошибку. За собственный эгоизм. За собственный, отчаянно глупый максимализм.
Но и это чувство было глупым. Несчастно, обреченно глупым. Ведь ничего было уже не изменить. Ему осталось лишь окончательно принять урок. И приучиться терпеть свою кару. Своё наказание.
И тогда…
Может быть…
…
Оно немного и облегчится.
Но это лишь мой глупый, отчаянно глупый максимализм. Я лишь немного от него ушёл в плане этом. И не закончил я, как он…
Лишь по собственной
трусости
— Аха-ха! Ахахаха-ха! Ахаха-ха! — рассмеялся я без умысла. — АХАХАХАХА-ХА! — посмеялся я без раздумья. — АХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА… — недосмеялся я… без рассудка.
Без разума. Без воли. Без боли. А всё оттого, что меня больше нет. Меня больше нет. Больше нет.
Больше…
Нет
Конец
