Насмешка судьбы

      Невзрачная тень самого себя — вот кем он является — на целый белый свет один единственный неслыханно удачливый скелет идёт лёгкой поступью в стороне от суеты, от всего общества и от целого мира, молчаливый, ссутулившийся, взгляда не поднимает; Кросс был бы возможно даже счастлив, так и не встреть он родственной души никогда.       Врёт, разумеется. Куда ему до этого счастья? Продолжил бы просто оставаться хмурой тучей, в толк не берущей отчего все вокруг такие счастливые. Пусть и понимал всё прекрасней некуда. Он оттого лишь не менее усердно воспринимал радостные лица счастливых людей и монстров не иначе как гримасы добровольного сумасшествия без проблесков здравомыслия.       Благие цели, высший замысел… судьба? Ему было безразлично до всего этого. Он давно вырос из того возраста, в котором верят во все эти сказки со счастливым концом и финальными титрами. Вот только душа его была другого, более наивного, мнения. Она крепко ухватилась за эти непрошенные родственные узы, привязывающие не её, — Кросса к одному конкретному монстру. А тот пусть сам разбирается.       Великодушное ей за это спасибо.       Прикрывая глазницы, Кросс возвращается во вчера, вспоминает — все барьеры рухнули и сознание окатило будоражащим трепетом, как сейчас ему думается: безжалостно неожиданно. Как обрушивается на голову морская волна посреди пустыни, попутно правда очищая от застаревшей серости дней, но погребая под собой застигнутых врасплох зевак. Кросс задней мыслью думал — а ведь это могло его очистить, могло стать его спасением. Но не станет. И Кросс не смеет винить в этом Дрима. Кто угодно, но не Дрим. Он сам, стерва-судьба, но не Дрим. В случившемся его вины нет и быть не может.       Виноват разве только сам Кросс тем, что очевидно пришёл в этот мир исключительно портить всем жизнь. Включая самому себе. Его неудачи уже нельзя назвать простым невезением или печальным стечением обстоятельств. Раз уж даже обретение родственной души вышло ему боком, Кросс невольно задумывается — не шутки ли ради он был создан.       Ему бы уже прекратить удивляться, когда всё идёт вкривь и вкось, но он удивляется. Доходит до ближайшей остановки. Вместе с Дримом. Садится на автобус до дома. Вместе с Дримом. Занимает место у окна. По левую руку от Дрима. И недоумевает, как ещё ухитряется оставаться таким невозмутимым в столь щекотливой ситуации.       Мало того, что каким-то невообразимым образом совпало так, что они живут в одном направлении, так ещё и Дрим сел с ним за соседнее место. В полупустом автобусе. И ведь это не Кросс так специально подстроил, не он шёл всю дорогу рядом с ним до остановки, а потом и вовсе не нашёл ничего лучше как сесть за соседние место словно… Словно у него было, что сказать. Что-то, что возможно поставит жирную точку в этой нелепой неуместной выходке судьбы.       Кросс настойчиво пялится на пролетающие мимо серые улицы, мешая сознание в это марево, лишь бы только не смотреть на сидящего рядом скелета. Лишь бы только не спровоцировать его на прощальную речь, что выстраивается в сознании пугающе холодной и скупой.       «Уж лучше бы он так ничего и не сказал», — вжимается Кросс в пыльное автобусное окно, старательно отбрасывая ощущение чужого присутствия за стену отчуждённости, которую он всё это время так настойчиво вокруг себя создавал.       Вероятно, прямо сейчас, он ведёт себя как мерзавец, которым себя не так давно отказывался считать, но Кросс просто не хочет сейчас ни о чём говорить с Дримом и тем более ничего обсуждать. Он всего лишь хочет выдрать из памяти этот до одури красочный день и с новыми силами окунуться во всю «прелесть» серой жизни, как будто ничего и не было.       Неужели он так многого просит?       Автобус подъехал к очередной остановке и со скрежетом распахнул дверцы. По правую руку послышалось копошение. Кросс прикрыл глазницы, в душе надеясь — сейчас Дрим сойдёт с автобуса, а он поедет домой и возможно пожалеет о своей нерешительности в будущем, но это будет потом. За этот день он и так чертовски устал.       Кросс быстрее успевает увидеть резко распахнувшимися глазницами, как зеленеет листва деревьев за окном, чем почувствовать, как мимолётно касается его виска неловко склонившийся над ним скелет и в ту же секунду вышмыгивает из автобуса.       Очухивается Кросс стремительно, ровно как и срывается с места. Новая морская волна посередь пустыни накрывает его с головой, побуждая действовать спонтанно. Он в последний момент успевает вылететь из автобуса. Но не целиком. Дверцы зажимают ему ступню, автобус трогается, и Кросс, неистово размахивая руками, теряет равновесие.       Ну вот и откуда, скажите ему, взяться радостным мыслям без тени самоиронии? Он заваливается на бок, уже готовый волочиться за автобусом, как мешок с костями, но в последний момент нога с рывка выскальзывает из кроссовка, словно намасленная, и звучно целуется пяткой с асфальтом.       Всё это происходит за пару секунд.       Обескураженный Кросс сидит посередь остановки и тупо провожает взглядом автобус, едва осознавая, что бы с ним сталось затяни он шнурки потуже. Костей бы не собрал точно, а так его кроссовка всего-лишь уезжает домой без своего хозяина. Ну и ладно. Скатертью ей дорога. Предательница… Оставила его наполовину босым, да ещё и в шоковом состоянии. Ну, по крайней мере целым.       И вот как тут не выругаться?       Его почти прорывает на крепкие слова, как позади доносится лёгкий приглушённый смех. Кросс мгновенно подрывается на ноги. На ногу, неловко поджимая босую ногу. И застывает заранее сконфуженный.       Дрим смеётся облегчённо и совсем беззлобно, прижимая руку ко рту, а в глазницах оттаивают недавно заледеневшие осколки золота. Дрим смеётся, но так тепло и по детски отходчиво, что невольно становится спокойно, словно Кросс недавно был не на волоске от несчастного случая, а от поимки с поличным за мелкой шалостью. Как на краже яблок из соседского сада.       И как же это, однако, немыслимо. Откуда было вылезти этой юношеской ребячливости? Из каких закромов? В юношеском-то возрасте она и носа не показывала, а тут вдруг разыгралась буквально с ничего. Но удивительнее так это то, что дало ей выход.       — Зайдёшь в гости? — а, если точнее, то — кто.       У Кросса глазницы полезли на лоб. Это солнечное чудо только что сказало…       — Что?       — Ну не будешь же ты тут в одной кроссовке стоять? К вечеру автобусы ходят реже, да и на улице уже довольно прохладно, а у нас может оказаться лишняя пара обуви, — легко и непринуждённо проговорил Дрим, как разговаривают со старым добрым знакомым.       Аргументы он, конечно, привёл железные, улыбаясь столь тепло и ласково, словно ничего и не произошло. Только приподнятые надбровные дуги делали его несколько печальным и… виноватым.       — Нет, прости. Я подожду следующего автобуса, — остался непреклонным Кросс, отворачиваясь, попутно выполняя чудеса эквилибристики, в желании сохранить на одной ноге баланс и остатки гордости.       — У тебя сороковой размер? Или тридцать девятый? Я вынесу тебе всё что есть, — Дрим очевидно не собирался принимать отрицательный ответ за ответ, задорно разворачиваясь в направлении дома, но ту же оборачиваясь, — есть какие пожелания? Может, фасон какой-то определённый нравится?       — Не утруждай себя, — слишком явно взмолился Кросс, вытягивая руку в отчаянном жесте, — мне не нужна…       — Может, слипоны, — придирчиво приложил пальцы к подбородку Дрим, рассматривая ноги Кросса, — ну знаешь, тапочки для улицы. Как у меня, смотри, — он жестом показал на свою обувь. Сочного жёлтого цвета. Как и кофта без какого-либо принта. И лимонные брюки. — Или дебри, — продолжал мысленно перебирать весь свой гардероб Дрим, — правда это больше деловой стиль, а ты очевидно предпочитаешь кроссовки. Я подберу что-нибудь подходящее. Или всё же вынесу всё что есть, — Дрим улыбнулся лучезарно с озорством в прищуренных глазницах.       Кросс пожелал, что бы прямо сейчас подъехал его автобус, но на дороге, как на зло, рассекал только ветер и перекати-поле. И широко улыбающийся Дрим, перекатывающийся в ожидании с пятки на носок. Кросс почему-то не сомневался, что он вытащит на улицу всю обувь микрорайона, не успеет пройти и минуты.       — Ладно! — сдался он. — Ладно. Только ненадолго.       Второй раз повторять не пришлось, и Дрим радостный протягивает руку, раскрывает ладонь, готовый подать плечо, совсем прям как галантный кавалер на бале-маскараде. Кросс отшатывается как от огня, заверяя, что его носок всё равно на выброс, что в нём дырки, и вообще все его носки давно свою пару потеряли, обречённые влачить своё жалкое существование… Да, в общем-то, он увлёкся.       Дрим с искринками в золотистых глазницах задорно улыбнулся:       — Тогда у меня для тебя найдётся ещё и пара носков.       Лелея призрачную надежду пожалеть о своём решении намного позднее, чем в прихожей скромной однушки пятиэтажного жилого дома, Кросс застаёт скелета как две капли воды похожего на Дрима. Копия Дрима тут же хмурит надбровные дуги да крестит руки на груди. В её зрачках лишь на пару тонов серее так и сквозило упрёком.       Не успел Кросс и порога чужого дома переступить, как краски его восприятия истлели и высохли, возвращая ему привычную серую гамму. Почему-то они всякий раз растворялись так быстро, словно дразнили — вот тебе пару минут красочного мира, а за остальное плати своей совестью, неудачник. Кросс не сомневается — именно так ему судьба и говорит.       — Брат, — поспешил развеять неуютную атмосферу Дрим, не находя ничего лучше, чем сморозить первое попавшееся на ум, — это Кросс, — указал рукой он, — так вышло, что ему сейчас страшно нужна пара ботинок.       У «Брата», впрочем, по бегло брошенному на наручные часы взгляду, времени выслушивать всю историю очевидно не было. Стоявший в проходе в полном, так сказать, облачении с кожаной сумкой-кейсом на длинной лямке наперевес, обутый и одетый на выход он никак не их прихода дожидался.       — Я не отдам свою обувь какому-то проходимцу.       «Крайне «радушный» приём, ничего не скажешь», — мысленно усмехнулся Кросс. По виду Дрима тот уже было хотел вступить в тёплую братскую перепалку, по которым сам Кроссу вовсе не скучает; брат Дрима бросив взгляд на ровные рядки обуви, пнул носком своих ботинок простые тряпичные кеды:       — Можешь взять эти, — холодно бросил он, — их не жалко.       — Да, думаю, эти кеды должны тебе подойти, — встрял Дрим, испытывая некоторое смущение за радушие брата и оттого ощущая себя в собственном доме несколько сконфуженно.       — Можешь не возвращать, — добавил брат Дрима и, бесцеремонно отпихнув Кросса со своего пути, открыл входную дверь, перешагивая через порог. Он уже было хотел захлопнуть за собой дверь, но задержался в проходе, обернувшись, — меня не жди.       — Ага, — тут же подскочил к двери Дрим, — тосты будешь с малиновым варением? — выкрикнул он уже на лестничную площадку.       — Да, — слабо, но всё же сумел расслышать Кросс.       — Удачного занятия, и не будь слишком строг! — прокричал Дрим не иначе как на все пять этажей.       Что ответил ему его брат и ответил ли вообще — останется для Кросса загадкой, так и то, как он оказался этими нехитрыми братскими манипуляциями смещён вглубь квартиры. Осознал он это только постфактум. Стоит теперь в одном своём кроссовке и пялится на слишком неряшливо брошенные посередь прихожей кеды, выбивающиеся из общего фона строгой хозяйской руки. Словно и нет их вовсе.       — Ты уж обязательно только потом верни эти кеды, хорошо? — виновато улыбнулся Дрим, закрывая за братом дверь. — Я пойду поищу тебе носки, а ты пока пройди на кухню, — он указал в её направлении, но Кросс непреклонно мотнул головой:       — Я не собираюсь здесь задерживаться.       — Думаешь, — Дрим посмотрел на него тем самым взглядом, с чёртового, во всех смыслах, колеса — полным сожаления и не высказанных слов, — нам нечего обсудить?       Лучше бы он всё же сегодня потуже затянул свои шнурки. Проволочился бы за автобусом парочку сотен метров — ничего бы с ним не сделалось. Так хотя бы избежал кары испытывать на себе всю мощь этого проникающего в самую душу взгляда.       Теперь сидит за кухонным столом в новых носках и пытается не смотреть Дриму в глазницы, между делом подавляя порывы утопить себя в чашке горячего чая насмерть. И сидит так до тех пор, пока Дрим не решается разорвать тишину вкрадчивым:       — Какого цвета мои глаза?       И не ввергнуть Кросса в пучину чертог собственной души. Может ему лучше солгать? Или придумать что-то необычайно вычурное или излишне романтичное… Но вместо всего этого Кросс отвечает, глядя ему прямо в глазницы, невероятно избитое:       — Золотые.       И застаёт на лице Дрима такую по-идиотски глупую улыбку, от которой не залиться серой краской оказалось попросту невозможным. Навязчивые мысли утопиться в кружке чая замаячили на периферии только отчётливее. Кроссу по хорошему памятник при жизнь нужно поставить за то, что так стоически им противостоит.       — Ты хороший монстр, — как бы невзначай роняет Дрим, а у Кросса всё внутри передёргивает. Сворачивается.       Он? Хороший?.. В каком это месте? Да никто, кто хоть сколько-нибудь его знает, такое бы даже не подумал ляпнуть. Кроссу с лихвой хватает того, что он не законченный мерзавец, но… хороший? Это за гранью понимания.       Кросс вовремя ловит себя на мысли, что был всерьёз намерен отстаивать свою худость перед своей родственной душой. Пусть и родственной душой всего наполовину. Хвала насмешливой судьбе — ему хватило выдержки задавить это желание глубоко в себе.       — Мне жаль. Я не увидел каких-либо цветов, — старался аккуратней подбирать слова Дрим, чтобы ненароком не ранить.       «Да, да, да, это мы и так давно прекрасно поняли. Можно я уже пойду?» — продолжал Кросс вести себя как последняя…       — Но это не твоя вина, — самым проникновенным шёпотом выдохнул Дрим, заглядывая, казалось, в самую душу; туда, где так не вовремя кольнуло.       Кросс оторопел. Как это вообще возможно, — не его вина? Чья тогда?       — Возможно моя, а возможно… — Дрим нахмурился, задумавшись, но быстро отмахнулся от этой мысли, — нет. Он не виноват. Это я был слеп, хотя… это можно истолковать как — счастлив, — он так невесело улыбнулся, что у Кросса в душе уже не кольнуло — надавило на больное и прокрутило с нажимом. Да так, что дыхание свело. — Видишь ли, я нисколечко не сомневался в том, что он тоже видит краски. Моя родственная душа, — торжественно и с нескрываемой грустью проговорил Дрим, — но правда была в том, что — он был превосходным художником и до меня.       «Превосходным художником», — проникло в сознание подобно скользкой холодной змее. Кросс вдруг пугающе и отчётливо начал кое-что осознавать.       — Но я не виню его, — продолжал свой печальный рассказ Дрим, — нет. Попытайся поверить, как бы безумно это не звучало — он лишился души. По воле случая лишился, — Дрим невесело усмехнулся, — предначертанный мне монстр оказался не способным ни чувствовать, ни видеть краски мира, ни тем более любить.       Единственный знакомый ему художник — Инк. Они общались какое-то время до того как… Как всё… В общем, восстановить общение позднее им так и не удалось. Кросс не захотел. Отказался. Так было лучше, Кросс не может сказать кому, но твёрдо уверен, что лучше. А ведь это именно через него он знаком с Дримом. Ну, как знаком? Безымянный знакомый знакомого, да?       Кросс вдруг вспомнил, как Инк представлял ему Дрима и ещё какого-то скелета. Кросс не запомнил имени ни одного из них. Не посчитал нужным. А теперь сидит перед одним из тех, чьё имя он даже не потрудился запомнить, весь из себя такой обиженный на весь мир, озлобленный.       Просто отвратителен.       Как же он себе сейчас отвратителен. Он готов взять обратно все сколько-нибудь хорошие мысли, которые он когда-либо о себе только думал и растоптать их в пыль. Не законченный мерзавец? Ха! Да он этот титул на раз два переплюнет.       — Прости, — озвучивает он лишь малую долю тех извинений, которых Дрим безусловно заслуживает, — я и так отнял у тебя слишком много твоего времени.       Он подрывается с места, стремительно огибает кухонный столик и Дрима, но тот всё равно успевает его перехватить.       — Постой! — хватается Дрим за запястье, и Кросс, как ошпаренный, руку одёргивает, к себе прижимает. — Прости, — запоздало извиняется он, но Кросс всё равно уже видит. И золото печального взгляда и своё отражение в зеркале.       Кривая отметина под правой глазницей наливается чужой яростью — как напоминание. Чтобы не забывал, чтобы помнил, по чьим головам шёл — какую неслыханную глупость осмелился совершить.       Кросс касается аккуратно навечно алого шрама и резко одёргивает руку.       — Я не просто так тебе всё это рассказал, — спешно пытался донести свою мысль Дрим, пока Кросс напяливал злосчастные кеды, которые оказались ему так предательски впору. — Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь.       Кросс иронично усмехается, почти до боли стискивая челюсти, чтобы, не дай чёртова судьба, не поддаться этим непрошенным чувствам.       — Это из-за меня ты видишь все эти цвета. Все эти краски. Возможно судьба решила, что раз уж мне достался в родственные души бесчувственный монстр, не способный чувствовать, то справедливым будет предоставить мне вторую возможность на счас…       — Тогда тебе вдвойне неповезло, — перебивает Кросс, выпрямляется во весь рост, но становится таким до невозможности мелким, подлым, гнусным. Как его ещё земля носит.       — Пусть я и не смогу видеть цвета, но ты! — не оставлял попытки достучаться Дрим. — Ты можешь. Неужели ты не хочешь даже попробовать?       Не хочет — врёт он себе.       Мотает головой, давится собственной чёрной, как смоль, ненавистью вперемешку с иронией, открывает дверь и уходит. Вот так просто. Уходит и идёт до дома пешком.       Своим уходом Дриму он хуже всё равно не сделал и не сделает. Только себе. Но так ему и надо. Монстр, который ничего кроме ошибок совершить не в силах, монстр, который своим поганым характером только портит всем жизнь — ничего хорошего не заслуживает.       Отец в конечном итоге оказался прав. Кросс не оправдал никаких ожиданий, пусть и отчаянно старался в этом преуспеть. Старался до тех пор, пока ниточки умелого кукловода на его руках и ногах потеряли весь свой шёлк отеческой заботы и не столкнули его с жестокой реальностью, в которой он — удобная марионетка в игре безжалостного манипулятора с тягой к совершенству.       Пусть ему и удалось вырваться из-под его влияния, Кроссу до сих пор не отделаться от чувства, что нити на его руках и ногах никуда не испарились. Что в любой момент за них могут дёрнуть, если уже не дёргают. Умело — как и всегда.       Все обиды вскрылись, как старая рана. Сколько в дальний угол их не забивай. Вот уже и прощение брата перестало казаться столь искренним. Не после того, что Кросс натворил. Не после того, на что пошёл.       На фоне ошибок прошлых лет решение отказаться от навязанной судьбой родственной души кажется чем-то таким незначительным. Неважным. Дриму же лучше, так Кросс не сможет подговнить жизнь ещё и невольной родственной душе. Хотя по сути — и не его вовсе.       Поэтому всё правильно. Так ведь и должно быть… Тогда какого чёрта его душа так предательски ноет? Скребётся, как псина подзаборная, и воет. Отчаянно надеется, дурная, что ей перепадёт кусочек счастья?       Непрошенные чувства наворачиваются на глазницы, как бы Кросс не старался их подавить, сдавливают грудную клетку и разрывают душу в клочья. Прямо как и самого Кросса.       Как он нашёл в себе силы вернуться, он банально не представляет.       — Я не могу изменить твоё отношение к себе в одночасье, — говорит Дрим, но кеды злосчастные назад не принимает.       Кросс стоит с зажатыми в кулаке ручками пакета на вытянутой руке и пытается разучиться слышать. Он за шкирку себя сюда приволок, чтобы вернуть кеды, а не выслушивать нравоучения пусть и от родственной души, но знакомого незнакомца. И ведь ему наверняка есть что сказать, Инк, как пить дать, разболтал ему всё, что не забыл дырявой памятью. По старой родственной связи, по более молодой дружбе.       То что родственные души решили остаться друзьями, Кросс не сомневается. Понял, когда выворачивал в собственной памяти те редкие крупицы информации, щедро роняемой на него тем же Инком в свойственной ему непосредственной манере. Инк был болтлив и в словах неосторожен. Он мог одним предложением и обидеть, и рассмешить, и не заметить ничего из этого. Кросс не жалеет, что не общается с ним больше.       — Ты вправе злиться и ненавидеть. — Но как бы Кросс не старался абстрагироваться, однако не вышло. — Но не позволяй негативным чувствам отнимать всё то хорошее, что может у тебя быть. Все счастливые моменты…       — Я не заслуживаю счастья, — горько усмехается Кросс, озвучивая давно укоренившуюся истину, и кривится в лице, задетый тем, что Дриму всё же удалось вывести его на диалог. Мысли: «Просто всучить ему эти кеды и будь что будет», — возникли по его мнению вполне закономерно.       — А как насчёт меня? Как думаешь, я заслуживаю?       Вопрос застал врасплох. Сбил с намеченного курса холодной отчуждённости. Взгляд у Дрима сделался обжигающе ледяным, и под его прицелом Кроссу резко стало неуютно и стыдно. Да, чего вообще таить — он стушевал.       — Ты знаешь на это ответ лучше меня, — себе под нос бурчит Кросс, не поднимая взгляда, — найди того, кто покажет тебе все краски мира и будь счастлив, а про меня забу…       — Ты показываешь.       Душа схлопывается прямо в грудной клетке. У Кросса каждая косточка напрягается, он не знает при каких обстоятельствах теряют душу, но отчаянно надеется, что не при таких. Не в момент, когда собственные убеждения дают трещину.       Дрим лжёт. Ничего подобного просто не может быть. Не может.       — Я вижу это в твоих глазах, — вкрадчивым голосом говорит Дрим ну никак не правду, — ты смотришь на этот мир теми же глазами, которыми смотрел и я — жадно впитывая каждый полутон, — лёгкая тронутая печалью улыбка режет Кросса без ножа, — прости, что не смог ничего сказать на колесе обозрения. Я чувствовал себя слишком виноватым и ошарашенным. Просто уже не надеялся встретиться с искренностью, — Дрим слегка смутился, это было заметно даже в бесцветности мира, — в восхищённом взгляде.       Тот закат был прекрасен. Золото в чужих зрачках тоже. Кажется Кросс понимает, о чём говорит Дрим. Но от этого только сильнее скребётся в груди душа.       — Кросс, ты воскресил в моей памяти все красочные моменты, показал их через себя, но я не хотел бы, что бы ты отталкивался именно от этого, — Дрим в два шага сократил дистанцию до расстояния вытянутой руки и коснулся предплечья. Кросс под его прикосновением попытался сжаться до размера атома. Дрим мягко провёл по руке к локтю и заглянул глазницы, — ты заслуживаешь счастья.       Не заслуживает — упрямо мотает головой Кросс, но это не значит, что глубоко внутри он отчаянно не жаждет счастья. Не желает вопреки всему быть счастливым. С монстром, который счастья обрести желает тоже.       Он хочет сдаться, хочет расслабить каждую натянутую до предела струнку души и дать волю эмоциям, но наглый надменный шёпоток так и тычет в обнажённую душу: «Нет. Нет. Нет и ещё раз нет. Даже не думай. Твоя судьба предопределена, дружок. И счастье в ней не запланировано. Тебе напомнить почему все твои друзья и даже родной брат отвернулись от тебя? Нет? Тогда намотай слёзы на кулак и забейся в какую-нибудь яму».       Кросс хочет послать этот голос куда подальше, но не может заткнуть даже ту честь себя, что эти слова говорит.       — Жизнь не делится только на чёрное и белое, Кросс, — вторая рука ложится на предплечье, скользит до локтя и сжимает подбадривающе. Кросс, наконец, осмеливается поднять взгляд и чувствует — как предательски щиплет края глазниц.       Он не заслуживает счастья, не с его характером, не с его поступками за спиной. Не сейчас.       Но может быть, когда он перестанет думать только о себе, когда через себя перешагнёт и примет так с пониманием терпеливо распростёртые объятья, когда приложит все усилия, чтобы попытаться стать лучше, тогда возможно он заслужит хотя бы каплю того, что дарит ему Дрим с улыбкой в ясном взгляде и золотом в зрачках.       Дрим дарит ему первые лучи восходящего солнца, целые поляны ярких цветов, вкладывает ему в ладони весь мир, а себе оставляет лишь серые тени. Кросс не понимает, почему тот, кто действительно заслуживает счастья несправедливо им обделён.       Дрим смеётся почти до слёз:       — Я счастлив, — и улыбается развеселённый одной ему пока понятной истиной, — когда-нибудь и ты увидишь мир в другом цвете.       — Когда-нибудь, — соглашается Кросс.       Изменение его твёрдых убеждений — не дело одного дня. Он погряз в пучине ненависти к себе и миру, в несправедливости судьбы, в ошибках прошлого. Но пока его есть кому поддержать, он не отступится. Он не один. И когда случится самое настоящее чудо, Кросс не станет сомневаться, чья это заслуга.       Ведь если он и увидит мир в другом цвете, — то в золотом.