Насмешка судьбы

      Простой скелет с аккуратным украшением на голове и приветливой улыбкой; Кросс видел его от силы пару раз. Знакомый знакомого, именно так можно было его описать. Он и подумать не мог, что этот самый скелет станет его ключом от глухой бетонной коробки, милостиво предусмотренной вселенной для каждого своего творения. Но именно им он и стал.       Случайное прикосновение, и огромная бетонная плита, служившая всю его жизнь нерушимым рубежом, защищающим своими стенами его чёрно-белый плен, треснула, как от капли дождя самая хрупкая в мире скорлупа. Она раскололась надвое, а её мелкая крошка забилась в глазницы, доставляя неожиданный дискомфорт.       Кросс поначалу ничего не заметил, потёр глазницы, унял жжение и с удивлением уставился на собственные руки. Они, как и всегда до этого, были костяной наружности, только сейчас Кросс отчего-то смотрел на них своим чёрно-белым взглядом, словно через витражные очки. Всё те же рукава белой куртки, из-под которой просматривалась всё та же чёрная водолазка. Всё тот же серый асфальт подпирали ноги, обутые во всё те же белые кеды. Ничего необычного — всего лишь его принципиальный внешний вид.       Ему всегда казалось невероятно гениальным поддерживать навязанные правила жизни посредством собственного окружения. Кроссу куда легче думать, что не он не видит красок мира, а их попросту нет. Потому создаёт для этого все условия, а именно, покупает одежду и любые другие товары исключительно двух вариантов цветов, коих найти всегда было крайне сложно, только этикетки, любезно наклеенные на самое видное место для не различающих цвета, облегчали поиск большими печатными буквами. И им приходилось верить на слово, чтобы случайно не надеть футболку бледно-салатового цвета, которая бы порушила всю иллюзию в этот самый момент.       Кросс слегка нахмурился, пристальнее всматриваясь в фаланги пальцев, с невесть откуда взявшимся пониманием, что его сероватые кости приобрели чуть бежеватый тон. И пусть на его памяти этот оттенок был определён впервые, Кросс посчитал, что ничего необычного в этом нет. Серый и серый. Просто слегка иной. Однако, стоило ему так подумать, как заключительная капля, сорвавшаяся с кисти самого мягкого рукой художника, ударилась о расколотый бетон и рассыпалась цветным пятном по всему полотну его взгляда.       И Кросс чуть ли воздухом не подавился, когда настолько привычные приевшиеся чёрно-белые тона налились не цветом, но насыщенностью и глубиной, их словно залили новой краской, обновили тона. Буквально на глазницах его мир преобразился, сбросил с себя мутную сероватую плёнку и окунул в свои воды чистого освежающего цвета.       Кросс в неверии поднял взгляд на сотворившего самое что ни на есть чудо скелета и окончательно выпал из ставшего в миг волшебным сном мира. На него смотрели глазницами, в которых отливалось чистейшее жидкое золото.       И смотрели с беспокойством.       — Что-то случилось?       Кросс пытается сказать нечто пафосное, вроде: «Случился ты». Кросс пытается сказать хоть что-либо, безрезультатно открывая и закрывая рот, пока его предплечья не касается чужая рука.       Новое мягкое прикосновение прошибает словно током, едва не до звёзд в чистейшем голубом небе. Слишком неожиданно, слишком всё и сразу. Кросс рывком одёргивает руку и корит себя за это в следующий миг, порываясь со всего размаху зарядить себя прямо по лбу, но сдерживается усилиями воли.       — Прости, — говорят они хором и с секундным молчанием синхронно заливаются смехом.       Этот день обещал стать самым счастливым в его жизни.       Кроссу даже начало казаться так явственно, словно и не было этих долгих чёрно-белых лет, словно весь его мир и так был красивым и красочным, только в нём не было одного абсолютно волшебного скелета.       Его разум так стремительно принимал новый мир как родного, пока сам Кросс пытался составить самую простую разговорную конструкцию, которая бы смогла выразить его мысли максимально внятно:       — Ты тоже это видишь? — но составилось только это.       Золото блеснуло в глазницах. Завораживающе. И озорно.       — Вижу что? О чём ты? — взгляд заглядывал за спину, шарился под ногами, падал во все стороны, но ощущалось только, как падает душа. Со свистом. Проламывая собою асфальт. — Что я должен увидеть? — как вспыхнувший огонёк надежды на счастливое будущее порывается забить леденящий взгляд таких тёплых глазниц? Кросса бьёт озноб в тёплый летний день. — Ты меня пугаешь. С тобой точно всё в порядке? — уже не скрывали волнение в голосе и осторожных неловких движений.       Всмотревшись в чужие глазницы, Кросс не увидел в них того, что видит своими. Но возможно же, что он просто в замешательстве от его монохромного вида? Ведь возможно?! Вот только как он мог не заметить зелёных крон деревьев и голубого неба?.. И даже если весь его обзор сходится на нём. Ему часто говорят, что зрачок в его правой глазнице пугающе алого цвета. И эта царапина на лице.       — Неужели ты не видишь?.. — собственный голос кажется уж слишком бесцветным. Чужие надбровные дуги почти касаются настолько же золотого, как и зрачки, обода. — Не видишь… вон тот воздушный шар? — с напускной беззаботностью Кросс указал пальцем в небо, улавливая в руках ощутимую дрожь. Хорошо, что только он её заметил. — Смотри какой красивый, — сотканный из разных цветов радуги лоскутов, в форме сердца, словно всё хорошее в этом мире создано только для родственных душ.       Зачем вообще люди стараются наполнить мир яркими красками, когда большую часть жизни от тебя эти краски сокрыты? Всё равно что дразнить перед безногим мальчиком мячом. Крайне цинично. И крайне трусливо было со стороны Кросса умолчать или хотя бы не удостовериться — единственный ли он видит этот злосчастный воздушный шар до одурения красочным? Только смелости не хватило услышать в ответ — а как иначе?       Они так просто и стояли, устремив взгляд ввысь, и оба тоскливо-печальный.       Когда небо начало медленно сереть, теряя краски, высыхая, как трава под палящим солнцем, Кросса панически потянуло прикоснуться к столь близкому, но недосягаемому, остановив высыхание мира, но он до боли в челюсти стиснул зубы, вжимая в бока собственные руки, так что их свело, только бы его не коснуться. Только бы не словить вопросительный взгляд. Так нельзя. Ведь он не видит, ну невозможно видеть то же самое и оставаться абсолютно спокойным.       Неправильно, нечестно использовать монстра, как… не важно как, использовать в своих личных целях вообще низко. Он ведь наверняка даже и не подозревает ни о чём, смотрит на серое небо и на воздушный шар разных оттенков сероты и отчего-то улыбается, а Кроссу хочется взвыть в голос, такая на душу безнадёга навалилась, а от мысли, что они сейчас попрощаются и разойдутся кто куда, становилось только горче.       Счастье длилось так недолго. Вот уже высохли самые решительно до последнего державшиеся краски. Заключительные яркие всполохи и снова здравствуй, чёрно-белый мир, давно не виделись. На что он только надеялся. Кросс ведь совсем не знает этого монстра. Не знает, где он живёт, учится ли, работает, не знает его родственников, кто его самый близкий друг, любит ли он вишню или бывал ли на море. Он не знает мечтают ли его яркие глаза увидеть всю голубизну неба и зелень травы. Он даже не знает его имени и как же обидно будет его никогда не узнать.       — Ещё увидимся, Кросс, — а вот он очевидно его имя знает!       — Как насчёт завтра? — слова слетают с языка быстрее, чем Кросс успевает о них даже помыслить.       Вопрос застаёт врасплох обоих. Довольно красноречиво, несмотря на отсутствие красок, затемняя скулы Кросса. Дальнейшее его невнятное бормотание наверняка поставит крест на любом, даже самом невинном, предложении.       — Я имею в виду, можем сходить завтра куда? — под неотрывным взором теперь таких блёклых зрачков становилось прохладно на душе, — например в парк аттракционов? — выпалил Кросс первое, что попало в голову, отметая в сторону мысли, навязчиво представлявшие звучание его голоса, как просьбу или даже мольбу.       — О! — звонко бьёт по слуху, — отличная идея!       Кросс не смог сдержать облегчённого смешка, пусть и немного нервного. Его знакомый знакомого всё же согласился на это необдуманное предложение, видимо уловил в нём дружеский мотив.       Воодушевлённо скелет сам назначил время встречи и конкретный для неё парк, приставив указательный палец к подбородку. Хорошо, что Кроссу больше не пришлось ничего говорить и ломать голову над словесным изложением собственных мыслей, он и так сейчас сломленный, расколотый беспорядочным потоком этих самых мыслей и невнятных чувств. Но лишь старательно скрываемый, вымученный взгляд пробивался через маску его напускной невозмутимости, сохраняя в тайне душевные метания своего хозяина перед задорно махающим на прощание скелетом.       Им пришлось попрощаться, как бы Кроссу этого не хотелось, у каждого была своя жизнь, и одно красочное недоразумение едва ли изменило всё кардинально. Так что они помахали друг другу и разошлись. Точнее из них двоих разошёлся бодрым шагом только скелет с приветливой улыбкой и ключом от бетонной скорлупы. Кросс же так и остался стоять в ступоре.       «Так вообще честно?» — вспыхнуло всё его существо. — «О чём думала вселенная, сталкивая его со второй половинкой, для которой сам Кросс второй половинкой не является?!» Чем он это заслужил? Да, возможно он был не самой лучшей личностью, но и последним мерзавцем его назвать нельзя. Да и вообще мерзавцем. Наверное...       Кросс неспешно шаркал, как ему казалось, в сторону дома. Он снова заперт в чёрно-белой коробке, только теперь она ко всему прочему стала ещё ненавистнее и теснее. Ни красок, ни теплоты. Теперь даже и не притвориться, что их и в помине нет и не было. Самовнушение не поможет.       Те краски слепили, будоражили, прочно засели в сознании, одним фактом своего существования перечеркнули все попытки вернуться к устоявшемуся хрупкому компромиссу с миром и собой. Слишком злую шутку с ним сыграл этот самый мир, заставил усомниться в себе своими сладкими речами и обнадёживающими обещаниями, и Кросс безнадёжно повёлся на эту игру. И теперь из его головы не идёт пленительный во всех смыслах скелет, у которого вполне возможно уже есть тот, кто делает его жизнь красочной. Даже взаимно красочной.       Кроссу бы, по-хорошему, отойти и не мешать чужому счастью, но отменить встречу он так и не осмелился. Сам же предложил, тем более он согласился, вероятней, конечно, по доброте душевной, нежели по взаимной симпатии, однако ставить в неловкое положение столь отзывчивого монстра не хотелось совсем. Как на самом деле не хотелось бы лишать себя возможности увидеть его снова и узнать его имени, как бы смущающе и стыдно это не было. Поэтому он и стоит сейчас у главных кованых ворот в парк аттракционов и чувствует себя неловко, гадая, придёт ли на встречу или нет.       Разумеется, он пришёл, точнее прибежал, весь запыхавшийся, но довольный. И пока они искали, где купить воды (по предложению Кросса), порывался извиниться за своё опоздание на ноль минут. Он пришёл ровно к назначенному времени, о чём Кросс его неуклонно заверял.       После вчерашнего волнения говорить с ним Кроссу было легче, но всё равно не настолько, чтобы без смущения спросить:       — Прости, нас не представляли. Как тебя зовут?       Вышло без запинок, всё же Кросс репетировал, но несмотря на это, замершее дыхание сковало грудную клетку, а взгляд виновато упал в пол. Если сейчас его слуха коснётся колкий ироничный смех, он сгорит со стыда. Однако, этот скелет просто не мог так смеяться, только легко и мягко, как журчание ручья.       — Меня зовут — Дрим, — с улыбкой произнёс он, протягивая руку, — рад знакомству.       Кросс руки пожать не смог, хоть и хотел. Хотел коснуться и увидеть золото глазниц, ясное небо, все краски мира. Именно поэтому так и не коснулся протянутой руки, замялся, почесал затылок и предложил прокатиться на американских горках, ведь всегда мечтал. На самом деле нет. Он никогда не был в восторге от экстремальных занятий, но никогда подобные занятия не могли позволить ему ненароком, безо всякого умысла, с абсолютно чистой совестью увидеть мир в цвете. Кросс не станет намеренно касаться Дрима, но также совсем не расстроится, если его самого случайно коснутся, в надежде найти спасения от стремительного падения в более чем вертикальном положении.       Но Дрим повёл себя с точностью до наоборот. Он вытянул руки максимально в верх и с весёлым громким криком под лязг вагонетки первым в составе поезда ощутил остроту катания на американских горках. Наравне с Кроссом за соседним местом, разумеется.       Сам Кросс заорал правда отнюдь не от веселья. Мертвые петли, вращения по спирали, скрученные-перекрученные в разные стороны и узлы кривые, зависание над самым краем пропасти, а потом стремительное с неё падение.       Покинул вагончик Кросс на ватных ногах, но со взбудораженным сознанием и принятием того, как это всё же было круто. Щекотать себе нервы, да ловить выпрыгивающую из груди душу, он бы никогда не поверил, что это может быть весело, если бы не наблюдал боковым зрением заразительный пример такого до одури искреннего веселья. Да, Дрим был просто в полном восторге и, в невозможности устоять на месте, предлагал настолько же крышесносящие аттракционы, на всех из которых они в течение дня побывали.       Кросс взаправду приятно проводил время, улыбка не сходила с его лица, он и не помнил, когда в последний раз так веселился, особо не с кем было. У него мало знакомых, ещё меньше друзей, Кросс держался особняком ото всех. Сложные отношения с родителем, ещё сложнее с некогда лучшим другом. Все связи он оборвал с обоими и только с братом смог спасти отношения, взаимно прощая давние обиды и ошибки. Прощая, но не забывая. Пусть и много времени прошло с тех пор, прошлое ни на секунду не отпускало. До сегодняшнего дня.       И этот самый день медленно клонился к концу. Завершить его единодушно было решено колесом обозрения, как самым высоким и неспешным аттракционом, позволяющим осмотреть округу без излишней суматохи и неистового шума в несуществующих ушах. Крайне умиротворённый момент, не идущий ни в какое сравнение с теми же опасными покатушками на вагонетках по извилистым рельсам. Никакого очевидного повода нет, но именно в этот момент Дрим касается его плеча, чтобы, опасно наклонившись в подвесной корзине, указать ему на что-то, что моментально потеряло всякий смысл.       Перед глазницами вспыхнул огненными красками закат, мгновеньем ранее бывший сереющей полоской на горизонте. В один миг у Кросса перехватило дыхание, он ещё не видел что-то настолько великолепное и безграничное, что взглядом не охватить. Солнце уже зашло, но всполохи его огня расходились по горизонту всеми оттенками зарева, на фиолетовом небе причудливо розовели, как сладкая вата, облака. У Кросса даже рот приоткрылся, он мечтательным взглядом бегал по небу, впитывая каждый его полутон, пока не споткнулся о отблеск золота в чёрных глазницах. Кросс бы снова, возможно украдкой, засмотрелся на них, если бы они до краёв не были полны сожаления и неотрывно смотрели прямо на него.       Улыбка медленно сползла с лица, Дрим всё понял. И когда это понял Кросс, отнекиваться уже было поздно.       Дрим смотрел потерянно, приподнимая надбровные дуги, а взгляд так и дрожал, метался. Он хотел что-то сказать, сделать, но поджал зубы и отвернулся, сминая в руках края своей кофты.       И не сказал больше ни слова.