"Жить без тебя невозможно..."

      Утро Сергей Иванович начал с умывания. Архип уже успел приготовить теплую воду и принадлежности для утреннего туалета: бритву, зубную щетку из конского волоса, гребень, миниатюрные ножнички. Сергея Ивановича нисколько не смутило то, что зеркало было с глубокой трещиной, поскольку в дурные приметы он не верил. Глубокие темные пятна в уголках глаз лишний раз напомнили о том, что не стоило укладываться спать под утро следующего дня и было бы не лишним снизить количество кофе, который он предпочитал другим напиткам. Стол к завтраку был покрыт салфеткой, на которой выставлена еще теплая молочная каша, белый хлеб и овечий сыр. У Сергея Ивановича было в распоряжении несколько часов, чтобы наслаждаться прохладой и свежестью утра, которое немного сорило дождиком, опускаясь на приторно цветущее, пестрое, жужжащее разнотравье. Вернуться в поселение необходимо было до начала молитвы, церемония которой проходила трижды в день, но Сергей Иванович проводил время в молитве сразу после пробуждения и не забывал об этом перед сном.       Муравьев поспешил на конюшню, где его с восторженным трепетом встретил Василий. Они особенно долго молчали, словно увиделись после долгой разлуки. Василий уткнулся слегка влажными ноздрями в теплую ладонь Сергея Ивановича. Подполковник успокаивал животное, поглаживая его гриву, прислушиваясь к тому, как бьется его сильное и верное сердце. Вскочив в седло, он галопом понесся через поле к березовому лесу в поисках озера, о котором рассказывал Архип.       Сергей Иванович был страстным поклонником охоты, но с удовольствием разделял увлечение Мишеля, который свободное от учений время проводил на рыбалке на небольшом озере, располагавшемся в нескольких верстах от поселка и по доброй дружбе составлял ему компанию, с интересом наблюдая как внутренне беспокойный и беззаботно веселый младший товарищ неожиданно становился молчаливым и сосредоточенным. Он лишь изредка что-то бормотал себе под нос, или напевал, слегка шевеля губами. Сергей Иванович попросту наслаждался тишиной и дружеской компанией. Стоило Мишелю лишь издали завидеть озеро, он присматривал те ветки деревьев, которые идеально подошли бы для изготовления удочек, и желание закинуть удочки в воду, нарушив зеркальную гладь воды, уже не отпускало его. Мастерил удочки, умело орудуя складным ножом.       Оказалось, что Мишель панически боялся воды, и, борясь со своим внутренним страхом, предпочитал рыбачить в одиночестве. Но однажды кто-то из офицеров по незнанию решил подшутить над Мишелем и столкнул его в воду, воспринимая крик ошалевшего от неожиданности парня как неуместное кокетство. Сергей Иванович сразу понял, что Мишель не врет, и первым бросился в воду, впоследствии с особым «выражением» сделал выговор офицерам, входившим в близкий круг его общения. Даже со своим «муравейником» старался быть строгим.       Возвращались с отличным уловом – ведро было наполнено окунями и плотвой, а в небольшой сетке лениво барахтались раки. Этого хватало, чтобы сварить уху, которую Сергей Иванович впервые попробовал в гостях у своего полкового командира. Мишель умудрился увлечься «жжёнкой», минуя шампанское, вино. Сергей Иванович считал, что не пристало офицеру употреблять подобные напитки, и что в любви к «жжёнке» слишком много разврата. На это Мишель всегда имел возражение, убеждая старшего товарища, что для полковых стоянок в отсутствие иных развлечений этот напиток был самым подходящим.       «Одиночное пьянство и есть высшая форма разврата».       Мишель действовал на Сергея Ивановича словно глоток горячего пунша, «отлично согревал в непогоду, пьянил и веселил кровь».       Подполковник прекрасно понимал, что это алкогольное предпочтение Мишель почерпнул у гусарских офицеров, которые превращали эту попойку в весьма воинственное зрелище, когда пирующие с пистолетами в руках, наблюдают за тем как на костре в каком-нибудь сосуде в роме горит сахар, а в воздух наполнен ароматами гвоздики и корицы, и, когда он окончательно тает, самый нетерпеливый под одобрительные возгласы вливает в сосуд шампанское. Напитком наполняют пистолеты!       Сергей Иванович знал цену этим ингредиентам и искренне негодовал, когда Мишель, имея прибыль достаточно скудную, обладал бесконечным стремлением к тратам, подозревая, что тот попросту влезал в долги. Беседы помогали лишь на короткое время. Когда терпению подполковника наступал конец, он требовал подробного отчета, но готов был покрывать из собственного кармана, не считая сумм, утраченных навсегда.       Всепрощающий Сергей Иванович попросту закрывал глаза на непоседливость и непостоянство, необязательность и желание становиться «любимчиком» в любой компании. Он знал, что эта светлая буйная голова нуждается в заботе и ласке, и всеобщем внимании.       Участие в застольях всегда имело и обратную сторону, которая заключалась в необходимости устраивать ответные празднества. Коллектив навсегда установил свои негласные правила, отказ от исполнения которых вызывал всеобщее неодобрение.       Несмотря на офицерский статус Сергей не привык шиковать, более того демонстрировать щедрость своему окружению. Не стремился выкупать самые дорогие места в театре и к приобретению элитных пород лошадей относился с прохладцей. Неужели Мишель решил равняться на подполковника Муравьева?       Знакомство Мишеля с Сергеем Ивановичем состоялось перед тем, как подполковник отбыл в отпуск. В двадцатых числах января на одном из офицерских собраний в просторной гостиной журналиста и поэта Кондратия Рылеева появился Муравьев, вызвав вереницу приветственных слов в свой адрес.       Перья в плюмаже его двууголки отливали изумрудной зеленью, шинель все еще была слегка припорошена мелкими снежинками и густой румянец появлялся на щеках. Подполковник пребывал в приподнятом настроении.       Воротники мундиров у офицеров, кроме Трубецкого, давно были расстегнуты, но Сергей Иванович не собирался подражать присутствующим. Ворот его мундира оставался все таким же высоким, был застегнут наглухо и сильно подпирал голову.       - Сергей Петрович, мне нужна ваша помощь! – обратился Муравьев в подоспевшему Трубецкому. – Надеюсь, что я не слишком опоздал!       Мишель наблюдал за общением Трубецкого и Муравьева. Оба знали какой-то очень важный секрет, но переговаривались о нем только одними взглядами.       - Господа! А на нашем небольшом празднике сюрприз! Мороженое! – восторженно восклицал Рылеев.       - Погода за окном совершенно не благоприятствует употреблению столь новомодного в свете кушанья, но наше собрание ни в чем не уступает светскому рауту или пышному застолью. Надеюсь, что мне удастся подать этот десерт именно так, как меня обучил один повар! – улыбка не сходила с губ Сергея Ивановича.       - Неужели это «Везувий на Монблане»? – воскликнул Михаил.       Впервые Мишель почувствовал на себе взгляд подполковника, который улыбнулся его догадливости.       - Сергей Петрович! Не кажется ли вам, что бравым офицерам не пристало увлекаться десертами, что призваны лишь барышень развлекать? – заметил один из офицеров.       - А если скажу, что бочонки с ромом составят вышеупомянутому десерту отличную компанию?       - Это совершенно меняет дело! – ободрительный гул заполнил комнату.       Мишель понял, что главная тайна магнетического влияния заключалась в том, что подполковник Муравьев отличался особой харизмой. Он общался легко и охотно, к его мнению прислушивались, а остроумные ответы мгновенно превращались в анекдоты.       - Извольте распорядиться и подавать мороженое! И вместе с ним клубнику и виноград! – Сергей Иванович обратился к Кондратию Федоровичу.       - Сдается мне, что не пристало офицеру выказывать капризы столько прилюдно, - чуть слышно заметил Мишель.       - Для подобных тающих продуктов всегда найдутся повара, которые мастерски устранят несовершенства, - все также бодро заметил Муравьев. - Вы действительно знаете, что такое «Везувий на Монблане»?        - Да, - резво ответил Мишель, - мороженое, политое ромом, коньяком и подожженное на блюде. – Я вовсе не собирался испортить сюрприз.       Сергей Иванович в выражении своих мыслей был точен, лаконичен, выражая самую суть. Даже если был увлечен частной беседой и вдруг присутствующим было надобно узнать мнение Муравьева, он с легкостью выдавал ответ, удивляя этим умением и вновь возвращался к своему собеседнику.       Искренне интересовался собеседником, исходя из желания понять человека, избегая попытки испытать на нем свое обаяние, не пытался нравиться и более того не стремился становиться центром внимания.       С появлением Сергея Ивановича Мишель понял, что если раньше ему удавалось по-шутовски привлекать внимание окружающих, то теперь он осознал, что высшей целью теперь являлось внимание Сергея и участие подполковника в его судьбе.       Сергей Иванович доступно объяснил, что прежде всего желает видеть в Мишеле искреннего друга, что не стоит растрачивать себя на попытку увеселить других, что нужно избегать тлетворных стремлений заслужить минутное внимание. Мишель слушал Сергея Ивановича изумленно, считая его популярным.       Мишелю никогда не удавалось быть первым в обучении, чем он расстраивал своего отца, навсегда утратив надежду стать для него достойным сыном. Отец сумел убедить его в отсутствии талантов и умений. А когда отец узнал об его карточном долге, то избил его. Если бы только отец познакомился с Сергеем Ивановичем, то пришел бы в полнейший восторг!       Физическая боль не имела никакого значения. Он боялся теперь лишь одного, не оправдать доверия Сергея Ивановича и лишиться его дружбы.       Мишелю вдруг показалось, что он ловил на себе взгляды, наполненные осуждением, но не мог пересилить свой интерес и следовал за Муравьевым, жадно ловя каждое движение, стараясь держать подбородок как можно выше, заранее застегнув ворот мундира, жестикулировать бокалом также легко и непринужденно, не проливая ни капли, заслушиваться речью собеседника, и в то же время оставаться верным своим мыслям.       Неведомое доселе чувство ревности овладело Мишелем. Оно едва заметной точкой слегка помаячило на горизонте и снова исчезло, но лишь для того, чтобы появиться легким туманом, чуть сероватой дымкой и больше не пропадало, принимая все более четкие очертания, наполняя существо молодого мужчины тревожными мыслями.       Сергей Иванович беседовал с Трубецким. Лицо подполковника оставалось спокойным, и едва заметная улыбка вдруг появлялась на его губах, и Мишель несдержанно покашливал, словно этот нелепый звук смог привлечь внимание Муравьева. Трубецкой всячески пытался в чем-то убедить Сергея Ивановича, но он, не совершая лишних движений, одним взглядом давал понять, что точку зрения собеседника принимает, что спор в данной ситуации невозможен и намного лучше наполнить бокалы, произнося тост.       Сергей Иванович, в отличие от многих присутствовавших в доме журналиста Рылеева, обладал умением сохранять стойкость, не поддаваясь хмельному воздействию крепких напитков. Веселые анекдотические истории сменились рассказами о боевых походах, звон бокалов вдруг превратился в заметное похрапывание, и только Сергей Иванович мог подолгу стоять у окна, совершенно неподвижно, а Мишель лишь наблюдал за ним, не решаясь подойти, будучи уверен, что глупостями, роящимися голове, отвлечет подполковника от раздумий.       Истратив запасы терпения, шагнул к Муравьеву, который вдруг обернулся, жестом позвал Мишеля, и они направились к одиноко стоящему в углу комнаты роялю.       Открытая крышка инструмента манила белизной клавиш и матовым блеском от блеска свечи, скользящим по клавишам. Сергей Иванович подошёл к инструменту и отодвинул стул. Его руки ощутили приятную прохладную гладкость, а звуки сарабанды из французской сюиты Баха понеслись по пустым коридорам особняка. Мерная пульсация древнего как мир танца подчиняла себе, заставляя сердце биться в трёхдольном метре. Инструмент чутко реагировал на малейшие движения и прикосновения. Сергею даже не надо было прикладывать усилия-творение великого мастера легко отзывалось на требования пальцев сыграть тот или иной пассаж, украшение.       Мишель так усердно желал скрыть переполняющее его радостное возбуждение, что вдруг перестал слышать биение своего сердца, все больше и больше вслушиваясь, и погружаясь в состояние полного покоя.       Квартиру Рылеева покидали почти под утро. Мишель отправлялся в родительский дом, а Сергей Иванович лишь упомянул на прощание, что их ближайшая встреча состоится не раньше апреля, когда он прибудет в Петербург из отпуска. Мишель долго провожал взглядом удалявшийся экипаж Муравьева, чувствуя, как постепенно начинают зябнуть от холода пальцы его рук, а внезапно овладевшее им чувство осиротения и глубокого одиночества болевыми ощущениями отдавалось в каждой клеточке его тела.       Общение с Муравьевым не на шутку одурманило Мишеля. За весь вечер он лишь пригубил ром, сделав небольшой глоток.       Осторожно проникая в дом, словно преступник, слышал, что часы в гостиной ударили четыре раза, нарушив гнетущую тишину, царившую в доме.       Мишель провел некоторое время в тщетной попытке уснуть, затем в бессилии сминая подушку. Окончательно решив бодрствовать, возбужденно ходил по комнате. Дыхание его то учащалось, то совсем задерживалось, чтобы с невероятной силой излиться из груди, в которой беспокойно бушевало непослушное сердце.       С каждым новым шагом пространство комнаты заметно сужалось, серая тоска до боли сдавливала грудь. Мишель, усевшись за стол, пытался писать, тут же критически осматривал написанное и сминал лист бумаги, в задумчивости покусывая тупой конец пера. Около пяти часов спустился в кабинет отца и залпом осушил стакан коньяка, поспешив вернуться в комнату, опасаясь, что отец может проснуться ночью. Уснуть снова не мог и снова спустился в кабинет. В неудачной попытке закурить его трубку больше кашлял. Решив, что это занятие и издаваемый кашель скорее могут разбудить отца, с унылым настроением поднялся в свою комнату, и, чувствуя, что веки от усталости и выпитого коньяка заметно тяжелели, лег в постель.       Сквозь полураскрытые веки обнаружил, что в гостиной вдруг стало пусто и только Сергей Иванович продолжал играть на рояле. Мишель, не отрывая взгляда от его пальцев, умело перебиравших клавиши, находился рядом. Облокотившись на инструмент, подпирая ладонью подбородок, Мишель замер, почувствовав, что позади него кто-то подошел и вдруг остановился. Шаги подошедшего были тихими и мягкими, словно он делал это с присущей кошачьей деликатностью. Он прижимался все теснее и не оставил ни миллиметра свободного пространства. Резким движением мужчина развернул Мишеля к себе. Перед ним стоял Муравьев, пальцы которого с легкостью расстегивали крючки на вороте мундира Мишеля. Когда сам мундир был наполовину расстегнут, его крупные ладони уже смыкались за спиной Мишеля.       Мишель не сводил взгляда с его губ, стараясь сдерживать немного участившееся дыхание.       Хитрый прищур зеленых глаз Муравьева проникал под рубашку Мишеля, которая в любой момент могла быть разорвана в клочья, чтобы скользящие по телу пальцы и горячее дыхание могли слиться в одно преступное и приятное ощущение.       Мишель оттолкнул от себя Сергея Ивановича, взбежал по лестнице, чтобы укрыться от настойчивых прикосновений и попытаться осознать, что между ними произошло.