Мятная жвачка или «Уж лучше бы я его выдумал»

      Пашу разбудил звонок телефона. Юноша лениво приподнялся на кровати, с огромным трудом разлепляя глаза. В них тут же болезненно ударил яркий солнечный свет, лившийся в комнату через незанавешенное окно. Вершинин лениво потянулся и почувствовал себя уставшим — ощущение было такое, будто и не спал вовсе. Впрочем, спал Паша плохо, он хоть и привык немного к своим еженощным беспокойным снам, но порой они ему покоя не давали, заставляя в тревоге просыпаться и судорожно пытаться вспомнить хоть что-то из приснившегося.       Вынудив себя наконец дотянуться до телефона, который жутко раздражал скорее все ещё не проснувшееся тело ощущением вибрации, нежели слух звуком звонка, юноша с неохотой посмотрел на экран.       — Чё хотел? — сонно прикрыв глаза, шумно выдохнул он в трубку.       — Короче, Пашенский, — зазвучал в динамиках задорный голос Лёхи. — У меня сегодня днём предки на дачу сваливают до завтрашнего вечера, я подумал, может, тусняк устроим, а?       — Ну не знаю, — лениво протянул Вершинин.       В последнее время он чувствовал себя не в своей тарелке, а потому не горел желанием контактировать с кучей людей, значительное количество которых предполагалось на вечеринке.       — Да брось ты, — загудел Горелов. — Скоро учебный год, тогда нам совсем не до этого будет.       Паша громко и несдержанно усмехнулся: — Ещё скажи, что ты прямо-таки учиться нормально станешь.       — А то, — отозвался Леха, и его голос явно содержал значительную частичку гордости. — Не веришь в меня?       — Ну-ну, посмотрим, сколько ты продержишься, — улыбнулся Вершинин.       — Ну и хрен с этим всем, — фыркнул его собеседник. — Давай, чё ты ломаешься-то? — Голос Горелова вдруг посерьезнел: — Всё ещё бьешься с этими своими снами? Паш, я, конечно, все понимаю, и ты знаешь, что не приветствую всю эту затею, потому что это полная хрень, но надо же хоть иногда ходить развеяться. А я тебе, между прочим, тут предоставляю прекрасную возможность это сделать.       — Ладно, — лениво вздохнул Вершинин, думая, что его друг, наверное, действительно прав, — я подумаю.       — Ну и отлично, часам к восьми подгребайся, — выпалил Горелов и бросил трубку.       Паша лениво цокнул языком. Он знал, что с Лехой спорить апостериори бесполезно. Впрочем, Вершинин тоже был тем ещё упертым бараном, а потому был способен переспорить даже Горелова, если очень хотел. Однако в этот раз юноша подумал, что, пожалуй, доводы друга довольно убедительны, и если он сходит на вечеринку, развеется, то ничего страшного не случится, может, даже ему немного полегчает.       «Вдруг повезёт, и я нажрусь так, что мне ничего не будет сниться», — с некой надеждой подумал Вершинин, устало потирая лицо ладонями и распластываясь на кровати. Вставать было лень, а потому юноша сначала упорно попытался вспомнить, что ему снилось — но то ли сегодня не было сновидений, то ли он уже успел их забыть, вспомнить ничего не получилось. Тогда Паша снова потянулся за телефоном, видя на экране часы, оповещающие о том, что уже третий час дня, и подумал было, что давно пора встать, однако вопреки своим же намерениям остался лежать в кровати, залезая в различные соцсети, без конца листая многочисленные ленты. Он знал, что не стоит после самого пробуждения захламлять мозг всякой ерундой, но все равно делал так каждое утро — это помогало ему отвлечься от тучи мыслей, пожирающих его заживо еще со сна.       Когда Паша наконец соизволил подняться и позавтракать, он принялся думать, чем себя занять до вечера. Сначала он хотел было усесться читать многочисленные статьи о Припяти, ЧАЭС, местных жителях и всем прочем, с этим связанным. Это дело уже стало входить у Вершинина в привычку, он довольно много времени посвящал поиску информации, способной хоть на крошечный шаг приблизить его к цели. Однако на этот раз юноша счёл более разумным не нагружать себя. Он и так не блистал счастьем, а, начитавшись различных статей, ещё больше бы помутнел и погрузился в себя. Соответственно, вечером и сам был бы не в духе, и другим портил бы настроение. Поэтому Паша на сегодня решил отказаться от уже привычного занятия и провести время менее напряжённо — посмотреть фильм, снова полистать соцсети, может, даже немного поиграть в видеоигры, к которым он уже давненько не прикасался. Такого рода занятия его особо не утомляли, да и не нагружали мозг тревожными мыслями и раздумьями.       Других планов на день у юноши не было, а потому он успешно убил кучу времени, просиживая за компьютером — впрочем, в его оправдание нужно сказать, что таким образом он дни проводил довольно редко. К половине восьмого вечера Паша уже был в полной боевой готовности, а потому смело отправился на вечеринку, хотя особо соответствующего настроения не имел. Всё ещё сомневался в успехе затеи — ему не казалось, что он почувствует себя значительно лучше, оказавшись в большой шумной компании, с которой определённо придётся много контактировать, что требовало немало сил.       Когда перед Вершининым распахнулась дверь в квартиру, юношу окатило волной шума и запаха алкоголя. На пороге стоял довольный Леха со стаканом чего-то явно спиртосодержащего в руке. Он расплылся в широкой улыбке, здороваясь с другом, и буквально потянул его за собой в эпицентр веселья. Паша послушно последовал за Гореловым, без особого энтузиазма оглядываясь по сторонам.       В комнате, где он оказался, был приятный полумрак, громко играла музыка. Здесь было порядочно молодых людей — кто-то танцевал, кто-то был увлечён другими, бесстыдно целуясь и обжимаясь, будто они одни в помещении, кто-то просто пил или ел, хотя из еды здесь были только немногочисленные закуски, вроде чипсов, которые и едой-то с трудом назвать можно было. Всеобщая бурная атмосфера хаоса захлестнула Пашу, у него закружилась голова, и все вокруг довольно быстро покрылось лёгкой дымкой нереальности. Юноша слепо с кем-то здоровался, по-дружески обнимался, почти тут же обнаружил в своей руке стакан, довольно скоро опустошая его, даже не задумываясь о том, что именно в нем было, и сразу наполнил новый.       Несколько раз Вершинин даже выбирался из объятий девушек, не помня, каких точно — ему, в принципе, всегда везло в этом плане, многим он нравился. Однако сам Паша не стремился завести отношения, особенно сейчас, когда неумолимо приближалась учёба, да и голова была забита совсем другими мыслями, беспокоящими его куда больше. Горелов ему, конечно, неоднократно советовал подумать над тем, что, быть может, отношения помогли бы Вершинину отвлечься от гложущих его снов и всего, что с ними связано, но Паша не видел смысла заводить отношения только ради того, чтоб переключить свое внимание; если встретит подходящего человека — быть может, начнёт встречаться, а так, от балды — совсем ни в какие ворота не лезет, глупо. Впрочем, юноша не гнушался на такого рода вечеринках находить интрижки на один вечер, так просто, без всяких обязательств, как например, с Перфиловой на той тусовке, после которой Паше начали сниться его странные сны. С Таней он, кстати, больше не пересекался и был рад, что и сегодня её не было — ему совершенно не хотелось стать объектом её вожделения, коим она могла его счесть после того, что между ними было. В любом случае, сегодня настроения на авантюры вроде интрижки на вечер у Паши не было.       Однако ещё какое-то количество выпитых стаканов, и Вершинин уже вполне свободно целовался без разбора, с кем попало. Откровенно говоря, ему это даже нравилось — ощущение раскованности, свободы, отсутствия обязательств. В голове буйно стучала музыка, сливаясь с пульсом, всё тело обдавало жаром и снаружи от множества разгоряченных постоянным движением, танцами тел, и изнутри от выпитого алкоголя, а ещё, разумеется, дурманящее чувство чужих губ, мягких и горячих, притом всё время разных. Порой Вершинин, конечно, ловил себя на мысли, что, пожалуй, даже немного жалеет, что это не чьи-то конкретные губы, а человек, ими обладающий, не является для Паши кем-нибудь близким, тем, с кем сам юноша хотел бы просыпаться по утрам. Но, несмотря на все это, Вершинин исправно ощущал тяжесть чьего-то тела на своих коленях, прижимал кого-то к стене, разгоряченно целуя, и сам оказывался прижимаемым кем-то.       И все-таки ему было как-то больно, не по себе от того, что пытается заглушить тревожащие его чувства алкоголем, громкой музыкой, эффектом толпы и неловкими поцелуями с кем попало. Однако каждый раз, когда Паша ловил себя на такой гадкой мысли, этом поганом ощущении, он заливал в себя новый стакан, чувствуя, как ещё сильнее пьянеет. Хотя опьянял его не только алкоголь — голову кружила и бесконечная музыка, и те самые проклятые поцелуи, пропади они пропадом, и бессовестные неловкие касания, и ощущение нереальности, и какое-то странное чувство свободы, вероятно, вызванное тем, что наконец выдался вечер без самокопания, да и вообще без каких бы то ни было беспокойных мыслей.       Однако Вершинин всё ещё ощущал некую усталость, которая гложела его с самого утра — вроде той, что съедает человека в пасмурный выходной, когда нет желания что-либо делать, ни простые, ни особенные вещи не радуют, а силы есть только на то, чтоб лежать в кровати и без конца листать ленты социальных сетей в надежде найти там утешение своей тоски. Эта печаль утомляет, а потому Паша был довольно уставшим изначально и, проведя некоторое время в движении и бурной компании, взаимодействие с которой тоже отнимало немало сил, был окончательно изнурен. Поэтому юноша, для верности залив в себя ещё пару стаканов, довольно оперативно удалился в первую попавшуюся тихую комнату и, убедившись, что в ней никого нет, и он никому не помешает, обессилено опустился куда-то на пол, несмотря на то, что совсем рядом было какое-то кресло, а чуть поодаль — кровать. Голова уже болела, и Паша понятия не имел, с самого ли утра она болит или начала только сейчас, из-за музыки ли или из-за выпитого алкоголя. Однако здесь, на полу было посвежее, да и тут же подвернулась прохладная дверца шкафа, возле которого оказался Вершинин, немедленно прислонившийся к ней с неким блаженством.       Уснул Паша почти сразу и был практически уверен, что ему в кои-то веки ничего не будет сниться. Но его надежда не оправдалась. Сначала юношу, будто на волнах, колыхало легкое, головокружительное, и всё же приятное ощущение расслабленности, заставляющее Вершинина почувствовать себя еще лучше, свободнее, беспечнее. Однако вскоре оно неожиданно, хоть и постепенно сменилось на нечто беспокойное, дребезжащее, волнующееся, как буйное море. Юношу вновь окатило уже знакомое ощущение холода и одиночества, смешанное со страхом. Паша, казалось, даже сквозь сон ощущал непомерное разочарование от того, что он снова здесь, в этом странном, пугающем царстве своих сновидений.       Вершинин в полной мере ощутил чьё-то присутствие, впрочем, он сам прекрасно знал, чьё именно. Тусклой волной колкой смеси огня и льда по всему сознанию прокатилось ощущение присутствия другого человека. Паше показалось, что вся его собственная сущность пульсирует в такт сиянию той самой Страшной Звезды. В один момент юноша поймал себя на мысли о том, что слышит чей-то голос, кто-то очень настойчиво с ним разговаривал. И Паша слушал, так, как никогда никого не пытался услышать, он видел того, кто с ним говорил, изо всех сил пытался внимать ему, тянулся и к понимаю, и к человеку.       В какой-то момент Вершинин даже очень чётко ощутил чужие касания. Сухие, невероятно горячие, они по-хозяйски пробегали по всему его телу, а Паша осознавал их совершенно ясно и даже не пытался сопротивляться. Наоборот, стал до беспомощности разморённым, податливым, самостоятельно ищущим ещё больше этих прикосновений, чтобы получить от них тепло и какую-то странную, своеобразную ласку, ему самому совершенно непонятную.       Вершинина неожиданно что-то выдернуло из состояния сна, и это произошло настолько резко, что в первые доли секунд он впал в легкую панику, вздрагивая и принимаясь шарить руками вокруг себя, как слепой зверёныш. Откуда-то сверху донесся знакомый голос, усердно поливающий ругательствами.       — Лёха? — буркнул юноша, окончательно просыпаясь.       — Пашка, ты что ли? — всё так же сверху удивленно поинтересовался Горелов, который парой секунд ранее запнулся в темноте о вытянутые ноги товарища. Он явно был не один, но переключил внимание на друга. — Ты чё тут валяешься?       — Лёх, — крайне беспокойно тоном, не терпящим возражений, заговорил Вершинин, собираясь в кучу, — дай ручку и бумажку.       — Чего? — не понял Горелов.       — Ручку и бумажку дай! — нетерпеливо повторил юноша. — Или телефон. Записать надо.       Алексей засуетился, чувствуя по тону товарища, что это срочно, и, сообразив, принялся было вытаскивать из кармана штанов мобильный телефон, но его почти тут же прервал голос Павла: — Всё. Хрен с ним. Забыл.       Паша замолчал, слышалось только его тяжёлое сопение. Он сам отметил, что стало значительно тише — грохочущая прежде в другой комнате музыка сменилась на что-то значительно более тихое и медленное. Судя по тому, что Леха был тут, да ещё и не один, все уже разошлись. Вероятно, было очень поздно.       Горелов несколько секунд помедлил, а потом опустился на пол рядом с Пашей. В это же время по комнате раздались мягкие шаги, и гулко скрипнула стоящая чуть поодаль кровать.       — Ну так, — заговорил Алексей, — чё ты тут сидишь?       — Я спал, — буркнул Вершинин.       Его товарищ усмехнулся: — Решил с тусы в сны сбежать? К своему этому непонятно кому?       — Не начинай, а? — нехотя отозвался Паша, отворачиваясь; его глаза немного привыкли к темноте, поэтому силуэт Лехи он различить вполне мог. — Я наоборот хотел сегодня так накидаться, чтоб мне ничего не снилось. — Вершинин самому показалось, что звучит он до ужаса жалко, и юноша поморщился.       — М-да, — как-то грустно протянул Горелов, — как я понял, не получилось?       — Не получилось, — с грустью повторил Паша, согласно кивая.       — А ручка тебе зачем нужна была? — поинтересовался Леха.       Вершинин пожал плечами: — Я записываю то, что мне снится, то, что вижу, слышу. — Он с секунду помолчал. — Со мной разговаривали. Он разговаривал.       — И, что, ты вообще ничего не помнишь? — зачем-то спросил Горелов, припоминая Пашино «забыл», произнесенное пару минут назад.       — Из сказанного — ничего, — печально хмыкнул Павел. — Зато, — он немного приободрился, — я, кажется, запомнил его голос. Возможно, мне это как-нибудь поможет потом.       Леха шумно вздохнул. В этом вздохе Вершинин услышал какую-то странную усталость, которая, видимо, скрывала под собой причину, явно утомлявшую и беспокоившую Горелова.       — Паш, — протянул он вдруг, — а ты не думал, что, может, просто немного, ну, того? Кукухой слегка поехал? Уж прости, — юноша как-то беспомощно всплеснул руками, — что так говорю, но все эти твои сны, поиски чего-то непонятного, каких-то людей, которых, может, даже не существует. Ты не думал, там, к врачу, например, обратиться или что-то типа того? Просто это, ну, как-то реально уже напрягает.       — Да думал я, — неохотно и мрачно отозвался Вершинин. — Думаешь, мне легче? Мне иногда ой, как хреново, поверь. — Он немного помолчал, бездумно глядя в одну точку и нервно подергивая ногой. — Я решил, что если мне станет ещё хуже, и при этом я так ничего и не найду, то точно пойду к психиатру какому-нибудь. Потому что это — уже ни в какие ворота.       Краем глаза Паша заметил, как Лёха понимающе кивнул. Они какое-то время помолчали.       — Ладно, — фыркнул Горелов, поднимаясь на ноги и по-дружески хлопая Вершинина по плечу, — не дрефь, прорвёмся. Найдёшь ты этого своего чувачка. — Он окончательно встал и протянул Паше руку. — А теперь давай поднимайся, на полу я тебя спать не оставлю.       Вершинин знал, что спорить с Лехой бесполезно, да и перспектива всю ночь провести непонятно как, в раскорячку ютясь на полу, его не очень-то радовала. Поэтому Паша охотно поднялся, конечно, не без помощи Горелова, который, с усердием придерживая с трудом передвигающегося товарища, довел его до другой комнаты, где повалил его на диван, уходя и тут же возвращаясь с каким-то пледом и подушкой.       — Спи, Морфей недоделанный, — с усмешкой фыркнул Лёха и удалился, попутно выключая всё ещё игравшую до этого музыку.       А Вершинин и без того клевал носом, и потому провалился в сон довольно быстро. На этот раз ему совсем ничего не снилось, Паша не знал, почему, но искренне был этому благодарен.