***
— С ним что-то не так, — вполголоса говорит Шота. — Вы не замечали? Хизаши кидает на него выразительный взгляд. Такой, который говорит больше любых слов. — Мы уже начали составлять список. Это ты слегка опоздал. Шота фыркает. Опоздал, он? Ага, как же. — Ничего подобного. Логичнее держать подозрения при себе, пока не появятся доказательства... — Все, кто геройствовал больше двадцати лет, немного странные, разве не так? — Немури будто убеждает саму себя. — Все «старики» со странностями. — Да ладно? — говорит Шота самым скептическим тоном, на который способен. — Допустим, это правда. Тогда почему он самый жуткий? Хизаши пожимает плечами: — Классический синдром отличника? Герой номер один всегда идёт вперёд и никогда не устаёт? — он театрально вздрагивает и допивает коктейль за Немури. Шота просто хочет добраться до сути. — Он собрал моё лицо. Так сказала Исцеляющая Девочка. Она занималась всем остальным, но лицо собирал он. — А, — говорит Хизаши. — У меня «чудесный череп», — продолжает Шота. — А, — говорит Немури, подзывает официанта и заказывает всем сразу по два пива. У Хизаши подрагивают усики. — Было очень славно с его стороны помочь тебе, — предлагает он. — Ага, очень славно, — подхватывает Немури. — Он вообще очень славный, вы заметили? — О, да-да, точно, он... славный малый, — в голосе Хизаши появляются нотки отчаяния. Шота хмурится на кружку пива. — Если он такой славный, почему ему понравился мой череп изнутри, а? Я же чуть не умер. Они едва не... мы все могли... но... «чудесный»? Немури вкладывает ему в руку кружку, только что принесённую официантом. То же самое делает Хизаши с другой рукой. — Заткнись и будь благодарен, — говорит она. — Такое ощущение, будто его пальцы всё ещё внутри меня, — говорит Шота. — Пожалуйста, заткнись уже, — говорит Хизаши. Они пьют. — Может, это просто хобби, — говорит Немури. — Ты тоже заткнись, — говорит Хизаши. Они снова пьют.***
Шота сдаётся и идёт прямо к источнику информации. Она сидит за компьютером и печатает вслепую. — Извините? — Да-да, что-то нужно? — Исцеляющая Девочка поворачивается к нему. На неё всегда можно положиться, что Шота очень ценит. — Меня интересуют хирургические навыки Яги, — говорит Шота. — У него ведь нет лицензии, — он трогает шрам на скуле. Руки сами туда тянутся. Вредная привычка, надо избавляться, пока совсем не пристала. Но по ночам он думает о паучьих пальцах и хирургических щипцах внутри него, о том, что кто-то считает чудесными его сломанные кости, и не может уснуть. Есть привычки и вреднее. Она мотает головой. — Почему ты спрашиваешь меня? — Хочется, — Шота уходит от ответа. — Это секрет? — Нет-нет. Раньше мы работали вместе. Твоя операция напомнила мне о старых временах. Он вправлял кости и скреплял сосуды, а я исцеляла их понемногу, а потом снова и снова. Иногда несколько дней подряд, — её лицо морщится в улыбке. — Для него это вроде отпуска. В следующие мгновения Шота думает о нескольких вещах сразу. Юэй — это отпуск: Яги не похож на человека в отпуске. Вместе работали: ну, Всемогущий дебютировал лет тридцать назад. Несколько дней подряд: раньше не умели сдерживать сильные причуды. Как в старые времена: спасательная деятельность Всемогущего не ограничивалась вытаскиванием людей из горящих зданий? И последнее, самое тревожащее. — Даже с учётом USJ? — О, да, — Исцеляющая Девочка поворачивает обратно к компьютеру. — Никто из учеников не умер. Всегда жалко, когда приходится отмечать детей, — она рисует пальцами на щеке крестик. — В твои времена такое уже не показывали, конечно! Сейчас с этим строго. Сейчас цензура в СМИ не пропускает изображения мёртвых детей. — Он помогал с катастрофическими травмами, — произносит он в пустоту. — Он наносил катастрофические травмы, — говорит она терпеливо. — А потом помогал их лечить. Всё это время он считал, что Яги совсем не думает о последствиях, когда использует мощные удары в густонаселённых городах... — Он заходил так далеко? — Ну, иначе он был бы злодеем, — поясняет она. — Герой должен спасать своих же жертв. Ты так не думаешь? Шота прокручивает в голове её слова. Может, все эти бесконечные пресс-конференции нужны не ради популярности. Может, так Яги напоминает себе, что он всё ещё герой. Что нужно заботиться о последствиях. — Я для него — тоже жертва? Исцеляющая Девочка хмыкает. — Он ведь пришёл слишком поздно. Разве ты не жертва? Шота никогда не думал так про себя. — Нет. — Интересно, — говорит она и выгоняет его из медпункта.***
После уроков Шоте приходит на почту письмо с ссылкой. По ней открывается страничка со старым школьным курсом, ещё с тех времён, когда у Шоты даже лицензии не было. Оказание первой помощи, модули с первого по шестидесятый, учебные видео, списки контрольных вопросов и тем для эссе. Материал на целый семестр. Подготовлены Исцеляющей Девочкой и другими героями, с предупреждением: видео не постановочные, слабонервным не смотреть. Первая запись качества середины века, изображение немного прыгающее, но легко позволяет разглядеть Исцеляющую Девочку и широкоплечего блондина с противосажевым фильтром и в зеленый очках с цифровой маской. Шота тут же узнаёт этого второго. Не может не узнать. В его больших ладонях нога, измочаленная почти до состояния фарша, вся пурпурно-фиолетовая, с торчащими обломками костей. Исцеляющая Девочка рассказывает, как подстроиться под лечащие причуды, как лучше искать и вытаскивать людей из-под завалов. Как работать в команде. Их пациент без сознания. Шота смотрит, как Яги промывает кости и артерии, слушает лекцию Исцеляющей Девочки о реакции отторжения, септическом шоке, кровопотере, о важности костного мозга и плоских костей. Яги собирает обломки и разорванные мышечные волокна подобно трёхмерному паззлу и показывает их на камеру, пока Исцеляющая Девочка всё говорит и говорит, а потом, наконец, дарит искалеченному бедняге лечебный поцелуй. — Благодаря моему ассистенту, я могу вылечить тысячи маленьких ран, не тратя энергию пациента на вправление обломков и клеточную регенерацию. Вроде мелочь, а какой результат! — она смеётся и хлопает пациента по уже целой, хоть и покрытой синяками ноге, опирается на его плечо и встаёт. «Мелочь», говорит она. Мелочь. Сколько они вообще знают о первых героях? Сколько всего «старики» от них утаили? Шота понимает, почему этот курс убрали из программы — он устарел благодаря многочисленным геройским агентствам, патрулям, спецам-спасателям, больницам, устройствам поддержки, государственным субсидиям для медсестёр и хирургов. Но его нельзя забывать. Не так легко. Шота смотрит на видимую часть лица Яги. Он по локоть перемазан в крови, но руки не дрожат, лицо расслабленное, ни следа знаменитой улыбки. Её отсутствие скрывает личность лучше любых цифровых масок. Снайп преподаёт историю. Шота пересылает ему письмо. «ты об этом знал?» «Это была моя идея», — тут же отвечает он. Встаёт из-за стола и прочищает горло. — «Идеальное Наведение» хорошо работает на оружие и ранах, Айзава. — Шигараки. В USJ. Ты целился в конечности. Ты бы его..? — он сам не знает, что хочет спросить. — Если бы он заслуживал помощи, — говорит Снайп. — Это не мне решать. Шота вспоминает правила классификации пациентов по степени тяжести и чувствует тошноту. Одно дело — знать, что от Яги зависят все их жизни. Совсем другое — понимать, что он распоряжается также их болью и цельностью. Это тяжкая ноша. Поэтому Шота никогда не завидовал обладателям исцеляющих причуд. — Всемогущему, — не вопрос, а утверждение. Снайп всё равно согласно кивает: — Он бы не оставил его без помощи надолго. «Надолго». Он не сказал, что раны были важными или опасными. Согласно отчёту, Снайп прострелил Шигараки обе руки и ноги. Шота думает о способности убить, покалечить, изувечить. Думает, испытывал ли Яги когда-нибудь искушение, и достаточно ли в нём человечности, чтобы поддаться ему. Конечно, да. Всемогущий геройствует уже тридцать лет. Хотя бы раз он должен был дать себе волю, немного «не успеть», «не заметить», проигнорировать. Брошенный в воду маленький камешек создаёт большие круги. Он думает о хладнокровной сортировке пациентов, о чудесных черепах, о медицинской стали и чужих пальцах на лице и о том, как же ему чертовски повезло выжить. Сохранить причуду. Глаза. По какой-то неизвестной причине разозлённый, усталый и раненый Яги не сорвал на Шоте свою человечность. Если Яги позволил себе только полюбоваться его сломанными костями, Шоту всё устраивает. Он не благодарен. Не теперь, когда знает так много. Но он рад, что смог вовремя сбежать. Этого достаточно.***
Но Яги всё ещё жуткий. Для такого здоровяка он слишком неподвижный, его прикосновения ненормально аккуратны, и теперь Шота знает, что он замещает Исцеляющую Девочку в свободное время. В живую он наблюдает это во время одного из патрулей. Рискованный выбор, неудобное место, опасная цель — он не рассчитывает силу и буквально вырывает руку злодея из сустава. Плечо тут же вздувается на месте вывиха. Чёрт. — Ничего не бойся, — тихо говорит Яги, смотрит на Шоту и садится на колени рядом со злодеем. — Тс-с-с. Тебе больно. Я могу посмотреть? — Я злодей! — огрызается он. — Да я вас убью... — Да-да, — говорит Яги снисходительно. — Покажи руку, пожалуйста. Тебе ведь больно? Злодей без вопросов доверчиво протягивает руку, и Шота начинает сомневаться в наличии у него здравого смысла, логики или хотя бы инстинкта самосохранения. Яги ощупывает плечо, цокает языком и говорит вроде бы добрым, но не терпящим возражений тоном: — Будет больно, — и вправляет сустав. Злодей воет. — Какого хрена? — Здесь тоже, — Яги не отпускает, только смещает хватку вбок и оглаживает пальцем выпуклость. — Ах. Прошу прощения. Ещё раз. Его руки напрягаются, усиливают нажим и резко дёргают. Раздаётся противный влажный хруст. Злодей плачет, заливая лицо соплями, дрыгает ногами, но его рука уже полностью прямая. Яги подбирает обломок трубы, рвёт на себе футболку и накладывает шину так деловито, что в шоке уже не только злодей, но и Шота. — Научись убегать, если силы не равны, — говорит Яги, отрывает ещё кусок футболки и делает косыночную повязку. Злодей поднимается на ноги и ощетинивается. Шота готовится применять причуду. — Какого хрена? Я ещё могу... — Молодой человек. Что я только что сказал? — он улыбается злодею мягко и по-доброму, складывает руки на коленях обманчиво-безобидно. У Шоты все волоски на теле встают дыбом, и дело не в причуде. Злодей принимает первое мудрое решение за ночь и убегает. Яги поднимается, опираясь о стену, и вздыхает. Его тяжёлая аура не исчезает, но будто бы сжимается. Складывается как пружинный нож, всегда острый, но не всегда заметный. — Есть причина, по которой вы гуляете так поздно, Сотриголова? Только сейчас Шота замечает, что задержал дыхание, и резко выдыхает. — Да. — А. Ну, удачного патруля, — говорит Яги. Кажется, кровь на руках его ни капли не смущает. Серьёзно, да что не так с этим человеком? — Я тебя провожу. Яги пожимает плечами. Учитывая его рост и длину конечностей, смотрится внушительно. — И с чего бы..? — Хочу задать пару вопросов. — Вы тоже? — мягко спрашивает Яги. Шота не может понять, кого из них он высмеивает. Может, обоих. Может, весь мир. — Почему с такими навыками ты не пошёл в спасатели? — Яги только что вправил вывих и сделал косыночную повязку как по учебнику. Конечно, зайти в больницу парню придётся, но по крайней мере у него все кости на месте. До травмпункта доберётся без проблем. — Было бы неразумно начинать карьеру под контролем якудза, — отвечает он всё тем же благодушным тоном. Яркая бодрость Всемогущего превращается во что-то непонятное в Яги. — Якудза, — эхом повторяет Шота. Сейчас это слово, погребённое под бесконечными злодейскими группировками и бунтами беспричудных, превратилось в пережиток истории. Но Яги говорит так, будто раз однажды оно что-то значило, значит и сейчас. Нелогично. И применительно к себе... Шота не будет лезть. — Ты же их разбил. — Мгм. У меня было преимущество. Я вырос в налоговом убежище. Нынче злодеи не те. Совсем не умеют распоряжаться финансами, — говорит он неодобрительно. Шота готовился к тому, что работа с Всемогущим будет бесить и разочаровывать. Он не ожидал узнать что-то новое, получить столько пищи для размышлений. Налоговое убежище — это особый вид сиротского приюта, и мысль о том, что Всемогущий когда-то был одним из многочисленных винтиков в бухгалтерской машине, вызывает головокружение и стойкое ощущение нереальности происходящего. — Восемь заветов Смерти... — начинает Шота, но не знает, как продолжить. Яги вздыхает. Впервые за всю ночь он кажется действительно раздражённым. — Такое обращение с ребёнком контр-продуктивно. Разумеется, она переметнулась. Они даже не удосужились заработать её верность! В таком возрасте это легче лёгкого, но... — он цокает языком. Шота понятия не имеет, что делать с таким... хладнокровным Яги. Он не одобряет методы преступников, но полностью игнорирует моральную сторону вопроса. — Будь они компетентнее, Мидория бы умер. Как и ещё куча людей. — Ах, да, — говорит Яги. — Простите, не нужно было обсуждать это с профессиональной точки зрения. Шота поворачивает голову и пристально смотрит. — У тебя есть профессиональная точка зрения на то, как лучше манипулировать детьми? — внезапное осознание холодит кровь. Не детьми. Якудза. — Ты думал, что сделал бы, будь это твоя операция. Восстановитель ужасал. Но Всемогущий в качестве главы Восьми заветов Смерти... — Айзава-сенсей, — начинает Яги. Глядит поражённо и разбито. — Извините, я не подумал. Я... я забыл. Я забылся и говорил слишком свободно. — он лохматит затылок. Поднятый локоть кажется острым ножом. — Не беспокойтесь об этом, ладно? — Нет, — говорит Шота. Это важно. То, что Всемогущий думает как злодей, не удивительно. Это даже логично. Но он добровольно показывает эту способность к холодному расчёту, которая позволяет ему не убивать всех вокруг ударными волнами. Вот что удивительно. Вот он, человек, который собрал череп Шоты по частям. — Как бы ты предотвратил повторение этого? — давит он. — Фронт Освобождения? Как бы ты их остановил? — Хороший вопрос, — говорит Яги. Шота резко останавливается. — Они тебя не спрашивали? — Я всего лишь герой в отставке, Айзава, — отвечает Яги. — Да, я был Всемогущим, но... — Да ни хрена, — резко перебивает Шота, — Скажи, что бы сделал ты. Он хмыкает. На его лице появляется маленькая кривая улыбка. — В идеале? Дал бы им то, чего они хотят. Нет, Айзава, — пресекает он созревший протест, — то, чего они действительно хотят. Они чувствуют себя бессильными, изолированными, брошенными. Поговорите с ними. — У нас нет времени... — он обрывает сам себя. Яги улыбается. — Что? — У вас есть время, потому что время есть у Шигараки, — говорит он ровно и непреклонно. — Если бы времени не было, город был бы на военном положении, а мы сейчас разговаривали не на улице, а на складе с трупами. Шота вообще не понимает этого человека. — Всё не так просто. Да, мы победили Восстановителя, но потери... — Незначительные. — Что? — Ночноглаз мёртв, Мидория едва не погиб. Мирио потерял причуду. — Рассматривайте это как переговоры о заложниках, — говорит Яги твёрдо, но добро, и от этой доброты только хуже. — Вы — заложники. Поговорите со своими захватчиками. Узнайте их приоритеты и рассорьте. Объединить две организации не так просто, — в его голосе появляется задумчивость. — Обязательно будут расхождения во мнениях. Шота тяжело сглатывает. — Нам хватило и анти-причудных пуль. — Чтобы их эффект имел значение, нужно сначала выжить, Айзава, — его тон становится ещё мягче. — Убийство не было его целью. И всё же, индивидуальный подход к каждому, особые футляры для пистолетов, на производство которых нужны материалы и время, и они не удосужились создать снайперскую винтовку или дротики? Никаких шрапнельных гранат с раствором? — он качает головой. — Восстановитель имел широкие амбиции, но мыслил слишком узко. Шота никогда не представлял Всемогущего в роли террориста. Возможно, злодеи представляли. Для них он и был террористом. В официальных отчётах мало написано об этом. Пафосных спасений хоть отбавляй, да, но все пропускают ликвидации группировок якудза и хвалят его за падение уровня преступности. Он тоже пропускал это и считал Всемогущего глянцевой картинкой, красочной пустышкой. Что ж, пришло время учиться на ошибках. — Ты бы действовал так? Яги смотрит на него. — Нет. Так действовал бы он, если бы говорил серьёзно, — его улыбка всё ещё маленькая и перекошенная. Присутствие рядом человека, создавшего современное общество, превращает простое любопытство в непреодолимое искушение. — Что сделал бы ты? — Если бы задался целью уничтожить взгляды общества на причуды? Я бы рассчитал дозы и создал яд. Еда, урожай, растения, медицинские приборы. Сахар, мука, краска. Диализный раствор, физраствор, запасы плазмы. Отвлекающий манёвр каждую неделю, каждые две — новый источник. Десять-пятнадцать взяток по десять тысяч каждая. — он растопыривает длинные пальцы и хмыкает. — Трёх месяцев хватит. Внезапные пропажи причуд вызовут панику — люди не смогут доверять еде, воде, воздуху, врачам, самим себе и друг другу — постоянные новые источники яда — волна страха, ненависти и насилия — это уничтожит всё, что создал Всемогущий — это уничтожит их всех, расшатает экономику, перераспределит силы, создаст нехватку людей... И среди всего этого — Всемогущий. Ничего не бойтесь! Я уже здесь! Шота подавляет внезапную тошноту, но земля под ногами качается, перед глазами всё плывёт. Будь Яги хоть на каплю хуже, чем он есть, поддайся он искушению хотя бы раз... — Меня превозносили за то, что я выхожу за пределы возможностей, — говорит Яги, точно зная, что творится у Шоты в голове, — Плюс Ультра. Но никто не подумал, что это значит. Кроме Ночноглаза. Были дни, когда он по одному взгляду — даже без причуды! — мог определить, когда мне лучше остаться дома. — Но ты же в отставке, — осторожно говорит Шота. Яги расслабленно пожимает плечами: — Бывают такие дни. У вас тоже. Разве нет? Чёрт. Дерьмо. Он втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Им повезло. Им так чертовски повезло, они и не знают, чего избежали благодаря Яги, каким могло быть будущее. Сила Всемогущего. Используй он её как-то по-другому, и тогда... тогда... Когда-то Шота думал, что живёт в худшем периоде Всемогущего. Раздутого индюка, слишком сильного и не осознающего этой силы. Он ошибался. И Яги всё осознавал. — Я провожу тебя, — с усилием выдавливает Шота. Перспектива выпустить Яги из поля зрения сейчас пугает его больше, чем сам Яги. Больше, чем боль в глазах и фантомные ощущения пальцев на коже. — Простите, кажется, я вас напугал. Это же всего лишь теория. Необоснованные спекуляции! — он над этим смеётся. — Кроме склада с трупами, — Шоту так и тянет потыкать пальцем синяки, расшатать больные зубы, сковырнуть с раны корочку. — У тебя были такие разговоры. — М-м-м. Не скучаю по ним. После них меня всегда тянуло на чизбургеры! Шота никак не может увязать в одну мысль Всемогущего, еду и трупные склады. — Серьёзно? — Да! После Камино я проснулся от вкусного запаха, но оказалось, что пахло мной! — Яги смеётся, почёсывая шею окровавленной рукой, и Шота впервые замечает странную кожу на локте. В отличии от другой руки, на этой нет морщинок и мелких веснушек. Его локоть не похож на локоть. Слишком гладкий, но не трансплантат. Скорее, оттуда вырезали кусок и просто сшили края над костью. Шота предполагал, что новый цвет его собственного локтя — это последствия от причуды хирурга. Он никогда не думал... откуда бы ему... но это ведь вполне в духе Всемогущего, разве нет? Ради злодея он готов отдать последнюю футболку, а ради коллег — выложиться на Плюс Ультра. Разумеется, мать его. — Ты отдал мне свой локоть. — А, только кожу. У меня её много, как видите! Даже моя геройская форма сильно похудела, — искренне говорит он. — Чего добру пропадать? — Я тебя не понимаю, — признаётся Шота. От этих переключений от жуткой вежливости к жуткой осознанности к жуткой щедрости у него болит голова. — Тебя вообще хоть кто-нибудь понимает? Ты это специально? Яги всё ещё улыбается, но уже устало: — Нет, мы с вами в одной лодке. Я сам себя не понимаю. Он не хочет сближаться с Яги ещё больше. Это уже и так слишком близко для одной ночи. Но... — У тебя тоже есть время, — осторожно говорит Шота. — Если мы все заложники, значит, и ты тоже. — Ну, возможно, — отвечает Яги. Он больше не улыбается. — Так тот злодей, за которым вы гнались... Шота с облегчением поддерживает смену темы, говорит о вещах, которые знает и понимает, загоняет дурные мысли поглубже. Хизаши был прав. Список странностей Всемогущего настолько длинный, что им можно обернуть планету по экватору. Он как айсберг — ослепительные улыбки на одну восьмую, на остальное... что? Не злость, не ненависть, не жестокость, даже не безразличие. Одна восьмая Всемогущего, семь восьмых Яги Тошинори, а он... Шота не знает, кто он такой.***
Детектив Тсукаучи прекрасно передаёт голосом раздражение. — О Тошинори? Зачем? — Я слышал, вы друзья. — Да, — отрезает он. — И? По-другому это никак не сформулировать. — Он когда-нибудь говорил как злодей? Вёл себя с преступниками странно? На том конце тихо вздыхают. — А. Поздравляю. В вас увидели друга. Шота моргает. Тсукаучи ни капли не удивлён. — То есть, это не новое явление. — О, поверьте, это он ещё размяк. По сравнению с тем, что было. К счастью для всех нас, кстати. Размяк. Ну, да, Всемогущий ведь в отставке. Но Тсукаучи говорит так, будто знает о его другой стороне не понаслышке. — Его травма, — наполовину предполагает, наполовину утверждает Шота, — боль изменила его. Тсукаучи цокает языком. — Не совсем. Боль заставила его меньше скрываться. Примерно таким он был в эру якудза. От этих старых историй даже у вас волосы завьются. Шота смотрит на прядь немытых волос, спадающую на глаза. — Трудно поверить. — Ха! Дело в том, что Тошинори показывает зубы только тем, с чьей реакцией готов мириться. Вне зависимости от ответа, он довёл бы вас до дома, уложил в постельку и подоткнул одеялко. — И потом больше никогда не говорил бы об этом. Потому что такой он человек. Тсукаучи удовлетворённо хмыкает. — Именно. — Как вы справляетесь? — Шоте даже не нужно уточнять. Всё это, весь этот человек, его навыки и привычки, и как он говорит о себе будто о ходячем наборе запчастей для других. И как Яги носит кровь на руках словно вторую кожу. — Я напоминаю себе, — говорит Тсукаучи, — что он хороший человек. Шота задумывается. — Будь он плохим, мы бы знали. Тсукаучи фыркает. — Тогда мир был бы совсем другим. Никаких героев. Сплошные фермы, и мы все в роли скота. А вы думали, Восстановитель плохой, раз воспользовался одной маленькой девочкой. Шота хмурится и игнорирует его тон. У Тсукаучи тоже есть острые грани. Без них никак. — Он планировал стереть все причуды, — а ещё они изучали Шоту. Вот было весело это узнать. — Это не относится к теме, Айзава-сан. — Он издевался над ней, разбирал на части. Ещё как относится, детектив, — его уже тошнит от такого отношения к Эри. Ладно ещё Яги, но Тсукаучи? — Он едва не уничтожил всё наше общество. — Общество, да, — Тсукаучи издаёт невесёлый смешок. — То, что создал Тошинори. Но ни одному из вас не пришло в голову спросить его об этой организации, — в его спокойном вежливом голосе нет ни капли яда. Но Шота слышит целый океан. — Вы действительно думали, что они существуют без его ведома? Инстинктивно его тянет сказать «но это слишком продуманно для Всемогущего», и тут же на языке горчит от стыда. Шота почти не хочет знать. Если всё это было напрасно... если они сами во всём виноваты, потому что забыли о единственном, кто мог помочь... — Если бы мы спросили? Тсукаучи вздыхает. — Один звонок, и несколько кланов объединились бы вместе, чтобы защитить наследие уважаемого оябуна. Девочку бы вытащили и передали ему лично. Ничего этого бы не случилось. Шота едва может дышать от ужаса. Один звонок. Рабочая сеть якудза, которые бы пришли на зов Всемогущего защищать свою репутацию и самих себя. Это было бы в их же интересах. Отказаться было бы нелогично. Он вспоминает тех, кто ненавидел Восстановителя, но служил ему из верности. Верности бывшему боссу. Воссоздать эту верность в сотнях таких же, надавить на инстинкт самосохранения и... Нельзя узнать, сработало бы это. Помогло бы это уменьшить потери или наоборот, увеличило. Яги намекал, что они легко отделались всего одним погибшим. Но они могли хотя бы попробовать. Кто-то мог бы догадаться сказать Яги. Но он узнал обо всём, когда уже было поздно что-то менять. Неудивительно, что он был таким... небрежным. — Тошинори никого не винит, — говорит Тсукаучи. — Таков его выбор. Шота силой заставляет себя ответить: — Говорите так, будто он может выбирать, что чувствовать. Это нелогично. Он не хладнокровный, а увлечённый. Вздох. — Айзава-сан. Он решил, что для него каждый — это личность, не важно, герой или злодей. Он выбрал считать это правдой. Вот этим он увлечён. Если бы он не видел человека в каждом, ну... иногда эта мысль не даёт мне уснуть. — Он не мог защитить всех, это невозможно. — Он мог решить, что защищать стоит только некоторых, Айзава-сан. Не хочу запутать, но, кажется, вы меня не понимаете. Может, вы слишком верите в его имидж, не знаю... Он? Верит в эту глянцевую пустышку? — Я никогда ничего не принимаю на веру, Тсукаучи-сан. Тсукаучи звучит очень устало: — Тогда почему вы не можете принять, что он мог решить, что одни жизни ценнее других? Почему? Да потому что... Ох, чёрт, да из-за Всемогущего. «Я здесь». В этом всё дело. — Проблема вагонетки не является моральным аргументом, — выдавливает Шота сквозь зубы. — Является, если вагонетка — это ты, — отвечает Тсукаучи, — как и рельсы, и поезд, и стрелка. Разве это не пугает? — Что «это»? — Он увидел, кто мы есть, и решил, что мы всё ещё достойны его. — Спасибо за помощь, — рычит Шота. По коже бегут мурашки, горло забивает липкий ком. — Спокойной ночи, Айзава-сан. Самодовольный, всезнающий ублюдок.