***
Жизнь всех нас ставят перед выбором, порой не простым.
Прошла неделя с известия о Беллатрисе Лестрейндж, светящей черной меткой в Хогсмиде, и конфликта между Гарри и Гермионой. За семь дней, которые весь Хогвартс провел в ожидании дальнейших действий Пожирателей и перешептывании двадцать четыре часа в сутки, гости из будущего так толком и не поговорили. Они встречались по утрам за завтраком, желали друг другу доброго утра и, закончив с едой, расходились в разные стороны: Гермиона в компании Лили и таскающегося за ними Северуса торопилась успеть в библиотеку до начала занятий, а Гарри проводил каждую свободную минуту с Мародерами. И, признаться честно, их обоих устраивало такое положение дел. Лили Эванс, как сумела понять Гермиона, — самая прекрасная и солнечная девушка, с которой ей приходилось общаться. Она действительно была солнышком не только в своей компании, но и во всем Хогвартсе; она, несмотря на оскорбления ценителей чистой крови, была готова помочь всем и каждому. За все время их знакомства Гермионе ни разу не приходилось услышать или стать свидетелем грубости со стороны Лили. Джеймс Поттер, постоянно действующий своей не совсем подружке на нервы, был исключением из правил. К слову о Джеймсе. Он был абсолютным идеалом для Гарри и ужасным задирой и балагуром в глазах Гермионы. Помимо того, что из-за него и Сириуса у Гриффиндора были вечные «минус баллы», так он еще и умудрялся отравлять жизнь тем, кого судьба не наградила природной харизмой, внешностью очаровательного хулигана и умением нравиться окружающим. Но Гарри не замечал этого и постепенно начинал быть в глазах окружающих не просто «копией Джеймса», как его величали за спиной, а одной из самых ярких личностей Хогвартса. Его слава потихоньку возвращалась к нему, хоть и в другом проявлении. Гермиону это раздражало еще больше, чем то, что она не нашла ничего, что бы могло помочь им вернуться домой. Правда, Хогвартс в любое время становился вторым домом. Весь ноябрь был отвратительно ветреным и дождливым, поэтому с приходом зимы все жители Хогвартса взвыли и начали строчить письма домой с просьбами выслать им как можно больше теплой одежды, которая поможет не слечь в больничное крыло с простудой. У Гермионы написать домой возможности не было (Лили она сказала, что родители отправились в путешествие до Рождества), поэтому ей приходилось покупать теплые вещи в Хогсмиде. Слава Мерлину, профессор Дамблдор спохватился еще задолго до наступления зимы, выделил ребятам деньги из школьного бюджета и отправил в магазины, чтобы они купили себе все необходимое. Шиковать ни Гарри, ни Гермиона не стали и купили только то, что было им нужно. По большей части они, конечно, потратились на теплые вещи, потому что оба надеялись, что выберутся из прошлого хотя бы к Рождеству. Однако едва ли они желали вернуться так сильно, как Гарри всегда мечтал встретиться с родителями по-настоящему, а не только в зеркале или во снах. С зимой пришел не только дичайший мороз, но и что-то хорошее. Например, Гриффиндор практически догнал по очкам Слизерин и уже сравнялся с Когтевраном. Благодарить за такой подарок к Рождеству нужно было Гермиону Грейнджер, которая лишь улыбалась на все восхищенные взгляды и закатывала глаза на едкие комментарии со стороны Сириуса Блэка. С ним девушка старалась пересекаться только на занятиях (и то отсаживалась за милю) и не разговаривала вообще. Виной тому служили разногласия, произошедшие на астрономической башне. Сириус, воспитанный Вальбургой, свое отношение к эльфам не поменял, а Гермиона, будучи ярой защитницей всего, к чему относятся плохо, считала его заносчивым нахалом, способным только на хорошие отметки по Защите от Темных Искусств — здесь, кстати говоря, Сириус и Джеймс блистали — и пакости. Второй хорошей новостью стало приближение Рождественского бала, который обещал быть просто потрясающим. Большинство учеников мужского пола, конечно, делали ставки на божественный обед. Но девушки мечтали о заоблачных танцах, на которые они наденут свои лучшие наряды и, наконец, покорят сердца особо привлекательных джентльменов. Лили не стала исключением и очень часто разговаривала с Гермионой о бале. Она рассказывала ей о традициях, одной из которых была обязательная явка в паре (желательно) с кавалером. Последнее заставляло Гермиону улыбаться, потому что в памяти сразу же всплывал Виктор Крам и чудесный вечер, омраченный только несусветной глупостью Рона, с ним на цветочном балу. Лили вообще рассказывала много о происходящем в школе. Это происходило, потому что Гермиона часто торчала в библиотеке, а у Эванс было достаточно знакомых, чтобы быть в курсе всего. Некоторые ученики уже сейчас начинали подыскивать себе достойную партию, а, как минимум трое, рискнули подлить любовное зелье в стакан Сириуса Блэка. Бедолага уже боялся пить в людном месте и шугался девочек с младших курсов. Джеймсу повезло чуть больше. Его поклонницы ограничивались открытками, подкинутыми под дверь спальни и еще не (пока еще не) подливали любовные зелья в стаканы. Лили тоже раздумывала над тем, чтобы пригласить на бал пятикурсника с Когтеврана, с которым они вместе ходят на Травологию и Трансфигурацию. По мнению обеих девушек он был довольно милым — смазливым — и достаточно самоуверенным, чтобы принять приглашение, не побоявшись тяжелого взгляда Джеймса Поттера, который, кажется, внушил всем, что Лили Эванс приглашать нельзя, что Лили Эванс занята им. Но и сам он не торопился налаживать контакт с рыжеволосой и, тем более, приглашать на Рождественский бал. Сама же Гермиона отмахивалась и уклонялась от продолжения беседы каждый раз, когда Лили спрашивала, не подыскала ли ее подруга себе идеального кавалера. Если честно, то Гермиона даже не пробовала искать. Она думала, что Гарри соизволит спуститься с небес на землю, к простым смертным, и извинится перед ней. Тогда они смогут пойти вместе и не будут заморачиваться в поисках пары. Однако Гарри не предпринимал даже мельчайшей попытки наладить с ней контакт, в учебе теперь полагался на Люпина и иногда просверливал ее взглядом, отводя его как только Гермиона начинала смотреть в ответ. Это забавляло Грейнджер и уже через несколько дней она осознала, что Гарри не сделает первого шага к примирению — он слишком занят новыми друзьями и девочками, которые находили его не менее привлекательным, чем Джеймса или Сириуса. Гермиона тоже была занята — она до сих пор искала способ вернуть их в будущее. Зато, как ни странно, помириться желал Сириус. Он все чаще появлялся в библиотеке в компании Римуса (в первые пару раз Гермиона решила, что он прячется от назойливых поклонниц), иногда подсаживался к ней на Зельеварение, напоминая, что иначе он точно что-нибудь взорвет, как на первом ее уроке у Слизнорта, и делал довольно милых журавликов с помощью магии, которых пускал в ее сторону каждый раз, когда рядом было очень много народа. На все это Грейнджер фыркала и просила перестать ее терроризировать, потому что общество самодовольного напыщенного чистокровного ненавистника домашних эльфов ей противно. Сириус даже пытался доказать, что он вовсе не ненавидит домашних эльфов, просто относится к ним не совсем как к равным — такие уж порядки у него в семье. Отделался он тогда незначительным взрывом мозга после двухчасового спора с «дурмстрангской красавицей». Но попытки наладить контакт Блэк не оставлял, поэтому Гермиона была совершенно не удивлена, когда застала его одиноко сидящим в библиотеке после занятий. Сириус сидел на стуле, положив руки и голову на стол. Он не шевелился, поэтому Грейнджер расценила это как неуважение к обители знаний и выгрузила здоровенную стопку книг, притащенную из выручай-комнаты во владения библиотеки Хогвартса, на стол. — О, Миона, — Сириус от неожиданности подскочил со стола и потянулся, тщательно скрывая свой уставший, измотанный и крайне сонный вид; первой мыслью Гермионы стали те девочки, которые готовы на все, лишь бы вскружить голову наследнику семьи Блэк, и только второй стало близившееся полнолуние. Кстати говоря, помимо напыщенности Сириуса, он умудрялся раздражать ее одним только обращением, придуманным не так давно. И это его «Миона» не нравилось ей больше, чем даже бабушкино «Герми» или дедушкино «рыбонька». Но, кажется, ее полное имя не устраивало Его Величество Блэка, поэтому он не реагировал на просьбы прекратить. Или ему просто нравилось выводить ее из себя. Лили сказала, что второе более вероятно, потому что Сириус может быть еще невыносимее, чем Джеймс. В этом Гермиона Грейнджер убеждалась с каждым разом все больше. — Меня зовут Гермиона, — она закатила глаза и села напротив сокурсника, — помнишь, да? Гер-ми-о-на. Голос Грейнджер звучал холодно; любой другой на месте Сириуса послал бы к черту попытки помириться и смылся из поля ее видимости и досягаемости как можно скорее, но Сириус уходить не собирался. Напротив, он удобнее уселся на стуле и притянул к себе одну из слишком уж увесистых книг. Гермиона наградила его еще более ледяным, чем голос, взглядом и, ничего не сказав, уставилась в текст перед собой. — Если ты скажешь мне, что именно тебя интересует, то я найду это гораздо быстрее, чем, если буду играть в угадалку, — сказал Сириус. Гермиона неоднократно слышала, что Блэк не отстает просто так и очень — ну о-очень — часто бывает слишком надоедливым. Кажется, он решил продемонстрировать ей все свои худшие стороны, чтобы оттолкнуть не только от себя из прошлого (его настоящего), но от себя из будущего (ее настоящего). Хотя, конечно, настоящее у всех одно, правда, для всех, за исключением Гарри и Гермионы, оно более настоящее. В помощи Сириуса Гермиона не нуждалась, о чем поспешила ему сообщить. Напоследок она попросила, чтобы он освободил помещение, потому что поглощает слишком много кислорода и мешает сосредоточиться из-за исходящей от него энергии эльфо-ненавистника. Сириус не обратил на столь милое оскорбление никакого внимания и даже не предпринял попытку уйти. Он остался сидеть за любимым столом Гермионы напротив нее, и бессмысленно перелистывать странички книги. Они были желтыми от старости и очень хрупкими, поэтому несколько раз некоторые из них чуть не выпали из общей кучи, но были надежно втолканы Сириусом обратно. Он сидел спокойно, шелестел страницами и насвистывал время от времени. В конечном итоге последнее надоело Гермионе. — Не свисти, — она цокнула языком, вынырнув из-за книги, и взглянул на парня перед собой. На ее лице мелькнула усмешка, ясно говорившая о том, что сейчас его ожидает очередной плевок в сторону его неправильного отношения к эльфам. Ох, слышала бы эту девчонку Вальбурга! — Денег не будет. И все твои домашние слуги обидятся и уйдут. — Поверь, денег у меня хватит, чтобы в доме жили все эльфы Хогвартса, — на автомате выпалил Сириус, якобы увлеченный статьей про владельца философского камня, самого старого человека на планете. Это было сказано настолько непредусмотрительно — Сириус вовсе не хотел задеть Гермиону, — что Блэк совершенно не ожидал получить звонкую пощечину. Гермиона вскочила на ноги, оперлась руками на стол и ударила его; вся эта ситуация жутко напоминала сцену из какого-нибудь маггловского фильма, где полицейский пытается выбить из обвиняемого правду. Сириус поморщился, отложил книгу и приложил холодную ладонь к щеке. Наверное, Гермиона вложила в удар всю силу, потому что ему было больно. Но показывать это Сириус и не думал. Он отодвинул стул, поднялся и повторил ее позу, идентично уперевшись руками в стол. Теперь они находились в одинаковых положениях, а расстояние между их лицами вряд ли бы хватило для хорошей повторной пощечины. — Не делай так никогда, Миона, — прошипел Сириус, неотрывно смотря на Грейнджер. Она чувствовала, что взгляд Сириуса испытывает ее, и она явно уступает ему в мощи, но по-прежнему не отводила глаз и продолжала держаться под натиском взгляда Блэка. Кажется, природа наградила всех Блэков умением унижать и притеснять простых смертных одним только взглядом. Вальбурга на портрете на площади Гриммо делала это изумительно; Гермиона знала, потому что однажды решила отмыть рамку, но была практически сожжена темными глазами и оглушена паническими криками. Больше она к портрету матери Сириуса не приближалась, хотя портрет был не прочь оскорблять ее даже на расстоянии. — Оставь меня в покое, Сириус Блэк! — ответила Гермиона. — Ты ничем не лучше Малфоя, такой же самовлюбленный идиот, который считает, что мир должен… Гермиона не договорила, потому что Сириус, положив ладонь ей на шею, резко притянул к себе и поцеловал. Он посчитал, что это единственный способ заставить ее заткнуться, потому что другого он не сумел придумать. Губы у Гермионы были шершавыми и сухими, и Сириус готов был поставить сто галеонов на то, что она никогда прежде не целовалась по-настоящему. А он целовал ее именно так — по-взрослому, как однажды сказала ей Джинни, — немного грубо и без намека на те чувства, которые должны испытывать влюбленные парень и девушка при первом поцелуе. Потому что ни Сириус, ни Гермиона не были влюблены. Тем более, друг в друга.***
Ты не отрицаешь, что лишний, но и не смиряешься с этим. Ты хочешь стать нужным в качестве лишнего. И именно в этом твоя ошибка и абсурдность твоей борьбы.
В жизни Гарри происходило что-то ужасно странное, но от того более превосходное. Впервые за пятнадцать лет он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Во-первых, его родители живы, а, во-вторых, его родители, их друзья и многие-многие друзья были его друзьями. Настоящими друзьями! Как Гермиона и Рон, а не как те, кто пытался завязать с ним контакт из-за шрама на лбу и славы, писанной на страницах книжек. У Гарри началась новая жизнь, которая полностью устраивала его, за исключением одного единственного пункта. И этим пунктом была Гермиона Грейнджер, которая была рядом с ним, но в то же время держалась от него и его новых друзей на расстоянии. Вместе с ней от Мародеров отстранилась и Лили, что раздражало Джеймса в разы больше, чем проигранный Англией недавний матч по квиддичу. Джеймса вообще раздражало все, что идет не по его плану. Конечно, у него никогда не было четко намеченного плана, он всегда делал то, что взбредет в голову, но вернувшаяся вновь стадия отношений «ура, она пожелала мне не подавиться тыквенным соком» с красоткой Эванс его определенно точно не устраивала. Он неоднократно говорил, что ее явно настраивает против него Нюнчик, и, если его предположения подтвердятся, то этому парню не жить. Убивать Северуса Джеймс, разумеется, не собирался, но сломать нос мог без особого труда. Ведь про нанесение телесных повреждений физическим путем в уставе школы ничего не сказано и максимум ему придется драить кубки несколько недель. Такой расклад ему нравился, учитывая, что от чистки кубков его освободят обязанности охотника в команде Гриффиндора и Макгонагалл. Если говорить о квиддиче и Макгонагалл, то у Гарри здесь дела обстояли гораздо хуже. Он не решался пробоваться на место ловца, потому что у Гриффиндора уже был замечательный ловец, а сам он не видел смысла теснить полноправного игрока на недолгое время. Профессор Макгонагалл относилась к нему с легким недружелюбием — Гарри учеба не давалась так легко, как тому же Джеймсу, но проделки и срывы занятий удавались также прекрасно, если не лучше. В общем, в глазах Макгонагалл он выглядел безрассудным мальчишкой, которого интересуют только популярность и девочки и которому совершенно некогда думать об учебе и факультете. Но она, конечно же, очень глубоко заблуждалась. Гарри не «цеплял» каждую вторую красивую девушку, чтобы похвастаться ей перед друзьями или пойти на Рождественский бал, напротив, это его уже попытались пригласить несколько раз. Конечно, до Джеймса и ловеласа с Когтеврана он не дотягивал, но представительницам прекрасного пола нравился. А впереди планеты всей в этом плане бежал (причем, в прямом смысле) Сириус. На долю несчастного Блэка, который являлся для Гарри вторым идеалом, выпала нелегкая доля. Об истории с любовными зельями, после первого из которых он отлеживался ночь в больничном крыле, был наслышан весь Хогвартс. Но мало кто знал, что Сириусу приходилось зачастую скрываться под мантией-невидимкой Джеймса. Кстати, о мантии Джеймса Гарри теперь тоже знал и даже пользовался ей, помалкивая о том, что второй экземпляр — экземпляр из будущего — надежно спрятан под матрасом его кровати. Мародеры про мантию-неведимку рассказали и даже показали в один из пасмурных и дождливых вечеров, которые проводили за игрой в волшебные шахматы и выполнением домашней работы в спальне. Гарри пришлось вкладывать в наигранное удивление все свои актерские способности, которых у него почти не было, чтобы выглядеть действительно удивленным, а не так, словно ему, выросшему с магглами, только что показали маггловский велосипед. О карте, созданной Мародерами, он тоже уже знал. О столь нужной вещице ему поведал скучающий Сириус, который прогуливал Зельеварение с ним за компанию. Поттеру снова пришлось удивляться тому, с чем он уже был знаком. Когда Гарри узнал про мантию и карту, он решил, что ему теперь доверяют и совсем скоро расскажут еще про несколько крайне интересных секретов. По крайней мере, он очень ждал, что Римус сочтет их общение настоящей дружбой и поделится своей тайной. Но этого не происходило; Люпин вообще мало разговаривал с ним (да и не только с ним) и уж точно не был готов раскрыть правду о своей волчьей сущности или пригласить в клуб незарегистрированных анимагов. Перспектива когда-нибудь освоить технику превращения в животное Гарри не особо нравилась, потому что для полного счастья ему не хватало только умения менять форму. Нет, это было бы очень забавно, если посреди битвы с Волан-де-Мортом он бы взял и превратился в собаку или зайца, но вряд ли бы кто-то оценил это. В любом случае, задумывать про свою анимагическую форму Гарри не стал. Во-первых, он не особо этого хотел, а, во-вторых, никто ему и не предлагал. И если с Джеймсом и Сириусом Гарри общался на «ура», с Римусом поддерживал приятельские отношения, то совсем иначе происходило его общение с Питером Петтигрю. Если честно, то Гарри считал Питера лишним в этой компании, потому что он ну никак не вписывался в их общество. Питер был очень скрытным, скромным и несколько запуганным. Он боялся малейшего шороха, недолюбливал некоторых профессоров и постоянно тенью семенил за более живыми друзьями. На контакт с ним Гарри шел неохотно, и иногда ему требовалось неимоверных усилий, чтобы не разбить Петтигрю лицо или не укокошить его каким-нибудь заклинанием. Об Аваде речи не шло, но загнать мальчишку в больничное крыло или натравить на него змею, как это сделал Малфой на втором курсе, вполне мог. Хотя, вспоминая трагичную гибель Седрика год назад, Гарри подумывал, что ему будет нетрудно договориться с совестью и применить что-нибудь запрещенное. От министерства и Азкабана он скроется в будущем, а вот от гнева Гермионы и измененной истории ему будет не убежать. Успокаивался Гарри только тем, что пока Питер не выглядит мерзким слугой Волан-де-Морта и вряд ли раздумывает над тем, чтобы примкнуть к нему после окончания Хогвартса. Однако доверия Хвост ему, разумеется, не внушал. Поэтому Гарри не особо обрадовался, когда его и Питера отправили вдвоем наводить уборку в кабинете Филча. Сам надзиратель удалился из места своего обитания, потому что кто-то опять что-то натворил. Уходя, он пообещал подвесить обоих вниз головами, если они, сохрани их Мерлин, что-то натворят. Филч ушел, изъял их волшебные палочки и замкнул дверь, чтобы зачинщики туалетного взрыва не использовали магию или просто напросто не улизнули. На самом деле, к взрыву туалета ни Гарри, ни Питер, ни кто-либо еще из Мародеров не имели никакого отношения (не их уровень, как хохотнул Блэк за секунду до того, как Филч уволок Гарри и Питера). Но Филчу не было никакого дела до выяснения обстоятельств, учитывая, что Дамблдор в столь мелкие нарушения не вмешивается и не следит за ними. В последнее время, кстати говоря, Дамблдор вообще мало вмешивается в дела Хогвартса, доверяется деканам и, если верить слухам, ищет какое-то очень древнее заклинание, особенностей которого никто не знал. Гарри догадывался, что Дамблдор ищет способ вернуть их в свое время. Гарри драил указ номер пятнадцать, написанный каким-то директором Хогвартса несколько сотен лет назад, когда Хвост начал пытаться завести с ним разговор. Они никогда не оставались наедине и не стремились беседовать даже в кругу общих друзей, но сейчас Питеру приспичило с кем-то поговорить. Позже Гарри сумел выяснить, что у Петтигрю боязнь замкнутых пространств, поэтому разговоры не о чем, как он думал, помогут ему отвлечься. — Слушай, — начал Петтигрю, оставляя в покое чашу ярко-красного цвета, из которой от каждого его прикосновения к ней вылетали птички. В кабинете насчитывалось уже тринадцать соловьев и две синицы. — Ты о семье своей никогда не рассказывал. Питер засунул чашу как можно дальше, чтобы не разводить в кабинете птичий хор, и, сев на пол, уставился на Гарри. У Поттера пропал дар речи, а сам он выглядел подобно вулкану, который вот-вот взорвется. Питер Петтигрю, именно Питер Петтигрю, забравший у него семью в будущем, спрашивает у него про родных в прошлом. Гермиона бы назвала это иронией, Гарри посчитал это издевательством и явным толчком судьбы к раскрытию своего истинного отношения к Питеру. Гарри убрал начищенный до блеска приказ и, сразу же схватив другой, медленно считал до ста, надеясь, что это поможет ему не сорваться и к чертям собачьим (Сириус здесь, конечно же, не причем) не придушить его прямо здесь. Отвечать Гарри не хотел, но понимал, что выхода у него нет, потому что, хоть и скромный, но ужасно прилипчивый Хвост не отвяжется, пока он не вымолвит хотя бы слово. — О семье? — Гарри прокашлялся, потому что, когда он начал говорить, не узнал собственного голоса. — О, они потрясающие люди. И друзья у них потрясающие. Не все, конечно, за исключением одного. Знаешь, такое бывает, когда в какой-то компании есть лишний человек. Гарри говорил и начищал приказ, заключенный в стекло, с такой силой, что стекло грозилось расколоться прямо в его руках. Со стороны казалось, что он намерен протереть в нем дыру. На самом деле, Гарри просто очень сильно нервничал и гасил каждую рождающуюся вспышку гнева. Он не врал, рассказывал абсолютную правду, только умалчивал о деталях и именах. Но вот от намеков Поттер воздержаться не сумел. И Питер почему-то опустил глаза в пол и принялся рассматривать свои ботинки, когда речь зашла про лишнего человека. — Мама с папой, кстати, чем-то на Джеймса и Лили похожи, — Гарри фыркнул. Он решил не продолжать тему про друзей своих родителей и завершил свой крайне познавательный рассказ очередной лживой правдой. Его родители были как раз таки Джеймсом Поттером и Лили Эванс, но только там, в будущем. А Петтигрю об этом не знал и не узнает вплоть до конца июля восьмидесятого года. И через год и три месяца он узнает, кто из друзей Джеймса Поттера вовсе не друг ему. Питер, услышав про Джеймса и Лили, поднял голову и улыбнулся. Смятение, промелькнувшее на его лице пару мгновений назад, как рукой сняло. Теперь он выглядел вполне себе оживленным и, скорее всего, планировал продолжить беседу. Только Гарри совершенно не хотел этого. Он желал быстрее покончить с уборкой самого захламленного кабинета Хогвартса и смыться отсюда в любое другое место, где ему не придется находиться в компании Питера Петтигрю. — Джеймс и Лили будут хорошей парой, наверное… — в пустоту проговорил Питер и поднялся на ноги, вновь беря в руки тряпку и принимаясь протирать пыльные книжные полки, на которых было все, кроме книг. — Хотя иногда мне кажется, что Д-Джеймс для Лили не самый лучший вариант… И тут Гарри взорвался. Указ номер двадцать три о разрешении носить девушкам платье короче лодыжки выпал из его рук и, соприкоснувшись с полом, разбился. Питер вздрогнул и обернулся на шум. Гарри стоял к нему спиной, крепко сжимал кулаки и очень тяжело дышал. Его спина вздымалась и опускалась по несколько раз в секунду, и Петтигрю почему-то подумал, что это не к добру. Гарри был взбешен. Как Питер Петтигрю — самый мерзкий человек на планете — посмел сказать, что его отец не подходит его матери?! Как он посмел вообще усомниться в их любви? Он убил их! Убил! Гарри резко развернулся и молнией сократился расстояние между собой и ничего не понимающим Питером. Петтигрю был впечатан в стену и чуть ли не приподнят над полом за грудки. Его свитер был зажат между кулаками Гарри, которые он разжал лишь для того, чтобы схватить мерзавца. Питер был напуган и смотрел на Гарри широко распахнутыми глазами. Он не понимал, почему парень так завелся. Он не понимал, что именно он сказал или сделал не так. Высказал свое мнение? Джеймс наоборот всегда говорил, что иметь личное мнение — это хорошо. Но его точка зрения явно не понравилась Гарри, и теперь он хотел придушить его. — Ты! Не смей никогда говорить о них так! — Гарри дернул Питера на себя, а потом снова вжал в стену. Вероятно, Хвост ударился затылком, потому что на его лице отражался не только страх, но и боль. — Ты не стоишь и пальца о-от… Джеймса! Гарри кричал, вкладывая в свой крик весь гнев, скопившийся в нем. Он выплескивал все на Питера, потому что именно он был единственным, кто абсолютно не нравился Гарри Поттеру. Даже к Малфою у него не было такого отвращения, которое он испытывал к Петтигрю. — Ты ничтожество по сравнению со всеми своими друзьями! Поттер не знал, откуда в нем столько гнева, но сейчас вспышка агрессии не заботила его так сильно, как испуганный до ужаса Хвост в его руках. Хотелось кричать, унижать и причинять боль. Хотелось заставить Питера страдать также сильно, как страдал Сириус, когда его лучших друзей убили, как страдал он сам, Гарри, когда узнал, что на самом деле произошло, кто на самом деле виновен в смерти его родителей. Внутри Гарри был кто-то другой, ужасно жестокий и готовый свершить самосуд над виновным. У него не было волшебной палочки, чтобы применить заклинание на Питера, вогнав его в агонию, но у него была злость и не особо профессиональное умение махать кулаками. Дадли всегда действовал так; ему не мешало неумение колдовать. — Г-гарри… — шипел Питер, хватаясь руками за запястья Поттера и стараясь отстранить его от себя. По телосложению низкорослый и немного пухлый Хвост уступал худощавому, но рослому (по сравнению с ним) Гарри. — П-пожа-алуйста… Пожалуйста? Серьезно? Это все, что он может сказать? Всего лишь просьба отпустить его? Мерлин, Питер еще более жалок, чем Гарри думал! Гарри посмотрел на Петтигрю, вложив в свой взгляд всю ненависть, все презрение и отвращение. Он отпустил его, отступил на шаг назад и снова повернулся спиной. Частое дыхание Питера и его бегающий по комнате взгляд остались для Гарри незамеченными, но и этого было не нужно, чтобы Гарри сделал то, о чем мечтал с прибытия в прошлое. Он сжал правую ладонь в кулак, развернулся на пятках и, хорошо замахнувшись, обрушил свой удар на Питера. Кулак соприкоснулся с носом, и тут же стон Питера распространился по всему кабинету, отразился в каждой вещи, находившейся здесь, и растворился примерно под потолком. Гарри не сожалел; он подумал, что сломает замок на двери и уйдет отсюда, но его планы обрушил вернувшийся Филч.