***
Семья Билла сделала свой дом из крепкого дерева и каменной кладки, больше внимания уделяя прочности жилища, нежели уюту в нем. По этой простой причине мать Билла не смущало то, что отец их семейства увешивал стены гостиной свирепыми мордами животных и мог оставить в кухонной раковине ножи для снятия шкур. Смутить ее могло лишь отсутствие в домашнем баре русской водки. Зачастую Биллу приходилось наблюдать ее лежащей на диване в пьяном сне. Его отец, напротив, редко объявлялся дома, предпочитая проводить время на охоте, а если и появлялся там, то почти сразу уходил в собственную трофейную комнату. В понимании этого мужчины семейная жизнь заканчивалась для него проведением в дом электричества и установлением санузла. Будучи совершенно нелюдимым, он водил дружбу лишь с чучелами; какое извращенное занятие, таксидермия: пулей загнать животное на тот свет, чтобы позже со всей щепетильностью, если не с откровенной лаской, лепить тотем из частей его мертвого тела. Самому Биллу было сложно понять, что его родители нашли друг в друге. Ни за что на свете юноша бы не подумал, что женщины, подобные его матери, то бишь во всех отношениях поверхностные и взбалмошные, способны питать симпатию к темным личностям наподобие его угрюмого отца-живодера. Возможно, они ненавидели самих себя и друг друга. Они уделяли внимание Биллу примерно пару раз в неделю по пути в продуктовый. Если же мистер и миссис Сайфер ссорились, поездка в магазин отменялась, холодильник пустовал целую неделю, а их сын продолжал жить в игнорировании. С разрешения Сайфера Мейсон присел на край пестрого просевшего дивана. Именно на нем любила отдыхать миссис Сайфер, будучи то ли на грани алкогольной комы, то ли на грани передозировки амфетаминами для похудения. Ткань дивана выцвела от времени и скопившейся в ней пыли, в одном месте остался след от рвоты. Пыль лежала повсюду, вероятно, из-за гуляющего по комнатам сквозняка. Медик подумал, что перед отъездом родители Билла решили не убирать дом, либо же никаких разъездов никогда и не было, а мистер и миссис Сайфер зарыты под окнами. Кто знает? Будь это так, он бы, возможно, и не удивился. Если бы только Мейсон Пайнс не был таким наивным, светлым в своих помыслах молодым человеком, он ни за что бы не сидел здесь сейчас. К сожалению, слишком мало в жизни его было хоть какой-либо близости, чтобы отказаться от встречи в этой лачуге, которая являлась таковой не ввиду отсутствующей шаткости, а из-за гнетущей ее атмосферы. От клубков пыли становилось тяжело дышать, а осенний ветер заставлял скрипеть не только половицы, но и зубы. Воздух не давал возможности легче вздохнуть, загоняя в дом лишь больше грязи и мрака. Сайфер сел на пол, глядя на Мейсона снизу вверх, словно демонстрируя покорность и открытость. Пайнс не подозревал, какое безмерное самодовольство испытывает человек напротив него, вживаясь в столь пикантную роль одной лишь своей позой, точно Мейсон обречен ему поверить. И все же Пайнс не хотел казаться прежним скромным мальчиком. ― Ну, рассказывай, ― он деловито положил локти на колени, приняв немного скучающее выражение лица. ― Признаться, информация, которой я с недавних пор обладаю, до того необычна, что мне пришлось выкурить не одну сигарету. Угостишься? ― Сайфер достал из кармана пальто самодельную папиросу для себя и коллеги. На мгновение Мейсон растерялся. То, что собирался поведать ему Билл, до этого момента интриговало его, но сейчас стало причиной для тревоги. Хоть Пайнс и привык жить с этим гадким чувством, от сигареты он отказываться не стал и позволил прикурить ему. Бесплотные попытки юноши скрыть свое волнение за напускной снисходительностью и важной позой не могли не позабавить ученого. Он готов был рассмеяться при виде этого жалкого зрелища, но вовремя прикусил губу, что сошло за беспокойство вкупе с его сведенными к переносице бровями. Он словно не мог решиться начать свой рассказ, мучаясь над тем, как деликатнее преподнести открывшееся ему знание, а Мейсон, читая смятение в лице напротив, лишь глубже вдыхал курительную смесь в надежде хоть сколько-нибудь успокоиться. ― Даже не знаю, с чего бы мне начать... ― опустил голову Билл, ненавязчиво убирая паутину со шнурков Пайнса. Мейсон развел колени, свысока наблюдая за тем, как изящные, женственные пальцы путались в клубке липкой паутины. Это необычное зрелище вызвало у него приятное изумление, и он сделал еще одну глубокую затяжку; щеки его залились румянцем. Ему нужно было хорошенько откашляться, учитывая его крохотный стаж курения, но он не мог позволить себе это, страшась спугнуть Билла. Томный жар захлестнул молодого человека с головой. Не в состоянии вымолвить хотя бы единое слово, не в силах сделать вдох, он нашел облегчение в легком, но неосторожном движении, в мимолетной прихоти, происходившей из глубины водоворота столь давно томящихся в нем чувств: оставив папиросу на сухих губах, Мейсон положил вспотевшую ладонь на затылок блондина. ― Нравится дурь, да? ― Билл прильнул виском к внутренней стороне бедра юноши. ― Боже, да... ― прошептал Пайнс, окончательно переставая отдавать себе отчет в происходящем. Он стиснул волосы Сайфера так сильно, что его костяшки побелели. Потянув за них, Пайнс увидел, что вместо белокурых локонов держит меж пальцев густую паутину. Билл говорил что-то, но Мейсон не понимал его слов и не мог даже разглядеть его лица. Происходящее звучало эхом в голове, медленно растекаясь в пространстве, пестря и мигая. Чужие касания никогда не казались молодому человеку такими опьяняющими, приятными до сладкой, тянущей боли. Любое произвольное движение стоило тех еще волевых усилий, поэтому юноша оставил попытки контролировать ситуацию, отдаваясь своему одурению. Мейсон стал маленьким глупым насекомым в паутине из новых ощущений и причудливых видений. Никогда он не испытывал такой легкости бытия, особенно наедине с ученым, которого молодому человеку так хотелось бы назвать своим близким человеком. Хотелось то ли расплакаться, то ли рассмеяться во все горло. ― И еще мне нравишься ты, ― добавил медик, закрывая руками глаза и откидываясь на спинку дивана от наплыва эмоций и ощущений. Вместо ожидаемой темноты он увидел за веками лучи яркого света и разноцветные вспышки. Ему показалось, будто он может видеть фейерверки с закрытыми глазами, и от этой мысли Пайнс захихикал, роняя изо рта сигарету. Очевидно, Мейсон совсем забыл о том, зачем он здесь; парень просто хотел, чтобы Билл потрогал его еще хотя бы немного, и взял того за руки, притягивая к себе. Сайфер, будучи совершенно не озадаченным происходящим, безо всякого сопротивления уперся коленями в просевшую обивку дивана и взял в руки лицо Мейсона, предварительно стряхнув на пол потухшую самокрутку. ― Слушай меня внимательно, хорошо? Мейсон упоенно расплылся в улыбке от тепла чужих рук. Перед лицом Сайфера плавно витали разноцветные геометрические фигуры. По спине пронеслась огненная струя, оставив после себя боль, которую невозможно было локализовать. Как бы ему ни хотелось понять Билла, он сумел уловить лишь обрывки фраз, почти ничего не значащих ни по отдельности, ни вместе. Сайфер давал ему затягиваться своей сигаретой из собственных рук, неторопливо, словно глупому ребенку, рассказывая что-то о новом выпуске местной газеты, близлежащих штатах и бальзамированных телах жертв. Чьих жертв? Этого Пайнс не разобрал и совершенно не запомнил. Когда Сайфер с добродушной улыбкой на лице поинтересовался, понимает ли его юноша и верит ли он ему в принципе, последний истерично замахал головой в согласии, будто этим вопросом ученый ставил под сомнение любовь юноши к нему. Однако эйфория, как известно, не длится вечно. Вряд ли у вас выйдет, но попробуйте представить, что испытал Мейсон Пайнс, внезапно оказавшись на заброшенном кладбище в ночи после сладостного дурмана. Не было больше тепла прикосновений, ни следа не осталось от непринужденного смеха — был лишь могильный холод и тяжелая лопата в ладонях. Мейсон понял, что его вновь одолело беспамятство. Благо, рядом оказался Билл. Вот только юноша не был уверен, что доверяет ему, правда, хуже было то, что и самому себе доверять он больше не мог. Под влиянием стыда Мейсон не стал признаваться коллеге в своих провалах в памяти и молча осматривал местность вокруг, стараясь изо всех сил сообразить, как они здесь оказались и с какой целью. Хотя куда больше ему хотелось бы прикорнуть сейчас у ног каменной девы Марии, правда, Билл вряд ли позволит ему такое удовольствие. Скоро медику стало очевидно, зачем в его руках была лопата. Гораздо больше вопросов возникло, когда он начал размышлять о том, как удобно объявился подходящий труп: и родственники его не хватились, и полиции на него все равно, его даже бальзамировал специально для них какой-то сумасшедший. Все это напрочь было лишено логики. Мейсон сомневался, что Билл не выжил из ума, рассказывая ему столь тонкие детали преступления. Сайфер запудрил ему мозги, лишил здравых мыслей, пользуясь его уязвимостью, его ослабшим здоровьем. Осознав всю подлость поступков, совершенных ученым, Мейсон Пайнс, угрюмо помогая тащить Биллу тело, остаток дороги до лаборатории думал лишь о том, как вывести негодяя на чистую воду и не выглядеть при этом его сообщником. — Я вот чего не понимаю, Билл: как он успел так быстро кремировать его после того, как умертвил? Не мог же он это делать прямо на кладбище. Или он перенес сюда уже готовую мумию? — Перенес, я думаю. — Но ты говорил, что он возвращался на место преступления, чтобы... — Слушай, Мейсон, я не знаю, как все обстояло на самом деле. В газете это не расписывалось. Решительность Пайнса оставляла желать лучшего. Расспросы — бессмысленное мероприятие в отношении Билла. Кроме того, уже в подвале Мейсон заметил, что поднос с антикварной посудой куда-то исчез, а Билл сел на холодильник, чтобы перевести дух и заодно, как он подозревал, не позволить коллеге увидеть его содержимое. На Сайфера пала очередная тень сомнения: какой смысл скрывать органы, с которыми предположительно оба они будут работать? Необходимо было надавить на Билла, чтобы он сознался. — Поверить не могу, что кто-то действительно испытал удовольствие, когда занимался этим с трупом. — Чем, «этим»? — Ну... коитусом. Что кто-то испытал оргазм с мертвым телом, понимаешь? — Тебе так сложно произнести слово «секс»? — Билл насмешливо вздернул брови. — Оргазм — вещь нехитрая, на него даже можно выработать условный рефлекс. Вероятно, и самая изощренная парафилия есть не более, чем усвоенный рефлекс. — Не завидую такому человеку. — А ты в курсе, каково ему? — не сдержавшись, съязвил Сайфер в скользкой ухмылке. Мейсон решил многозначительно промолчать, чтобы унять свое смущение, но вдруг к нему вплотную подошел ученый и прошептал на самое ухо: — И оба были наги, Адам и жена его, и не стыдились... Никак не этого ожидал Мейсон, избрав тактику своего нелепого допроса. Стоило обстановке обрести намек на интимную близость, и он абсолютно терялся, а Сайфер, давно заметивший за юношей эту слабость, уже в который раз бесстыдно ею пользовался. — Что, не нравится христианство? Я могу притвориться гурией. — Прекрати, — огрызнулся Мейсон, готовый отбросить в сторону Сайфера, чтобы открыть холодильник. — Разве тебе не нравится? Не волнуйся, он не смотрит, — Билл обернулся в сторону трупа на столе. Стоило ученому лишь на пару мгновений отвести свой взгляд, как Пайнс тут же оттолкнул его к выходу и метнулся к холодильной камере в жажде узнать правду. К сожалению Мейсона, как раз рядом с выходом они с Биллом ранее поставили лопаты. Один точный удар — и щека Мейсона столкнулась с холодным бетоном. «Синяк останется на пол лица», — хладнокровно заметил блондин. Мейсон свалился с ног, спускаясь по бетонной стене. Несколько мгновений сознание его пребывало в прострации, но в конечном итоге не покинуло его. Ослабший, юноша не мог встать и боялся подать голос или издать хотя бы звук, потому что знал: Билл начатое не оставит — он убьет его и даже не моргнет глазом. Страх парализовал тело Мейсона, и он не придумал ничего лучше, чем прикрыть веки и безвольно наклонить к плечу голову, словно его оглушило. Сайфер не стал сомневаться в том, что коллега находится в бессознательном состоянии, ведь внимание его полностью отошло к человеку, который вскоре должен быть ожить. Ему не терпелось вдохнуть жизнь в это мертвое тело. Он отвернулся от коллеги, спеша набрать свежую сыворотку в абсолютно новый шприц с чистой иголкой, некоторое время раздумывая над тем, какой бы размер подошел лучше. Стоит отметить, что ранее Билл нередко пренебрегал стерильностью, используя одну и ту же иглу на нескольких крысах. Сейчас, казалось, Сайфер хотел, чтобы все прошло идеально вплоть до мельчайших деталей. Он заранее подготовил шприц, после чего открыл, наконец, холодильник, доставая из него банку с серой массой. Билл поставил ее на стол и взял в руку скальпель, легким движением проводя им по швам на лбу трупа (Мейсон заметил неизвестного происхождения швы лишь в лаборатории). Верхняя часть головы произвольно отошла от нижней, как если бы это была открывшаяся дверца; эта часть держалась за счет кожи на затылке. Завидев это леденящее душу зрелище, Пайнс не смог более находиться в сознании, и вновь оно вернулось к нему лишь спустя неизвестное количество времени, ровно тогда, когда он услышал самодовольный голос Билла. ― Так глупо с твоей стороны было думать, будто от меня получится столь просто отделаться, ― Пайнс ожидал, что сейчас Билл развернется к нему, но тот в упор разглядывал тело на столе, положив свои ладони по обе стороны от безжизненного, серого лица. Стало быть, Сайфер знал этого человека и обращался именно к нему. Мейсон стал немым свидетелем обращенного к мертвому монолога. ― Не стоило тебе этого делать, Стэнфорд. Если бы ты не вел себя, как обиженный ребенок, забирая документы из академии, которая свела нас, то не лежал бы здесь. Посмотри на себя, мой друг, ― Билл нежно провел ладонью по холодной щеке. ― Тело твое не лучше, чем у иссушенной мумии; в боку зияет дыра, оставленная мною, потому как ты вынудил меня воспользоваться ножом, чтобы я мог сохранить нашу верность друг другу; лучшая твоя часть ― твой мозг ― лежала в холодильнике, как кусок говядины, а не то, что делало тебя таким особенным и значимым. Только взгляни, на какое зверство ты меня вынудил! Какой тяжелой работы стоила мне твоя глупость, твоя подростковая прихоть. Подумать только: ты забрал документы из академии, чтобы никогда больше меня не увидеть! Пришлось нехило попотеть над тем, чтобы сохранить твой уникальный, полный извилин мозг, ведь я ценю твою личность, Стэнфорд. Точнее, буду ценить то, что останется от нее после разморозки, ведь моя морозильная камера едва ли подходит для крио-практик. Нервные клетки слишком чувствительные, знаешь ли, но это не проблема: быть может, так ты напрочь забудешь, за что меня возненавидел. С каждым новым словом Билл сильнее погружался в тот роковой день, гнусные фразы вырывались у него изо рта словно в бреду горячки, но они не были лишены смысла, и смысл в них вложенный оказался ужасающим. Мейсон не мог знать, что вспоминал сейчас ученый, но заметил, как в один момент глаза того покраснели и он тяжело задышал, после чего дал Стэнфорду до того сильную пощечину, что голова последнего съехала со стола, безвольно пошатываясь. ― Ты постоянно твердил, будто я использую тебя, будто я сумасшедший! Говорил, как жалеешь о нашем знакомстве, хотя я знаю, что это не так. Ты думал, что я прогнусь, стоит тебе пригрозить своим уходом ― и где ты сейчас, Стэнфорд?! Ты всегда нуждался во мне, неудивительно, что теперь твоя жизнь полностью в моих руках. Тебе не стоило, ох не стоило обходиться со мной так неуважительно. Как мог ты поставить меня ниже себя, откуда в тебе такая неблагодарность?! Внезапно Сайфер стих. Лицо его выражало отчаяние и растерянность, являвшиеся ничем иным, как следами минувшей ярости. Теперь он смотрел на труп не со злобой, а с любопытством и чем-то крайне противоречивым, неправильным, что-то во взгляде его не должно было возникнуть под влиянием событий столь пугающих. Мейсон назвал бы это нежностью. То ли преданность, то ли одержимость ― юноша и сам когда-то смотрел на ученого именно так. И лишь теперь он осознал, что в тусклом свете лампы, склонившись над собственной жертвой, стоит настоящий безумец, умиляющийся картиной своей жестокости. Это был не сверхчеловек, а мальчик, всего лишь бледный юноша с комплексом величия и всемогущества, что мало отличало его ребенка. Подобно ребенку, он ощущал себя всесильным и однажды решил, что в праве отнять чужую жизнь. Мейсон Пайнс не смог бы без вреда для своей психики представить, какие страсти бушуют сейчас в воспаленном уме Сайфера. Мейсон видел на столе убитого человека, Билл же ― человека, которого называл любимым; которого считал своим товарищем и родственной душой; который наконец не сопротивляется тому, что лучше для него, который, как и год назад, стерпит любые унижения и грубость, но не посмеет уйти; существо, что придет в чувство под рукой одаренного хозяина и падет перед ним на колени, мучимое желанием распять себя на алтаре этой гнусной, раболепной привязанности. ― Интересно, какое твое последнее воспоминание? ― Сайфер вернул на стол повисшую голову мертвеца и наклонился к нему как можно ближе, так, что между их глазами было не более сантиметра. ― Должно быть, последним, что ты запомнил из прошлой жизни, было мое обещание тебе. Когда я ударил тебя ножом, узнав, что ты пытаешься сбежать, то пообещал, что достану тебя даже с того света. Как скоро ты увидишь, свое слово я сдержал. Билл оставил на хладных губах мимолетный поцелуй и, огладив кончиками пальцев почерневшую вену, приступил к инъекции. Стоило ему закончить с первой локтевой ямкой, как Мейсон вскочил на ноги, мчась прочь из лаборатории. Он увидел достаточно. Он был свидетелем признания убийцы, совершенно не раскаивающегося в своем деянии. Способен ли на такое безумство человек, которому известно раскаяние? Разумеется нет. Медик путался в собственных ногах, спотыкался о коряги и обливался липким потом, но бежал со всей дури. Легкие обжигало огнем, но мозг не мог позволить остановиться Мейсону ни на секунду. И вдруг что-то вцепилось юноше в спину с такой силой, что он упал наземь. По воле инстинктов, совершенно не осознавая происходящего, Мейсон судорожно попытался сбросить с себя пернатое существо, оказавшееся падальщиком. Однако это была не обыкновенная птица: она неистово кричала, то ли в агонии, то ли в ярости, а глаза ее сияли ртутью. Мертвой хваткой падальщик вцепился в пальто Мейсона, оставляя когтями кровавые следы на его спине и продолжая издавать истошные визги. Собравшись с силами, коих и так было в дефиците, Пайнс перевернулся на свою израненную спину, придавив птицу к земле. Ее перья увязли в грязи. В животном страхе он снова вскочил на ноги и с не менее зверским гневом наступил на грудную клетку твари с сияющими глазами, не прекращая до тех пор, пока не услышал под своим ботинком хруст костей и хлюпанье того, что минуту ранее было птичьим сердцем. Вот только этим его кошмар наяву не завершился, ведь вскоре Мейсон увидел целую ораву белых крыс, бежавших в его сторону. Их крохотные глазенки были такими же, как у напавшей на него птицы, судя по всему, отведавшей проклятый реагент из жил ранее мертвых грызунов. За табуном из крыс поспевал шлейф бледно-зеленых миазмов. Мейсон Пайнс не придумал ничего лучше, чем добежать до академии, чтобы сообщить обо всем ректору или декану. Он рассчитывал на то, что в это время в столовой еще идет завтрак и удастся предупредить как можно больше людей. К его счастью, сегодня там оказалось полно студентов, а за высоким столом собрался весь преподавательский состав. Пайнс ворвался в корпус в середине трапезы со словами, от которых у всех присутствующих напрочь пропал аппетит, а лица исказились гримасой ужаса: — Билл Сайфер создал монстра! Юноше даже не пришлось подтверждать свои слова, ведь за него все сказала влетевшая в залу стая крыс, которую один-единственный охранник не в силах был сдержать. Кто-то с криком убегал из столовой, кто-то пытался давить грызунов ногами. Мейсон лишь взялся за голову, не веря своим глазам, не веря тому, как его благая цель вместе с научным интересом превратились в кошмар наяву. Неужели это та цена, которую стоило заплатить за открытие? Понимает ли Сайфер, что он наделал, осталась ли у него хотя бы крупица здравомыслия, чтобы взять на себя ответственность за содеянное? Ответ был очевиден как молодому человеку, так и поспешившему к нему декану лечебного факультета, намеревавшемуся вывести застывшего на месте студента, чтобы помещение заперли вместе со всеми крысами в нем. — Не стойте посреди очага инфекции, пойдемте! — мужчина взял Мейсона под руку. — Нам с Вами многое нужно обсудить, если то, что Вы сказали о Билле, действительно правда. — Клянусь Вам, профессор! — На ходу восклицал молодой человек. — Хотел бы я, чтобы это не было истинной правдой... Они направились в кабинет декана, где им предстоял серьезный и весьма неприятный для обоих разговор. В большей степени неприятным он, конечно же, оказался для Мейсона Пайнса. — Что будет с крысами? — в первую очередь спросил юноша, присаживаясь в кресло напротив стола декана. — Их придется травить, что же еще остается делать... — мужчина средних лет положил локти на стол и свел пальцы в замке, взгляд его выражал крайнюю обеспокоенность. — Выходит, мистер Сайфер продолжал заниматься своими экспериментами. — Послушайте, — перебил его Мейсон. — Примерно год назад никто на Вашем факультете не забирал документы с целью отчисления? Поверьте мне, это очень важно. Мейсон являлся единственным свидетелем совершенного Биллом, потому декан решил, что не может не поверить ему. — Да, был один студент. Из академии по своему желанию почти никогда не уходят, если быть откровенным. Особенно с такой успеваемостью... Да, я помню, того молодого человека, кажется, его звали Стэнфорд. Он получал некоторые льготы здесь, будучи сиротой. С его академическими успехами легко можно было рассчитывать на большое научное будущее. — Это прозвучит абсурдно, но я подозреваю, что Стэнфорд так и не покинул территорию академии, профессор...***
— Скоро мы будем на месте, — хмуро сообщил Мейсон, когда он и декан, а также пара федеральных агентов наткнулись на почти разложившееся тело стервятника. Когда Пайнс поведал декану тайную историю своей работы с Биллом Сайфером, тот сразу же сообщил о произошедшем ректору, а последний, в свою очередь, не возлагая особых надежд на местных полицейских, связался с федеральным бюро расследований. Дело о пропаже человека годовой давности в любом случае перешло бы к ним, а здешний шериф-сплетник скорее навлек бы на академию скандал, чем сумел разобраться с Биллом. Местные и без того никогда не жаловали академию. Загадочная дорога в лабораторию более не была загадкой. Теперь это была тропа дурных воспоминаний. Мейсон снова чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. Одиноким и преданным. Люпины отцвели, жабы стихли. Казалось, будто от миазмов билловского злополучного препарата иссохли все растения вокруг болота, а сама трясина стала темнее и гуще. К глазам Мейсона подступили слезы, когда он вспомнил, как впервые ступил на эти тропы, очарованный белой взъерошенной макушкой человека, бодро идущего впереди него. Он вспоминал, как увлеченно Билл рассказывал ему о местных зарослях и пустошах, как показал заброшенный поселок и бурелом, словно все это было неотъемлемой частью его самого. Однако настоящее лицо Билла Сайфера открылось Мейсону в холодном подвале с украденными колбами; его личина дала себя увидеть, сама того не сознавая, на старом кладбище в полную ночь, стоя на той земле, под которой год назад Сайфер зарыл того, кого в своем искаженном, больном восприятии считал родственной душой. Один из агентов, надев перчатки, положил то, что осталось от птицы, в пакет для улик. Запах от ее туши исходил смертельный. Другой представитель бюро обратился к Мейсону: — Не знаю, как этот инцидент отразится на академии, но я не уверен, что удастся полностью освободить от ответственности Вас, пусть Вы и оказываете помощь следствию... — мужчина сочувственно положил руку на плечо юноши. — Мне все равно, — отрезал Пайнс. Вскоре им открылся бурелом, а за ним — несколько рядов коттеджей. Дверь в подвал оказалась наглухо запертой. Пока несколько мужчин безрезультатно пытались ее выломать, внимание Мейсона привлек шум, доносившийся из дома. Ему послышался скрип половиц, словно внутри кто-то ходит. Агенты поспешили подняться с оружием наготове, но декан убедил их спрятать пистолеты, поставив акцент на том, что Билл — в первую очередь его студент, который может причинить вред самому себе. К сожалению, в бюро случай из такой глуши, даже столь необычный, не вызвал резонанса достаточного, чтобы отправить сюда более двух агентов, не говоря уже о переговорщике. Дверь в дом оказалась открытой, и декан вместе с представителями бюро зашли внутрь, а Пайнс остался снаружи. Мейсон так глубоко был погружен в печаль и сожаление, что на беспокойство просто не осталось сил. «Будь что будет», — думал он, в который раз оживляя в голове воспоминания минувших месяцев, где был лишь безумствующий Билл и его злосчастная сыворотка. Он жалел самого себя. И он жалел Билла, ведь тот, очевидно, совершенно выжил из ума. Его осудят как убийцу, а несчастного Стэнфорда, наверное, похоронят, как тому и подобает. Кто-то другой присвоит себе труды Билла и добьется от формулы совершенства, пока настоящий гений, ее автор, будет по своей же вине чахнуть либо в тюрьме, либо в психиатрической клинике. Какая ирония: тот, кто в свое время обучался на психиатра, сам оказался умалишенным. Неужели иллюзия всемогущества Сайфера, наконец, потерпела крах? Будто бы в ответ на это, из дома семьи Сайфер раздался страшный крик и череда выстрелов. Точно сам Билл услышал мысли бывшего коллеги и сказал таким образом: «Нет! Ни за что!» Не потратив ни минуты на обдумывание, Пайнс ворвался в гостиную. Там его встретило три бездыханных тела — это были декан лечебного факультета и агенты федерального бюро. В груди каждого их них зияли дыры, сочащиеся кровью, точнее, пулевые ранения в области сердца, ставшие причиной мгновенной его остановки. Судя по широко раскрытому в ужасе рту, крики принадлежали ныне мертвому декану, однако наиболее шокирующим оказалось не выражение лица этого мужчины, а отсутствие целой руки у трупа рядом с ним. Один из агентов полностью лишился державшей оружие конечности, кровавый след от которой вел вглубь проклятого дома. Мейсону хватило благоразумия, чтобы не проверять, где заканчивается след из крови. К счастью, инстинкт самосохранения не покинул его. Единственная причина, по которой юноша еще стоял на ногах, — адреналин, не щадящий сосуды и мышцы. Всего за пару суток он похудел на несколько килограммов. В данный момент времени не могло быть и речи о дилемме «бей или беги», ведь сопротивление не только бессмысленно, но и рискованно. Окончательно молодой человек убедился в этом, заслышав из мрака коридора угрюмое, свирепое стенание. В тот же самый момент перед глазами его беззвучно пронеслась чья-то тонкая тень. «Нужно убираться отсюда», — подумал Пайнс, спеша на выход. Но не успел он переступить порог, как прямо за его спиной раздался громкий скрип, и медик инстинктивно, не успев осознать всю опасность этого фатального действия, оглянулся назад в испуге. Юношеское сердце, недавно готовое пробить грудную клетку, резко замерло — в доме издался оглушительный рев, не похожий в своей ужасающести ни на какой известный человеческому слуху звук. Он словно был сочетанием всей возможной горести и отчаяния с болью раненого животного. Болью существа, наделенного голосом, но неспособного превратить его своим языком в осознанную речь. Последним, что смог увидеть и услышать здесь юный Мейсон Пайнс, стала огромная шестипалая рука чудовища, замахивающегося на него со всей высоты своего исполинского тела, — и сардонический смех ученого, стоявшего за спиной собственного адского творения.