Воспитание чувств

- Таким образом, количество жертв среди мирного населения уменьшилось почти на четверть в сравнении с прошлым триместром, из чего можно заключить, что... Перевернув страницу, Хигучи скороговоркой читает дальше. Ее доклады всегда кажутся Акутагаве длинными, почти нескончаемыми, однако он держится, зная, что у него просто нет выбора: Хигучи будет преследовать его по всей Йокогаме и не успокоится, пока не вывалит на него всю информацию из своей вездесущей папки. Однажды она появилась перед ним в самый разгар битвы и, невзирая на его протесты, долго перекрикивала взрывы - так ей не терпелось поскорее сообщить Акутагаве последние статистические данные. Потому сейчас он привычно сдается перед ее напором, втайне мечтая о моменте, когда это все закончится. Спасение приходит неожиданно. - Эй, Акутагава! Пообедаем вместе? - говорит Чуя, внезапно оказываясь за спиной Хигучи. - Думаю, сможешь дочитать это и сам. Одним плавным, почти неуловимым движением он выхватывает папку из рук возмущенной Хигучи и передаёт ее Акутагаве. Чуя обаятельно улыбается: - Хигучи, дорогая, ещё раз так округлишь глаза, и останешься вовсе без глаз. Акутагаве остаётся непонятной эта реплика, но он молча следует за Чуей, не решаясь просить о разъяснении. Он не уверен, какой формат носит их встреча: наверняка Чуя пригласил его, чтобы обсудить вчерашний случай. Тогда это деловой разговор, во время которого действует привычная Акутагаве субординация: как подчинённый он не может задавать Чуе праздные вопросы. С другой стороны, это все же обед. Наконец Акутагава все же набирается смелости: - Что не так с глазами Хигучи? - Она сделала вот так. Чуя показывает, как. - И что это значит? - Вот, кстати, ещё одно упущение. Похоже, ты не понимаешь чувств других, не умея дешифровать невербальные знаки - а значит, становишься ещё уязвимее. Это была насмешка, смешанная с удивлением. Ещё немного, и она бы присвистнула. - А вы правда собирались лишить ее глаз? - Пожалуй, что нет, - легкомысленно говорит Чуя. - Доверишь мне выбор кафе или есть что-то особое на примете? - Выбирайте вы. Чуя задумчиво покачивается на каблуках. - Придумал. За мной. Поплутав по переулкам, они заходят в закусочную на несколько столов. Потолки в ней настолько низкие, что Акутагаве приходится пригибаться, чтобы не задеть их головой. - Знаю, что тут не так много места, зато кормят здесь отменно, - говорит Чуя, утягивая его за стол у окна. - К тому же другие кафе в округе все насквозь прокурены, а это точно не нужно твоим лёгким. Миловидная официантка приносит им меню и намеревается уйти, но Акутагава ее опережает: - Мне только чай. - Не знал, что ты успел пообедать, - говорит Чуя. Он выглядит задетым, и Акутагава торопится объясниться: - Как правило, я совсем не обедаю. - Какие глупости! Так, попробую вспомнить содержимое твоего досье: пищевых аллергий нет, недостаток веса, не любит мандарины. Что же, решение только одно: мне как обычно, моему товарищу - карри с рисом. И шипит: - Считай это ещё одним приказом. Как только им приносят еду, которая действительно оказывается очень вкусной, Чуя заговаривает: - Итак, у тебя есть несколько проблем, как по мне, объединенных одной природой: ты не испытываешь эмоций сам, не считываешь эмоции других, считаешь романтические отношения чем-то априори плохим. Вчерашний срыв Акутагавы они, не сговариваясь, оставляют за кадром - Чуя не хочет портить разговор упоминанием Дазая. - Но разве это плохо? - Определено, нет. Если бы ты действительно ничего не чувствовал, я бы тебе и слова не сказал - но некоторые твои... действия указывают на то, что твои чувства на месте, просто ты сам отрицаешь их существование, запечатывая в себе. А что, если они снова прорвутся в самый неподходящий момент? - Похоже на игру в психоанализ, - замечает Акутагава. - Это что, шутка? Не знал, что у тебя есть чувство юмора. - Нет, это вполне реальная игра. Когда мне было лет двенадцать, и я... был не один, со мной были ещё ребята, - каждое слово даётся Акутагаве с трудом, - Гин раздобыла тоненькую книжку про психоанализ. Таскалась с ней повсюду, не отдавала никому, хотя книги нам всегда были нужны - разводить костры. Она ее перечитала от корки до корки и устраивала нам потом представления. Выбирала кого-то одного - чаще всего меня - и говорила прилечь на кушетку. Мы ложились на землю, и этого было достаточно. Она расспрашивала о том, что нас тревожило. Мы говорили всегда о том, что волновало нас в тот момент. Выбор небольшой: нет теплой одежды, еды, болят раны. Она внимательно выслушивала, притворяясь, что делает пометки, и выносила вердикт, всегда один и тот же. У вас проблемы с отцом, говорила она, и все истерично смеялись, потому что ни у кого из нас не было отцов. Не дождавшись от Чуи никакой реакции, Акутагава продолжает: - Я не знаю, что из этого выйдет. Вы - мой руководитель, и я готов поверить во все, что вы скажете, но ваши слова о том, что на самом деле я способен испытывать чувства - я просто не знаю, что о них и думать. Я слишком долго был убежден в обратном. - Пожалуйста, доверься мне, - Чуя не приказывает - просит. - Я не играю в психоанализ, просто хочу помочь. Ему в голову приходит идея. - Подожди! Ты говоришь, что не испытываешь чувств, но как ты относишься к Гин? - Я готов убивать за нее и отдать собственную жизнь, но я не знаю, можно ли это назвать чувствами. Чуя пробует ещё раз. - А к Хироцу? - Я уважаю его знания и опыт. - К тигру-оборотню? Акутагава кривится. - Он и вовсе недостоин жизни. - К Хигучи? - наугад ляпает Чуя. - Она настолько неважна, что мне нечего сказать. - К Кавабате? - Даже не понимаю, о ком вы. - Да как же. Ясунари Кавабата. Ты должен его знать. Акутагава только пожимает плечами. Чую уже не остановить: - У тебя есть планы на вторую половину дня? - Никаких особых заданий или миссий у меня не запланировано, так что нет. - Решено! Ты поступаешь в мое распоряжение, и после обеда мы идём к нему. - Но куда? - Увидишь. Поверить не могу, что юноша твоего возраста не интересуется контрабандой. *** - Йокогамская таможня? Акутагава не верит своим глазам. Они с трудом пробираются через толпу туристов, направляясь к знакомой башенке, венчающей таможню. - Именно она! Ты часто здесь бываешь? - В окрестностях - да. Внутрь заходить ещё не приходилось. - Что же, пора это исправить. Пойдем. Чуя ведёт Акутагаву к черному ходу. Тот настороженно оглядывается, не зная, чего ожидать. - Мне стоит быть готовым к прорыву? - говорит он, на всякий случай выпуская Расемон. - Разумеется, нет, - отрезает Чуя, бесцеремонно хлопая Расемон по морде (тот, непривычный к такому обращению, недовольно фырчит, прячась в воротник Акутагавы), - Это не бойня, а встреча старых друзей. Видно, что Чуя бывает здесь часто. Привычно взбираясь по лестницам все выше и выше, он приводит Акутагаву на верхний этаж. - Начальник таможни, - Чуя нараспев читает хорошо известную ему надпись на табличке. - Нам сюда. Распахнув дверь, он склоняется в церемонном поклоне, и Акутагава, не задумываясь, повторяет его движение. - Давно не виделись, Кавабата-сенсей, - говорит Чуя. - Рад новой встрече. Вначале Акутагава видит просторный кабинет, а уже потом на фоне постепенно проступает его владелец. Как Акутагава не старается, ему не удается толком рассмотреть Кавабату: каждый раз тот словно ускользает от прямого взгляда, скрываясь в золотой дымке. А ведь все потому, что он одаренный, неожиданно понимает Акутагава. - Я бы с удовольствием поговорил с тобой, Чуя, и познакомился бы с твоим спутником прямо сейчас, но у меня назначена важная встреча, - скрипуче говорит Кавабата. - Могу дать вам запасные ключи от подвала - дорога тебе хорошо известна. Я спущусь к вам, как только закончу. Подвал битком забит рулонами тканей, картинами, ящиками с книгами и, кажется, даже оружием. - Здесь так много всего, - говорит Акутагава, жадно осматриваясь по сторонам. - Причем это не единственный его склад, - в голосе Чуи слышится нотка гордости. - У вещей отсюда нет конкретного покупателя: позже Кавабата перепродаст их, а то и раздарит. - Мне все ещё сложно осознать, что главный таможенник Йокогамы оказался... - Главным контрабандистом? - договаривает Чуя. - Ну да, - голос Акутагавы крепнет. - Разве об этом не известно в Отделе по делам одаренных? - Разумеется, известно. Его терпят по одной причине: он чувствует баланс. Не знаю, помогают ли ему годы опыта или что-то ещё, однако какое-то чутье позволяет ему понять, что что-то не должно попасть на внутренний рынок Йокогамы, а что-то наоборот - должно в ней остаться. И тогда он просто изымает эти товары. - Но как? - Три простых слова - Танцовщица из Идзу. - Его способность? - выдыхает Акутагава, и Чуя довольно кивает. - Мгновение - и тебя волнует только одно: здесь была танцовщица, а теперь ее нет. Если побежишь за ней сейчас, бросив все, то, возможно, успеешь догнать. - И что, все жертвы отправляются на Идзу? - Вначале да. Способность может действовать день, а может и несколько месяцев. Девушка, занимающая все твои мысли, это бродячая танцовщица, и теоретически ты можешь бежать за ней по всей Японии. - А вы испытывали на себе действие его способности? - Да, один раз. - лицо Чуи темнеет. - Это было, когда взорвалась моя машина. Акутагава только пожимает плечами. Ему это ни о чем не говорит. - Когда я открыл бутылку Шато Петрюс 1989 года, - продолжает Чуя, но Акутагава все ещё не понимает. - Вскоре после того дня, когда погиб Сакуноске Ода, - мрачно договаривает Чуя. Глаза Акутагавы темнеют. Теперь он понял. - Вино было превосходным, и в тот вечер я был почти счастлив. В моей голове возник восхитительный в своей простоте план: больше вина - сильнее эффект. Я заказал целый ящик Шато Петрюс - понятно, тоже контрабандного. - Даже сейчас та баснословная сумма, которую я отдал, для меня огромна - что уж говорить обо мне тогдашнем. Однако я был полон решимости забыться. Я уже держал ящик в руках, как тут Кавабата мне улыбнулся, и все расплылось, а когда снова вернулось в фокус, я уже шагал по пешей тропе, преследуя танцовщицу. Акутагава смотрит на него пристально, почти не моргая, и Чуе становится неожиданно тяжело выдерживать его взгляд. Он отворачивается, притворяясь, что его заинтересовал моток зелёного шелка. - Я гнался за ней целый месяц, исходив весь Идзу. Мне казалось, что ещё немного, и она окажется в моих руках: засыпая, я слышал ее бубен; выселяясь из очередной гостиницы, я видел, как за углом мелькает подол ее зелёного платья. Когда я вернулся в Мафию, я ни словом не обмолвился о пропавшем вине - мне действительно стало лучше. Этот разговор затягивается, становясь слишком откровенным, и Чуя торопится сменить тему. - Мы всегда приходили сюда вдвоем, сестрица и я, - говорит он. - Она не нуждается в деньгах, но любит повторять, что контрабандная ткань приятнее к коже. Ну, ты же знаешь нашу Кое, правда? - Я совсем ее не знаю, - признается Акутагава. Чуя потрясен. Он понимает, что у Акутагавы не было многого из того, что он сам, Чуя, воспринимает как должное: не было задушевных разговоров с сестрицей, не было Идзу, да даже Дазая, который при всех своих недостатках всегда воспринимал его как равного себе, не было тоже. Акутагава выуживает из коробки какой-то свиток. - Это подлинник? - говорит он дрожащим голосом. - Да, - без сомнений отвечает Чуя. - Кавабата не стал бы хранить здесь фальшивки. - Немногие сегодня интересуются буддистской каллиграфией, - ласково говорит Кавабата, успевший незаметно спуститься к ним. - Ты можешь забрать себе все, что тебе понравится. Акутагава с Кавабатой один за другим разворачивают свитки, восторгаясь письменами, и Чуя остаётся в стороне. Он думает, что не может изменить прошлое Акутагавы, избавив его от пережитого, но может попробовать дать ему что-то сейчас, в этот момент. Чуя вспоминает, как после месяца скитаний окутывавший его золотистый туман наконец разошелся, и он обнаружил себя на вершине горы. Танцовщица и всякие воспоминания о ней растаяли в густом предрассветном воздухе, и Чуя остался один - только он, и горы, и первые птицы. Его ждал новый день.