Who I Am

Эмоциональной мясорубке не было конца. С того дня, когда я сломала жизни сотням, а может даже тысячам людей, прошло много времени. Но всё же недостаточно много, чтобы я пришла в себя и смирилась с произошедшим. Время вообще потеряло свою значимость. Мне казалось, что я только моргнула пару раз, а солнце, стоявшее в зените, уже проваливалось за горизонт где-то на западе. Каждое утро просыпаясь, я обязательно находила в своей кровати россыпь перьев с моих крыльев. Они стали блёклыми, мне не хватало сил воспарить хотя бы на десять сантиметров над землёй. Все друзья были не на шутку встревожены моим состоянием, но учителям пока ещё не проболтались. За что я была им безмерно благодарна. Мне хватило реакции Фенцио, который оценил моё проваленное задание на земле ниже среднего, на следующий после задания день посмотрев на меня с примесью жалости и разочарования в глазах. Видимо, с течением времени все бессмертные становятся слишком чёрствыми по отношению к таким вещам. Подумаешь, парочка сотен жизней каких-то там людей! Они ставили оценку выполненному заданию, плевав и на последствия, и на внутреннее состояние ученика. Согласно их учению, именно так и поддерживался баланс в мире. Как там говорится? Невозможно приготовить омлет, не разбив ни одного яйца? В больничном крыле, куда спустя вереницу дней меня силой затащили друзья, мне прописали пить какую-то мерзкую микстуру, чтобы восстановить здоровье крыльев. Я её не пила. Пока Мими отвлекалась от пристальной слежки за мной, я технично выливала лекарство то в раковину, то в окно, то в цветочный горшок, а то и вовсе в чужую тарелку или бокал. Мне отчего-то хотелось испытать боль на максимуме. Я считала, что если сделаю это, то каким-то образом избавлю хотя бы от какого-то её процента людей, которые пострадали. Или которым только предстоит пострадать из-за моей уловки с Люцифером. К слову, с ним я более не встречалась наедине. Видя же его на публике, я игнорировала его требующий взгляд и какие-либо шутки в мою сторону. Я винила не только себя, но и его. Да, он демон и всё такое, но чтобы быть настолько беспринципным и жестоким? И не просто жестоким, но бессмысленно жестоким. Этого я понять и принять не могла и не хотела. Чтобы не вызывать вопросы со стороны преподавательского состава, я заставляла себя на автомате посещать лекции, выполнять хоть какую-то работу по домашним заданиям, запихивать в себя еду, а потом проваливаться в скользкие, тянущиеся по ощущениям миллионы лет, дремучие сны. В них я видела их лица. Лица тех, чьи жизни я сломала. Я слышала плач, ругань, приговоры судов, муки совести, я слышала даже их мысли. И каждый раз не могла ничего сделать. Не помню, какой то был по счёту день, и чем я занималась на протяжении бестолковых бесцветных часов. Помню только, как снова наблюдала за методичным погружением солнца в пастельные облака на горизонте. Сидя на подоконнике с поджатыми к груди коленями, я шептала тихие как молитвы извинения, надеясь, что они долетят бесшумным ветром до земли. Мими стала реже оставлять меня одну без присмотра, но сейчас её не было рядом. Это было своего рода облегчением, потому что её жалость делала только хуже. Жалеть надо было не меня. — Всё ещё не успокоилась? Я даже не вздрогнула по привычке. Медленно повернула голову, чтобы удостовериться, что это был он. Затем вернулась к наблюдению за закатом. — Эй, Уокер, пора уже двигаться дальше, — он поднял с пола одно из перьев с моих крыльев и пощекотал им мою щёку, привлекая внимание. — Уйди, — холодно ответила я, ни одним мускулом не дрогнув. — Ты срываешь мне сроки. Отец будет злиться, а когда он злится, страдаю я. Это всего лишь люди, в конце концов. — А это всего лишь ты и твой отец. Уходи. Он вздохнул. Не как обычно. Вздох был как будто… сострадающим. Люцифер облокотился плечом о стену напротив меня и, продолжая крутить меж пальцев моё перо, заговорил уже совсем другим голосом: — Ты не первая, кто проходит через это испытание. Это урок. Тебя даже не отчисляют, все всё понимают, прекрати себя корить. Ты получила опыт. — Ты всё знал… — прошептала я. — Ты знал, чем всё обернётся, и не сделал ничего. — В этом заключалась моя часть задания. — Иди нахуй, Люцифер. Он хмыкнул и покачал головой, смотря себе под ноги. — В тебе слишком много человеческого. Даже не ангельского. Те горюют по своим подопечным не больше суток. Представляешь, насколько ты далека от выбора, кем стать? Я прижала колени ещё ближе к себе, будто этим движением могла заставить его высокомерную задницу испариться. — Если взялась за дело — доводи до конца. Заверши обучение у отца, используй полученные знания и горький опыт, чтобы стать сильнее. Построй вокруг себя такую мощную крепость, какую только сможешь себе вообразить. И больше никогда не позволяй себе чувствовать это. Хоть боль и иллюзия, она славно портит нервы. — Так вот какая великая тайна прячется за твоей личностью, сын Дьявола, — горькая и в меру язвительная усмешка тронула мои губы. Он оторвался от стены и сделал круг по комнате. Я не задавала вопроса — я была точно уверена в том, что его совет был основан на собственном опыте. И подтверждением этому служило его молчание. Поняв это, почувствовав его в миг изменившуюся энергетику, я не смогла сдержать злорадства: причинять боль, когда больно тебе самому, лучшее лекарство. Которое, впрочем, скрывает под собой эффект ноцебо. В реальности не обладая никаким эффектом, оно делает тебе ещё хуже. Но это меня не остановило. — Что же ты сделал? Это история о милом ангелочке, который в какой-то знаменательный день стал падшим и превратился в демона? Давай, поделись своим трагическим опытом, а потом мы вместе поплачем и счастливо потрахаемся, открыв друг другу души! — с каждым произнесённым словом мой голос становился всё звонче и громче. Под конец я вовсе встала с подоконника и даже почти ощутила в себе эмоцию, отличную от тех, что я переживала последние дни — щекочущий кончики пальцев гнев. Это сработало. Люцифер напряг крылья, сжал руки в кулаки, желваки злобно заходили по лицу. — Что? Неприятно бередить старые раны? А как же твои «успокойся», «извлеки урок», «усвой опыт»? — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. — Да ты что! Что же натворил наш демонёнок? — я наигранно задумалась, подняв взгляд к потолку и почесав подбородок. — Случайно спровоцировал Вторую мировую войну, ненароком изменив текст Версальского договора? Не воспользовался контрацептивами и обрюхатил будущую мать какого-нибудь серийного убийцы? Попросил в долг у Иуды тридцать сребреников? Что ты сделал, чтобы советовать мне успокоиться и усвоить урок? Что ты сделал, а? Что ты сделал?! ЧТО?! — взревела я, чувствуя, как слёзы, горячие как лава, подступают к глазам, сковывая горло. Он снёс меня с ног, впечатав в стену одним тяжёлым ударом крыльев. Физическая боль была блаженной по сравнению с душевной. Я была близка к благодарной улыбке. — Я. Убил. Свою. Мать. Он сказал это тихо, но жёстко, отделяя каждое слово от предыдущего секундными паузами, наполненными такой душевной болью и горем, что я была готова захлебнуться в этих эмоциях. Вдобавок к этому, внезапно металлический звон в ушах от удара о стену и его ледяного тона стал сильнее. Люцифер стоял возле меня и смотрел мне в глаза не мигая, против моей воли заставляя меня считывать его воспоминание. Я тяжело сглотнула, заглядывая в алое пламя его прошлого. Женский силуэт: статная фигура, благородный сильный взгляд, копна иссиня-чёрных волос, грациозные жесты и звонкий чарующий смех. «Неужели это его мать?» — но прежде, чем я успела ответить на этот вопрос, моё сознание оказалось полностью вовлечённым в водоворот воспоминаний демона. — И как, по-твоему, мне нужно прожить этот уровень? Горе! — Люцифер презрительно фыркает и закатывает глаза. — Мне не ведомо, что такое Горе! Это удел глупых людей! В ответ на это он получает снисходительную, но всё же добрую — по-матерински добрую — улыбку. — Ты ошибаешься, Люци. И никогда не смей так говорить о людях. Особенно при отце. Они созданы по нашему образу и подобию. То, что мы являемся бессмертными и обладаем некими привилегиями, совсем не значит, что люди ничтожны и ни на что не годны. Тонкие изящные пальцы обхватывают бокал с красным вином. Капля за каплей оно исчезает за чувственными губами. Лилит отставляет бокал и жестом подзывает Люцифера к себе. Тот делает два шага вперёд, встаёт на одно колено и касается губами руки своей матери, склонив перед ней свою голову. Она улыбается и откладывает веер, которым обмахивалась, изредка отвлекаясь от смакования вина, себе на колени. Освободившейся же рукой с любовью и нежностью проводит по непослушным волосам на затылке сына. — Я неспроста всегда старалась развить в тебе эмпатию. Это не удел ангелов — тонко чувствовать души. Это удел сильнейших мира сего. Подключи её и попробуй изучить Горе на опыте чужих жизней. Начни с ангелов. Эти существа особенно подвластны такого рода эмоциям. Слышала, сегодня на форуме был убит один из них. Сейчас их братство утопает в Горе. Развлекайся. Мои глаза начали предательски слезиться и чесаться от того, что приходилось так долго не моргать, поэтому я не удержалась и прервала считывание демона, едва удержавшись от того, чтобы в волю почесать глаза костяшками пальцев. И то ли Люцифер сейчас был менее восприимчив, то ли чересчур погружён в воспоминания, но он никак не прокомментировал мою «дерзость» и продолжил — едва я снова посмотрела на него — молча гипнотизировать меня взглядом. Я вновь окунулась в омут его памяти. — Как успехи, дорогой? — Лилит восседает на троне в расслабленной, но в то же время восхитительно изящной и благородной позе, лениво отвлекаясь от чтения томика с сонетами Данте, когда её сын входит в зал. — Ты видишь на моём лице признаки Горя? — раздражённо отвечает Люцифер, направляясь к матери и попутно закидывая в рот пару виноградин с роскошного блюда с фруктами. — Меня хватило на пару минут. Лилит понимающе улыбается и переводит свой взгляд в книгу, перелистывая страницу. — Попробуй спуститься к людям. — К людям? — демон брезгливо морщится, однако замирает в паре метров от трона, видимо, в ожидании каких-либо более точных указаний. Но нет. Лилит уже погружена в чтение. Она лишь коротко кивает и бросает напоследок: — Они больше подвластны страстям. И их эмоциональность затмевает нашу. Я буквально затаила дыхание, погружаясь с каждой секундой в его историю ещё глубже. А он будто и не собирался останавливать меня, будто хотел, чтобы я погрузилась на такую глубину, которая считалась запретной и недоступной в какой-то мере даже для него самого.

Soundtrack: History of Violence — Theory of a Deadman

Люцифер широко шагает по тёмным коридорам Ада, скрипя зубами. Маршрут этот он знает наизусть — тот ведёт его к отцу. Сатана вызывает его. И у него нет ни малейшей идеи, по какой причине, да он даже и не старается её найти или хотя бы придумать. Его отец всегда умел удивлять. Оказавшись в просторном зале с горящими факелами на стенах, Люцифер останавливается, неожиданно для себя обнаруживая в зале не только отца, но и мать. Сначала непонимающе, а после с ужасом, закипающем в крови, смотрит на Лилит. Она стоит перед Сатаной на коленях, из рассечённой брови течёт кровь. Первая его мысль, первое желание и стремление: убить. Задушить голыми руками обидчика, но спустя секунду Люцифер понимает, что обидчик этот сидит на троне. И что является его отцом. — Что ты… что ты сделал?! — гневно вскрикивает демон, подлетая к матери и обхватывая её за плечи. — Ты не усвоил урок. Она была ответственна за твоё обучение. И получила по заслугам. Я боязливо сглотнула горькую слюну, предчувствуя что-то совсем не доброе. В прошлом воспоминании Люцифера на троне Повелителя Ада точно так же восседала Лилит. Теперь она стояла на коленях в ногах у того, кто восседал на этом самом троне. Искусно выкованном из тяжёлого тёмного металла с вставками из обожжённого стекла. — В этом нет её вины! Это ты велел мне испытать Горе — не она! — обозлённо кричит Люцифер, помогая матери подняться на ноги. — Я не смог пройти уровень, потому что он смехотворен! Правила писались для людей! Нам несвойственно испытывать те же эмоции! — Правила писались для нас. Люди писались с нас, — твёрдо отвечает Дьявол. — Мне плевать на них! И на твои уроки тоже! Хочешь наказать — наказывай меня! — Непременно. Дьявол встаёт со своего трона, и вместе с этим стены зала сотрясаются от ощутимой вибрации, не обещающей ничего хорошего. — Люцифер… — Лилит ласково смотрит на сына, касается его щеки, привлекая его внимание и явно собирается что-то ему сказать. — Не можешь прочувствовать Горе в полной мере? Говоришь, оно свойственно только людям? — Сатана холодно улыбается. — Но ты сам являешься сыном человеческой шлюхи. Люцифер не слушает мать. Смахивает её ладонь со своей щеки, гневно расправляет крылья — он вот-вот сорвётся с места и набросится на отца. — Не смей так о ней говорить! — Больше не буду, — Дьявол позволяет себе хохотнуть, поднимает обе руки в знак капитуляции. — Больше никто не сможет сказать о ней ничего плохого, верно дорогая? Люцифер пытается прикрыть мать собой, чувствуя, как она начинает дрожать всем телом. А Дьявол в тот момент добавляет контрольное: — …о мёртвых же плохо не говорят? Он взмахивает рукой. Люцифер не успевает ничего понять — из-за спины раздаётся громкий хруст шейных позвонков. Он едва успевает обернуться и подхватить тело Лилит, которое за одну секунду становится в два раза тяжелее, повиснув на руках сына. — Вернёшься ко мне, когда в полной мере вкусишь Горя. Лицо Люцифера в один момент теряет все признаки гнева и агрессии и перекашивается от ужаса и боли. Он хватается за мёртвое тело матери, не веря в происходящее. С грохотом падает на колени, прижимая к себе самого дорогого человека в своей жизни, пытается встряхнуть её, постучать по щекам, проверить пульс, но всё тщетно. Она мертва. Дьявол снова взмахивает рукой, и Люцифер с хладным телом Лилит на руках оказывается за пределами тронного зала, чьи стены отныне навсегда останутся насквозь пропитанными немыми страданиями демона, скорбящего по своей матери. Я с шумом сделала глубокий вдох, когда Люцифер наконец-то отвернулся. Моргнула с облегчением и только тогда почувствовала, что по моим щекам лились слёзы. Он отошёл от меня, заломив руки за голову. А я не знала, что можно было сказать. Да и нужно ли было? Что принято говорить после того, как считаешь воспоминания о смерти дорогого и близкого человека считываемого объекта? Как ни странно, у меня не возникло желания сразу же рассыпаться в извинениях и соболезнованиях. Нет, его утрата и боль не уменьшали масштаб моей личной трагедии. Пускай я и не знала всех этих людей. Не возникло желания ни пожалеть его, ни утешить или посочувствовать, ни тем более проявить свои эмоции как-либо тактильно. Типа обнять по-дружески или хотя бы похлопать по плечу. Однако я тоже потеряла мать. И знала каково это. Я всё же не была отъявленной сукой. — Ты поэтому так настаиваешь на продолжении моей учёбы. Боишься, что твой отец отыграется на тебе так же как когда-то на твоей матери? — Я не собираюсь обсуждать с тобой это. Люцифер повернулся. Мы снова вернулись к стали в голосе и лицу, не выражающему ни единой понятной эмоций. — И мы больше никогда не затронем эту тему. Тебе ясно? — Как скажешь. — Ты приведёшь себя в порядок и мы возобновим занятия. Я выдержала его ледяной взгляд и решила, что это было в какой-то мере честно. Нормальные люди, собирающиеся друг с другом переспать, скидывают своим любовникам нюдсы. А мы вот поделились друг с другом душераздирающим опытом, заключавшимся в том, что мы оба — каждый по-своему — были виновны в смерти невиновных. «Один — один». — Хорошо. Когда? Я ожидала, что он скажет «немедленно», но он ответил «завтра вечером». Потом смерил меня каким-то не поддающимся переводу взглядом и вышел из комнаты. Я обессиленно рухнула на кровать и проспала до полудня следующего дня, на своём опыте убедившись, что многократные считывания воспоминаний отнимают прилично энергии.