***
Беатриче рассмеялась. — Беа, постой… Прошутто, улыбаясь, взял её за руку. — М? — Я хочу… Улыбка на её лице стала чуть спокойнее, когда она увидела опущенные глаза Прошутто. — Что такое? Он поднял свои глаза на её лицо, чуть сжимая её руку, а потом отпуская. Луна, пригвождённая к ночному небу с разбросанной горстью звёзд, казалось, смотрела с любопытством. Бриз слегка рассыпал волосы Прошутто, в глазах мельком отразился свет. Беа непонимающе улыбнулась. Из кармана пиджака он достал бархатистый футляр. Аккуратный, красный, совсем небольшой, с лёгкостью умещавшийся в широкой руке Прошутто. Он поднял взгляд на Беа. Её глаза расширились, забегали, а губы то крепко сжимались, то разжимались. — Ты выйдешь за меня… замуж? — произнёс Прошутто открыв футляр. Казалось, что уголки его глаз чуть опустились, выдавая в нём не то смутную, неуловимую, странную печаль, не то глубокое, переполняющее счастье. Она закрыла лицо руками и тут же опустила их. С накрашенных тёмной тушью ресниц сорвалась слеза. — Я люблю тебя, Прошутто, — по щеке прошёлся тоненький черноватый след, а затем и другой, и третий, она просто плакала, смотря то на кольцо, то на лицо мужчины. — Люблю. Люблю. Он всё понимал. Она обняла его, крепко сжимая одной рукой, а второй сжимая руку, в которой Прошутто держал футляр с кольцом. Оно было красивое. Не с бриллиантом, Беа их не любила, нет. С сапфиром. С сапфиром, в котором был заключён целый океан, с раскалывающимися на мельчайшие осколки в его отражении звёздами, «такой же таинственный, Беа, как твои глаза», — говорил когда-то Прошутто. — Я выйду за тебя замуж. Голос её немного сипел. Прошутто закрыл глаза, крепче обнимая её и целуя в макушку. Она почти прошептала: — Я люблю тебя.***
— Чёрт, вы чем вообще обе думали в этот момент?! Зрачки Беа быстро бегали от одной девушки к другой. Ей пришлось собираться наспех, оттого её волосы чуть растрепались, а слегка покрасневшие щёки лишь ярче демонстрировали её гнев. — Вы вообще понимаете, что было бы, если бы вы обе не были с Пассионе? Сейчас передо мной лежали бы ваши вспоротые тела, — Беатриче невысокими каблуками отсчитывала звучные шаги по комнате, периодически кидая хмурые от гнева взгляды на девушек. — Простите, Беа, это было очень необдуманно… — начала было Наранча, сделав шаг вперёд. — Я… Беатриче резко остановилась, и её коротко стриженные волосы взметнулись вверх. — Для тебя — синьора Бучеллати! К вопросам я ещё не переходила, — она твёрдо завершила фразу, чуть выдвинув голову вперёд. Наранча осеклась. Гирга всегда была чересчур эмоциональной, бойкой, но с тем она прекрасно понимала, что ошибки — это неотъемлемая часть её жизни, и оттого очень легко принимала их. Однако того же она требовала и от других, что, в общем-то, было в некоторой степени проблемой. Не все были настолько честными, даже с самими собой. Особенно с самими собой. — Подумать только… Вы чуть не прирезали друг друга в подворотне! Кошмар, просто кошмар. Будь вы не моими подчинёнными, за ослушание приказа (а вы напрямую нарушили мой приказ) вам бы ещё повезло, если бы вы не пошли на корм рыбам, а «уехали» бы в глубинку Кипра! Беатриче села в кресло. Потом молчала, долго молчала, перебирая пальцы и, очевидно, думая. Гина мельком пыталась взглянуть на Наранчу, но та не сводила глаз с их «капо». Наранча выглядела очень обеспокоенной. — Отстранить вас я не могу, — сказала Беа после долгого молчания, поднимая на девушек глаза. — Но это пока. Повторного неподчинения я списывать со счетов не буду, но сейчас ситуация обстоит иначе. От слов Бучеллати Наранче стало жутко горько. Очень сложное ощущение, редко передаваемое — разочаровать того, кто доверял тебе. Она замечала, что Гино посматривает на неё, и очень надеялась, что та не заметит ничего. Ни рваного вдоха, ни прилившей к щекам крови, ни её немигающего взгляда. — Синьора Бучеллатти, — к удивлению Наранчи, начала Гино. Она действительно выглядела уверенной. Её спина не сгибалась, её глаза не тускнели, а волевой подбородок, хоть и был опущен сейчас, выдавал в ней ту решимость, которой не обладало и половина Passione. — Такого больше не повторится. Я сожалею. Девушка сделала шаг вперёд и склонила голову, глядя на Беатриче. Глаза Бучеллати чуть округлились. Она прикрыла глаза. — Я надеюсь, теперь вы осознаёте, насколько мне нужны? — было сказано тише, намного тише, чем её слова до этого. «Я в очень уязвимом положении», — подумала она сразу же. Было по-настоящему горько это осознавать. Эти слова были последней каплей. Они просто выбили всю почву из-под Наранчи. Ощущалось гадко — слюна во рту загустела и не глоталась, на вкус была как жжёные тлеющие листья. — Я тоже. Синьора Буччеллати, мне очень жаль! — она выпалила это так быстро, как могла. — Я… Буччеллати удивилась ещё больше. — Наранча, успокойся, — осадила её Беа и привстала со своего места. Мелкие частички пыли вихрились в лучах медного, жидкого солнца, льющихся с окна за спиной женщины. — С Фуго я тоже поговорю. Пришлёшь её ко мне, — сказано это было, очевидно, Наранче. Миста и Гирга переглянулись. — Хорошо, — произнесла Наранча, поворачиваясь на носках туфель. — И да, — услышали девушки, уже стоя за дверью. — Я думаю, вы уже взрослые. Я не планировала с вами нянчиться. Гирга неловко кивнула. Гино же уже стояла у стены и с досадой думала, насколько же велико доверие, оказанное ей этой женщиной. Было стыдно.***
— Сегодня у нас… Литература? Панна ответа даже не ожидала. Триш действительно была молчаливая, почти до крайности, и говорила только тогда, когда это было нужно ей самой. Они так же тихо прошли в глубь читального зала, за тяжёлые ореховые столы с уже наскучившими зелёными лампами. Высокие и почти панорамные окна библиотеки выходили на восток, и поэтому в этот час солнца в помещении было мало. За стеклом цвёл разросшийся сад. Панна невольно вздохнула, глядя на падающие белые лепестки. Триш села за старый тяжёлый библиотечный стул, встряхивая волосы. Она аккуратно вынула из сумки пенал с карандашами и авторучкой, тонкую тетрадку и книгу. Фуго начала раскладывать свои книжки, стоя над столом, но внезапно Триш воскликнула, хоть и тихо. — Зря я, наверное, села. Панна не сразу поняла, что она имеет в виду, и уставилась на неё. — Мы не сходили за книгами. Тебе же понадобится помощь. Фуго слегка опешила. Обычно она сама первая задавала вопросы, выходила на разговор, и первые секунды молчала, а потом ощутила странный щёкот где-то между ребёр. Радость. — О, ты права… Ещё некоторое время, пока Уна вставала из-за стола, пока слышался лёгкий стук невысоких каблуков туфель (оказывается, их туфель), пока она смотрела на колышущиеся от воздушного потока персиковые пряди чуть впереди себя, Панна думала. Глупо, наверное, было думать о таком пустяке. Но она Это делала. — Разобрать Катулла на следующий урок, — всё же решила разбавить тишину Панна, когда они подходили к стойке библиотекарши. — Здравствуйте, вот, пожалуйста, — она протянула девушке за столом листок с записанным изданием книги. — В двух экземплярах. Когда девушка в неброской водолазке отошла за поиском книг, Панна глянула на почти такую же, как и всегда, отстранённую Триш. — А вообще что читаешь? — получилось как-то резко и невпопад. — М? — Уна подняла на неё глаза и, казалось, хотела переспросить, но суть вопроса до неё дошла. — А, читаю… Не знаю. Что у папы на полке приходится. — А что у него на полке? — Ницше и Ленин. — О… Совсем не было похоже, что Триш была настроена на продолжение разговора. Она потупила глаза, опустила их на ногти, и Фуго мельком подумала, что, видимо, собственные ногти были Уне куда интереснее, чем её глупые разговоры о книжках. До прихода девушки с книгами они не проронили ни слова.***
Когда они уже расходились, солнце тяжёлым медным шаром близилось к горизонту. Под карамельным солнечным светом волосы Триш теперь казались рыжими, и Фуго приходилось бороться не просто с желанием — с мыслью о том, каковы эти волосы на ощупь. — Я больше пою. Фуго опешила. — Что? — Ты спрашивала про книги. А я читаю не много. Я пою. Фуго держалась за ручку сумки, не зная, куда деть вторую руку. — Но слушать твои рассказы о книжках очень интересно. Панна раскрыла рот, а потом поняла. — О, я… рада. Вернее, конечно, это моя обязанность, — она немного усмехнулась, но усмешка была больше похожа на одышку, потому что в лёгких стало пустовато. — Я должна тебе рассказывать… — До свидания, — сказала Триш. И повернулась. Зашагала по брусчатке. На Фуго будто вылили таз ледяной воды. Она уже привыкла к этой скромной радушности, которую пусть и показали ей только сегодня, но Панна уже словно пригрелась на солнышке. Эта внезапная холодность… Неприятно. «Да нет, очень даже резонно,» — подумала она, с досадой стискивая зубы и разворачиваясь на каблуках. «Это тебе просто самой нужно думать о том, что говоришь. Никому не интересно, что у тебя в голове».