affair

It will not let me sleep, I guess I'll sleep when I'm dead, And sometimes death seems better than the migraine in my head. Twenty One Pilots — Migraine

*** В лимузине слишком громкая музыка. Каждый бит отдаётся в голове, словно кто-то со всей силы бьет в колокол прямо над вашим ухом. Мишель прижимает ладонь ко лбу, мечтая, чтобы этот вечер быстрее закончился. Мечтает, чтобы Джастин перестал травить свои глупые шутки и говорить о Ванессе, чтобы Карлос уже выпил все шампанское и успокоился, чтобы Джозеф и Кристиан перестали жаться к друг другу и перешептываться, и, главное, чтобы Густав перестал на нее пялиться. Чтобы они все заткнулись и исчезли, давая Мишель выпить таблетку аспирина. Конечно, в лимузине есть пару бутылок воды. Можно залезть в сумочку, достать косметичку, в которой лежат лекарства, избавиться от серебристой упаковки и насладиться приятным шипением растворяющейся таблетки. Вряд ли мигрень отступит, но боль может хотя бы притупиться. Только Мишель не будет этого делать. Не хочет привлекать к себе внимание, не хочет даже шевелиться, боясь, что боль нахлынет новой волной. Девушка лишь поджимает ноги к груди, наверняка пачкая салон лимузина подошвой кроссовок, и пытается сжаться в калачик, и не думать ни о чем. Не думать. Ведь если Мишель начнет — будет вспоминать Брендона. Его голос, улыбку, ощущение его рук на своем теле, ту ночь, что они провели вместе и его такое странное исчезновение. Не думать. И точка. Мишель лишь сильнее сжимает свой бокал Лонг-Айленда, и костяшки на ее рукe белеют. Она окидывает лимузин взглядом и снова натыкается на холодные глаза Густава. Заметив, что она смотрит на него, продюсер улыбается краешком губ, но что-то в выражении лица девушки ему кажется странным. Густав садится рядом с ней, чуть дотрагивается до ее плеча и наклоняется к ее уху, пытаясь перебить своим голосом музыку: — Мишель, все хорошо? — девушка кивает, совсем не желая продолжать разговор. Только не с этим человеком. Но Густав не уходит, а только наклоняется к ней ближе, так, что его горячее дыхание обжигает шею. Мишель чувствует тяжелый запах его одеколона и задерживает дыхание. *** Особняк, на вкус Мишель, слишком помпезный. Живые изгороди, подстриженные словно под линейку, дорожки с гравием без единого сорняка, отделка белым кирпичом — все это слишком вылизанное и картонное. Внутри все еще хуже. Обстановка напоминает кукольный домик: хрустальные люстры, резная мебель, в каждой комнате журнальные столики, а на них — свежесрезанные цветы, которые почему-то совсем не пахнут; на стенах висят картины с изображениями лугов Прованса. Стерильно и безжизненно. Парни восторженно осматривают все комнаты, удивляются роскоши и бурно обсуждают, кто в какой комнате будут спать. Карлос и Джастин даже успевают поругаться, в них явно говорит не только желание остаться в самой солнечной спальне, но и пара лишних бокалов шампанского. Мишель облокачивается на стену и обреченно вздыхает. Похоже, этот день не закончится никогда. — Мишель, я вижу, что вы очень напряжены. Поверьте, я не желаю вашей команде зла, а лишь хочу помочь, — к хореографу подходит Густав и говорит с ней почти ласково. Его губы изогнуты в улыбке, но глаза все так же пристально смотрят на нее, и девушка думает, что если у словосочетания «взгяд хищника» есть иллюстрация, то на них изображен Густав. — Я вам верю, — девушке проще согласиться и надеяться, что он не подойдет ближе. Но мужчина не уходит. Густав делает несколько шагов к ней и протягивает руку к ее лицу, касается виска. Его ладонь холодная, даже ледяная, и для Мишель, измученной болью, это прикосновение очень приятно. Густав заправляет выбившуюся из пучка прядь волос, и Мишель прошибает током: снова чувствует приступ боли. Продюсер видит, как скривилось ее лицо, и истолковывает этот знак по-своему. Он быстро отходит и вновь становится непроницаемым: — Позвольте показать вам спальни. *** Выйдя на террасу, Мишель достает пачку сигарет и закуривает. Дым в легких успокаивает, и через пару секунд в теле появляется приятная легкость, а головная боль, мучающая ее весь день, наконец отступает. Из-за стеклянной двери террасы доносятся пьяные голоса парней, и Мишель снова чувствует приступ раздражения. Позади раздается шорох и чувствуется знакомый тяжелый запах, и хореограф уже знает, кого она увидит: — Я думала, что вы ушли, — говорит она, завидев знакомую фигуру, вальяжно раскинувшуюся в уличном кресле. Она разворачивается, чтобы лучше рассмотреть его лицо, и тушит сигарету об мраморные перила, оставляя на них черный след. — Сложно расслабиться, если по дому может бродить кто угодно, совершенно не предупреждая. И как теперь прикажете спокойно засыпать? Густав усмехается и достает портсигар из внутреннего кармана пиджака. — Поделитесь огоньком? — он зажимает сигарету между зубов и откидывается на спинку кресла. Мишель делает несколько шагов в сторону продюсера и на расстоянии вытянутой руки высекает искру из зажигалки, давая ему прикурить. Она могла бы наклониться чуть ближе, чтобы Густаву было удобней, но ей совсем не хочется снова чувствовать запах его одеколона. — Неужели вы боитесь меня, Мишель? — он делает затяжку и выдыхает дым, закидывая голову вверх, и, не дождавшись ответа, продолжает. — Совершенно напрасно. У меня есть свои резоны помогать. Вы полезны для меня, я полезен для вас — все просто. — Свои резоны? –смеется Мишель. — Можно немного подробнее? Хотелось бы знать, почему из ниоткуда появляется французский продюсер, которому деньги настолько жмут карманы, что он готов помогать маленькой команде из Америки, которую в Европе даже за соперников не считают. Жизнь — не сказка, и я, в отличие от парней, понимаю, что за все нужно платить. Чего вы хотите? — Вы нравитесь мне, Мишель, — Густав будто не слышит ее тирады и делает еще одну затяжку: — увы, не могу того же сказать о вашей команде. — И все равно помогаете нам? — Конечно, ведь я умею отделять работу от личных симпатий и антипатий. Я вижу потенциал и думаю, что вы можете победить. Вы талантливый хореограф, но ваша команда — смазливые мальчики-стриптизеры. — Это не правда! — Мишель передергивает, и она хватается за мраморные перила, пачкая рукав белой блузки пеплом, которым она минутой назад сама и измазала камень, туша сигарету. — Вы ничего о нас не знаете! — она чувствует, как злость вскипает внутри нее, ведь сказанное Густавом так сильно перекликается с ее собственными мыслями. Она намного бы органичнее смотрелась в команде «Ледяных сердец», среди бывалых танцоров, которые долгие годы сбивали себе ноги в кровь и потели у хореографического станка. Но она никогда этого не признает. Не признает, что практически согласилась на предложение Орландо. — Хотите помогать — помогайте, но не нужно лезть, куда не просят, — Мишель подходит к мужчине, игнорируя внутренний голос, кричащий, что нужно держаться на почтительном расстоянии от этого человека, и всматривается в лицо Густава. На его губах снова играет самодовольная улыбка, которая девушке уже изрядно надоела за день и которую она была бы не прочь стереть. Он встает с кресла и подходит к ней вплотную, в нос ударяет запах одеколона, который Мишель уже успела возненавидеть. Голова кружится, а в висок снова ударяет разряд боли, да такой силы, что Мишель передергивает, и на миг она теряется в пространстве. Густав удерживает девушку, и с его лица на миг исчезает самодовольное выражение: — Мишель, с вами все в порядке? Девушка освобождается от его рук и делает несколько шагов назад, чтобы избавиться от назойливого запаха. Снова подходит к перилам и хватается за них, словно за спасительный круг. Ладони обдает приятная прохлада мрамора, и Мишель делает пару глубоких вздохов. Ночной холодный воздух успокаивает, и боль снова отступает. Возможно, этой ночью она не вернется, и девушка сможет наконец нормально поспать. — Все в порядке, Густав. У меня бывают приступы мигрени, а ваш парфюм… Уж очень сильный. — Вас проводить до вашей комнаты? — Нет-нет, спасибо, — Мишель еще больше отходит от него, боясь, что боль вернется. — Я сама. Спокойной ночи, Густав. — Спокойной ночи, Мишель. Он уходит с террасы, и девушка слышит, как дверь за ним захлопывается. В этот раз уже окончательно. *** Мишель заходит в крохотную спальню, которую выбрала вместе с Густавом днем, и наконец растворяет в стакане столь вожделенный аспирин. Таблетка шипит, вода пенится, а комнату заполняет чуть кисловатый запах лекарства. Мишель залпом осушает стакан и пытается прислушаться к своим ощущениям. Конечно, глупо рассчитывать, что боль сразу же исчезнет, но даже тот факт, что она наконец выпила таблетку, заставляет ее почувствовать себя лучше. Мишель скидывает одежду и отправляется в душ. Пар и горячая вода приятно обволакивают тело, и кажется, что в канализацию вместе с потом и грязью уходят все переживания и тревожные мысли. Мысли о Брендоне. Она вытирается грубым полотенцем, специально нажимая чуть сильнее, чем следовало бы. И без того разгоряченная кожа краснеет и слегка болит, но Мишель это нравится. Она наконец чувствует себя чистой и, пожалуй, обновлённой. Она надевает шелковую пижаму и уже готовится к уютным объятиям пухового одеяла, как чьи-то сильные руки обнимают ее сзади, а губы касаются горячей шеи. Чарльз. Мишель почти силой заставляет себя не отвернуться, и подставляет губы для легкого поцелуя. — Родная, — шепчет Чарльз, и Мишель принимает его ласки, хотя в ее мыслях сейчас совершенно другой человек. Ведь быть любимой намного важнее, чем любить самой. *** Густав заходит в свой дом, скидывает пиджак и наливает себе стакан бренди. Выпивает янтарную жидкость одним глотком и впервые за день спокойно выдыхает. Полчаса он проводит в абсолютной тишине, просто пытаясь реконструировать прошедший день в мельчайших деталях, анализирует поведение всех людей, с кем имел дело, выуживая толики информации, которая ему пригодится. Но мысли сами возвращаются к Мишель. «У меня бывают приступы мигрени, а ваш парфюм… Уж очень сильный.» Повинуясь странному порыву, Густав заходит в спальню и берет с комода флакон своих любимых духов. Вертит в руках, открывает и подносит к лицу, чтобы ещё раз вдохнуть аромат. Виски и вербена. Он делает ещё один вдох, и потом флакон летит в мусорный бак.