Возвращение блудного попугая

У вcех mвоuх знаkомых Давно еcmь вuллы и сады, А я сбuваю myфель кожу Об nыль и леmние двоpы. Сuжу на лавkе в косmюме мяmом u жду mебя, жду mебя, я жду mебя! «Летние дворы» Буерак

      У него как будто не было имени. Его никак не звали, а он никак не откликался. Когда он здесь появился, никто не помнит. Зато я помню, когда он, возможно первый раз, вышел на улицу (тогда ещё незнакомого) двора, на него тут же налетела свора каких-то мелких пацанов и обстреляла его из водных пистолетов. Он ничего не сказал, просто развернулся и ушёл, опустив голову. Он всегда ходил в капюшоне, обязательно большом и чёрном. Его лицо всегда было трудно разглядеть сквозь большой навес. Но я точно помню — оно было бледным, даже молочным, или цвета первого снега. Его худые руки всегда находились в карманах толстовки. Он был худой, как щепка, которую можно сломать мизинцем. Про таких говорят «ветром сдует».       Он выходил на улицу в одно и тоже время, проходил вокруг двора и заходил домой. Но это было в будни. В выходные он ходил долго, пока не устанет, иногда даже часа два или три просто наворачивал круги вокруг двора.       Один раз я возвращался домой от друга выпивший. Было поздно — где-то пол двенадцатого ночи. Домой идти не хотелось. Боялся разочаровать мать. Она, наверное, ждала меня долго. Я заметил его возле моего подъезда — он сидел на лавке и что-то выводил ногами на земле. Я смутно помню, как подошёл к нему и как заговорил.       — Чё трешься тут?       Он молчал. Долго. Я мог подумать, что он немой, но он нарочно не отвечал, я знал. Он на секунду поднял свой взгляд на меня, может мне и показалось — не знаю. Резко подскочив, он встал со скамьи и направился было в сторону своего подъезда, но я остановил его, дернув резко за руку. Он вздрогнул и слегка пискнул. Я повернул его на себя и сказал:       — Я с кем разговариваю?!       Он поднял на меня лицо, и я точно видел на нём отвращение. Ему было противно смотреть на меня. То-ли от того, что я был нетрезв, то-ли считал себя более высшим чином и говорить с такими как я ему не всралось. Он был спокоен, стоял, засунув руки в карманы и смотрел на меня, будто чего-то ожидая. На меня в тот момент ни с того ни с сего нахлынула какая-то ярость, злость на весь мир и я не особо помнил, как размахнувшись, ударил его кулаком по лицу. Даже не знаю куда именно пришёлся мой удар, но судя по тому, что парень упал, был довольно сильный. Он лежал на земле, схватившись рукой за, судя по всему, разбитый нос. Парень поднял на меня всё таки свою голову. Капюшон неаккуратно слетел и я увидел, что у него рыжие волосы, волнами спадающие ему на лицо. Он поднял на меня свои зелёные глаза, наполненные чистейшей неприязнью. Я, посмотрев на него какое то время, ушёл. Ушёл, даже не извинившись перед ним. Совесть ещё долго мучала меня, но я не решался подойти к нему ещё раз.       Вскоре его все начали называть Жарком. Многие уже знали о его рыжих волосах и веснушках, которые показались с приходом весны. Все подхватили это «имя»: даже бабки, сидящие весь день на скамье у подъезда, называли его ласково «Жарком». Он часто садился напротив них и сидел так, будто не двигаясь. Они что-то спрашивали у него, а он кивал. Ну, а мы с пацанами называли его рыжим.       Не помню что нашло на меня, когда я стал следить за ним. Сначала я просто сидел на скамейке у своего подъезда и курил, невольно наблюдая за тем, как он проходит вокруг двора. Мой подъезд, как ни странно, он избегал за километр. Буквально обходил его на расстоянии метров двадцати. Мне было неудобно перед ним.       Одним поздним вечером мне захотелось покурить. Выйдя из подъезда, я немного поёжился от смены температуры. Приметив под козырьком падика скамейку, усыпанную разнообразными, грязными надписями, в которых можно было разобрать нецензурную брань, половые органы и т. д., я сел, достал из кармана ветровки пачку сигарет, взял одну и закурил. Спустя небольшой промежуток времени, я заметил в нескольких метрах от меня тёмный силуэт. Я никак не мог разглядеть человека, так как на улице было достаточно темно — горел один фонарь, от силы. Тёмный силуэт вышел под свет фонаря и я узнал в нём худого парня. "Рыжий!" — быстро осознал я, — "А чего хромой такой?! Неужели избили?". Собрав волю в кулак, я встал с грязной скамьи и буквально за пару секунд оказался рядом с парнем. Положил ему руку на плечо, от чего он вздрогнул и повернулся ко мне лицом. Я отчётливо смог разглядеть разбитую губу, и явно свежие кровоподтеки.       — Чего тебе? — буркнул он под нос и дёрнулся, пытаясь развернуться, но моя рука на его плече не дала этого сделать.       — Чё шастаешь по ночам, не боишься, что мамка отшлёпает? — не знаю почему я нашёл нужным подстебать его, но позже мне стало противно от самого себя.       — Тебе какая разница? Я гуляю. Отстань от меня! — он сильнее дёрнулся и на этот раз смог выбраться, направляясь в противоположную сторону, к своему подъезду.       — Я не понял, какие-то проблемы? Выглядишь хуево. Под раздачу попал? — наверное, я был слишком груб с ним, но тогда я об этом даже не задумывался.       — Со мной все нормально. Дай пройти. — я встал перед ним, закрывая проход.       — Сколько тебе? Пятнадцать? Че домой не идешь? Пиздуй давай. Комендантский час уже давно.       — Домой не иду, потому что я только что от туда. — засунув руки в карманы, он опустил голову и кроссовком начал шаркать асфальт, от чего мне самому стало неловко.       — Так, кто тебя так? — я поднял его голову вверх за подбородок, вертя в разные стороны, разглядывая его побитое лицо. Рыжий отдернул ее и снова опустил вниз.       — Моя бабушка говорит, что семья — это единственные самые настоящие друзья. Но у меня и за пределами семьи их нет. — Жарок грустно улыбнулся и поднял свой серый взгляд на меня. В груди защемило. Как же так могло произойти, что родаки так поступают с собственным ребёнком? Я не мог понять этого.       — У тебя бабушка философ. А че она тебя не заберёт к себе? — спросил я, все так же стоя перед ним, сложив руки в карманы потёртых треников.       — Она не здесь. Мне сказали, что она уехала куда-то на лечение вроде. Ей плохо было очень. Но в какой город мне не говорят. — Глупый доверчевый мальчик. Бабушка умерла, а над парнем жестоко решили подшутить. Жуть, как я разозлился тогда. Паренька было жалко. Очень.       — А лет тебе сколько хоть? — на вид ему было лет 16, или даже меньше. Взгляд его был потухший, не отдавал даже толикой ребячества и подростковой меланхолией.       — Вроде 16. — младше меня на 2 года.       — Что значит "вроде"?       — Я не припомню когда у меня день рождения. Либо оно уже было, либо только будет. — парень переминался с ноги на ногу, нервно теребя рукав толстовки.       — Как это не помнишь?       — У меня вроде как провалы в памяти. Но чаще всего я этого не замечаю. — как-то сухо ответил он.       — Так, а-а-а позвонить куда-нибудь в службу не можешь? В больницу ту же или в опеку. Твоих лешили бы прав и отправили в интернат какой. Я понимаю конечно, что там не лучше и все дела, но...       — Нет. Я дождусь своего совершеннолетия и уеду к бабушке. — решительно заявил он. А я озадаченный и подавленный промолчал.       Парнишка убежал быстро, ничего не сказав. Да и я догонять не стал, погрузившись в собственные подавляющие мысли.       В последствии, я корил себя за то, что даже не спросил его имени.