Объятия

После этого случая Малкольм не возвращался еще несколько недель, несмотря на договоренность «дважды в десять дней». Это начинало разбивать надежды Мартина. Он вспоминал всю тяжелую работу, которую проделал, выстраивая нужную атмосферу взаимопонимания с Малкольмом, и сейчас это просто исчезло. Отец пытался дозвониться до Брайта, но тот не отвечал. Он был осторожен, оставил всего два голосовых сообщения, потому что не хотел заполнять его почтовый ящик своим отчаянием. Только на девятнадцатый день без сына доктор Уитли внезапно нашел решение по воплощению в жизнь плана, который обдумывал несколько дней. Это было рискованно, но только так можно было вернуть сына. После свершения окончательного штриха Мартин провел весь день и вечер, приводя все в порядок. Он дал несколько взяток, перевел часть денег и сумел уговорить мистера Дэвида оставить телефон у него на ночь. Когда темнота сомкнула свои звездные объятия вокруг Клэрмонта, Мартин приготовился ко сну, а волнение тем временем бурлило в его груди, пока не было нарушено страхом, что Малкольм снова не ответит на звонок. Но у доктора Уитли были наготове слова на случай, если это все-таки случится. Он надеялся, что ему не понадобится запасной план. Оставление голосовой почты толком не поможет ему добиться того же прогресса, которого он хотел достичь, если Малкольм действительно возьмет трубку. Мартин бросил молитву (да, ему знакома ирония) в космос, надеясь, что его мальчик ответит. Он надеялся, сам факт того, что звонок раздастся так поздно (намного позже, чем его обычные часы телефонных привилегий), вызовет любопытство его мальчика. Доктор Уитли положил телефон рядом со своей небольшой кроватью и забрался в постель, натянув одеяло до пояса и устраиваясь поудобнее. Когда пробило 23:45, Мартин с тревогой набрал номер, который знал наизусть. Гудки на громкой связи заполнили пространство камеры. Доктор Уитли судорожно сглотнул, чувствуя, как сердце колотится в груди, пропуская через себя один или два гудка. На третьем гудке его прошиб пот. К большому счастью, он услышал щелчок и знакомый голос. — Ты поздно звонишь, – Малкольм не казался удивленным, но, как минимум, любопытным. — Я знаю, мне очень жаль, – солгал он, совсем не сожалея, а радуясь тому, что слышит своего мальчика. – Я хотел кое-чем с тобой поделиться. Это очень важно. — Ты говоришь, что все очень важно. — Малкольм, – он произнес это слово с таким весом, с такой важностью. Оно приняло форму у него во рту, настолько отчетливую, что можно было ощутить вкус. Это заставило Брайта замереть на другом конце провода. – Мне нужно, чтобы ты выслушал все, что я собираюсь сказать, – произнес он с убийственной серьезностью. – Мне нужно, чтобы ты был моим храбрым мальчиком и не вешал трубку. Мартин услышал, как Малкольм резко втянул в себя воздух. Он не получил словесного подтверждения, но в этом единственном резком вдохе понял, что его сын согласился. — Ты был смущен тем, что случилось при прошлом твоем приезде, – осторожно продолжил он. – И мне нужно сравнять наши положения. Я должен дать тебе взглянуть на себя, на мою уязвимость, и тогда мы снова будем на равных. — Х-хорошо. Отлично, его мальчик клюнул на крючок. Мартин откашлялся заставил себя произнести слова, которые собирался. — После того, как ты уехал в тот день, я не мог перестать быть удрученным. Тишина оказалась всепоглощающей, как только я остался с ней наедине. Я волновался и не знал, как мне быть дальше, – начал он. – Ложась спать той ночью после того, как паника от твоего отсутствия со временем прошла, я не смог сдержать улыбку, растянувшуюся на моем лице, – он сделал паузу. – Я думал: «Мой милый Малкольм, всегда бросаешь меня в петлю», – он фыркнул от смеха. Малкольм внимательно и молча слушал на другом конце провода. — В ту ночь я лежал в постели, вспоминая весомость твоих объятий, тепло, излучавшееся от тебя, пьянящий аромат одеколона, исходящий от твоей кожи и доносившийся до меня, – в темноте Мартин пошевелился. Его одеяло зашуршало, и кровь хлынула к его члену. Он знал, что Малкольм сможет услышать, как двигается ткань. — Я думал: «Мой бедный мальчик так изголодался по человеческому теплу, что простое объятие может заставить его член потвердеть», – он прикусил нижнюю губу, слегка истекая слюной. «Мне было интересно, это было просто из-за объятий или твоих представлений об объятиях с кем-то конкретным?» – вспомнил Мартин, но не упомянул об этом, и самовлюбленность внутри него затрепетала от восторга при этой мысли. — О, ты так хорошо чувствовал себя в моих крепких объятиях, – его дыхание участилось. – С тех пор, как ты ушел, все эти дни мне хотелось снова обнять тебя, прошептать успокаивающие тайны в твои волосы и почувствовать, как твоя грудь поднимается и опускается возле моей, – он заметил, что дыхание Малкольма тоже участилось. – Я представлял, как ты прикладываешь ухо к моей шее, вдыхаешь мой запах, слушаешь, как бурлит кровь. Я подумал: «А вдруг Малкольм осмелеет, если такое объятие повторится?» — Доктор Уит… — Пожалуйста, Малкольм, – почти умолял Мартин, его голос был измучен. – Позволь мне продолжить. На мгновение воцарилась тишина. Несколько вдохов и выдохов. — Хорошо. Облегчение растянулось по груди Мартина, окутывая его ребра. — В ту ночь я лежал в своей постели, вновь переживая тот момент в голове, делая некоторые, – он сделал паузу, чтобы найти правильное слово, – корректировки, – правда была в том, что он знал каждое слово, которое хотел сказать. Они были выжжены в его разуме. Если отбросить все слова, то пришло время стать более смелым и более уязвимым. Пришло время показать Малкольму свои действия. Просунув крупные пальцы в штаны, Мартин опустил ненужную ткань вниз, готовясь произнести свои фантазии вслух – вырвать свое сердце и предложить его через телефон. Он поднес руку к быстро твердеющему члену и крепко зажмурился. Отбросив все сомнения и чувство вины, доктор Уитли надавил большим пальцем на головку члена. Ну и что с того, что Малкольм был его сыном? В этом-то все и дело, не так ли? Он был его мальчиком. Пора продолжать… Он прочистил горло. — В моем пересмотренном варианте событий, если бы я мог изменить этот момент, я бы обнял тебя, мой мальчик, вдохнул твой запах, как и раньше. А, вместо того, чтобы издать этот глупый шокированный звук, я бы промурлыкал тебе слова благодарности. Я бы положил свои руки на твою узкую талию и посоветовал тебе вновь прижаться ко мне, вставить свой твердый член в изгиб моего бедра. Я бы держал тебя так крепко, прижимал так сильно, как только можно. Настал момент истины. Повесит ли его сын трубку? Неужели они сделают вид, что этого никогда не было? Неужели они никогда больше не увидятся? - А-ах, – прошептал Малкольм в трубку, явно пораженный. Он застонал – застонал – и капля восторга пронзила позвоночник Мартина, словно выстрел. - Ах, – прохрипел он в ответ, размазывая смазку по длине своего члена. Отец сжал кулак, представляя член в узком проходе. Он знал, что Малкольм его слышит и знает, что он делает. Мартину отчаянно хотелось узнать, трогает ли Малкольм себя, но не хотелось ставить сына в неловкое положение. Нет, речь шла о том, чтобы показать собственную уязвимость, так что он просто трахал свою руку и продолжал говорить. — Я бы сказал тебе, что все в порядке, – успокаивал сына Мартин. – Я представлял себе, что твои прекрасные голубые глаза будут блестеть, а слезы собираться в уголках глаз и выходить за их пределы, пока не скатятся по твоим щекам и не упадут на мой свитер, – он остановил свою руку, сжимая основание члена, чтобы оттянуть оргазм. – Я думал… ты, наверное, чувствуешь себя таким виноватым из-за реакции своего тела, таким пристыженным из-за нашей общей крови. Я бы свел на нет все твои тревоги, угомонил панику и заглушил сомнения, – ворковал он. – Я бы скользнул руками к твоей заднице, мои пальцы впились бы в эту одетую плоть, приятно сминая ее. Из телефона донесся звук движущихся простыней и заполнил собой мобильник Мартина. Его дыхание почти вышло из-под контроля. Доктор Уитли знал, что Малкольм отодвинул свое одеяло в сторону, поэтому триумф и возбуждение окутали Мартина. — Т-твои пальцы зарылись бы в мой свитер на плече и снизу спины. Я представлял себе, что ты издашь целый сонм восхитительных звуков, когда уступишь желанию своего тела быть любимым, обнятым, успокоенным, окруженным заботой. Наконец, ты окажешься в моих сильных и умелых руках, не в силах сделать ничего, кроме как отдаться тому удовольствию, которое я тебе предоставлю. — Черт, М-Мартин, – голос Малкольма дрожал, как и сердце доктора Уитли. Мартин откинул голову назад, а его бедра изогнулись. — Малкольм, – это слово всплыло сквозь кромешную тьму, эхом отдаваясь в ушах профайлера еще долго после того, как оно растворилось. – Я бы снова взял твое лицо в свои руки. Я поцеловал бы тебя в лоб, в брови, в заострившиеся щеки, в подбородок… В конце концов, это все рушится под моим желанием попробовать твои губы на вкус. — Ах… я, – заскулил Малкольм, чувствуя, что должен что-то сказать, но не в силах выдавить из себя ничего, кроме всхлипов и стонов. — Я тут подумал, может, они со вкусом кофе? Корицы? Мне вдруг до смерти захотелось это выяснить, войти в запретное пространство и следовать за любыми ароматами, которые я там обнаружу. — Черт. — Я представлял, что ты скажешь что-нибудь мне в шею. Что-то вроде: «Пожалуйста, папочка», – его голос стал до невозможности низким, а слова звучали, как нечто среднее между мурлыканьем и рычанием, что принесло полноценный вскрик от Малкольма. Теперь Мартин слышал, как рука его сына легла на член, почти беззвучно водя по нему. Он мог бы кончить в этот момент, но сильно укусил себя за щеку и продолжал. — Т-ты бы что-то прошептал мне в шею, прежде чем твое тело напряглось, свернулось и содрогнулось. И я бы крепче стал держать тебя, раскачивая и прогоняя дрожь. Я бы сказал тебе, как сильно люблю тебя, как ты хорош, и как я горд. Я бы отстранился только для того, чтобы провести рукой по твоим шелковистым мягким волосам, укладывая их на место по одной пряди за раз. Я бы поцелуями прогнал слезы, а ты запрокинул голову, раздвинул мои губы своим языком и прогнал бы солоноватое доказательство вины. Больше никакого чувства вины, Малкольм. Болезненный звук вырвался из груди Брайта, словно он был ранен. Профайлер откровенно постанывал в трубку, и Мартин услышал, что его движения были быстрыми, сильными и, вероятно, небрежными. — Все в порядке, мой мальчик, кончи… кончи для папочки, – он заломил свой член, чувствуя, как оргазм захлестывает его с силой грузового поезда. — Папочка, ах, кончаю… Они кончили одновременно, и Мартин смог только выругаться в трубку. — Ч-черт, – безошибочно узнаваемый звук движения руки по длине члена заполнил камеру Мартина вместе с единственным словом, после чего он излился. У доктора Уитли не хватило предусмотрительности задрать рубашку, и белые капли забрызгали ее. Это был самый сильный оргазм, который он испытывал за многие годы, поэтому он даже вскочил на кровати, пытаясь продлить его как можно дольше. — Так хорошо. Ты был хорош, мой милый мальчик, – проворковал он, ложась обратно. — Черт… черт, – голос Малкольма дрогнул. Мартин заметил на той стороне провода нарастающую панику. — Милый, послушай. Это последнее, что я скажу сегодня, так что послушай внимательно. Ты меня слышишь? — Д-да, – выдавил из себя Малкольм. — Ты не будешь паниковать. Ты не соскользнешь в яму стыда, вины и отчаяния – ту самую, в которой, как я подозреваю, барахтаешься уже девятнадцать дней. Нет. Ты сейчас приберешься в своей комнате и уютно устроишься в постели. Притворись, что я укладываю тебя спать. А потом ты провалишься в сон без кошмаров. Ты будешь наслаждаться покоем, который испытываешь сегодня вечером, и продолжишь навещать меня, мой мальчик, потому что тебе совершенно нечего стыдиться, ты слышишь меня? Он послушал, как сглотнул Малкольм, прежде чем ответить: «Хорошо». — Славно, – Мартин выразил свое одобрение через это слово. – Это мой хороший мальчик. Это вызвало у Малкольма еще один испуганный, почти неуловимый звук, который Мартин отложил на потом. — Спокойной ночи, Малкольм. — Спокойной ночи, доктор Уитли. Малкольм повесил трубку, и в тот же момент Мартин выключил телефон. И, хотя звонок не закончился тем, что Малкольм назвал его «папой», все прошло гораздо лучше, чем он ожидал. Мартин снял рубашку и кинул ее на пол, затем собрал сперму со своей кожи и слизал с пальцев. Он представлял себе, как укладывает Малкольма в постель рядом с собой; как его руки обвиваются вокруг этого гибкого молодого тела, Мартин утыкается носом в его затылок, и оба проваливаются в сон.