Объятия

— Твои руки… свободны, – тихо сказал Малкольм. Мартин не мог понять, был ли в этих словах благоговейный трепет или ужас. Мальчишеские глаза, казалось, были зачарованы видом пары наручников, прикрепленных к поясу, но расстегнутых. — Да, – резко ответил он. — Хочешь, чтобы я сковал его? – спросил мистер Дэвид из-за спины профайлера, которого только что впустил в камеру. Тень упала на лицо Мартина при этой мысли, и что-то похожее на разочарование мелькнуло за его попыткой надеть маску стоика. Уголок его улыбки тоже дрогнул. — Н-нет, – Малкольм поймал себя на том, что сказал, удивляясь своим словам. Он повернулся и посмотрел на мистера Дэвида. — Мне уйти? Малкольм глубоко вздохнул и перевел взгляд с мистера Дэвида на отца. Взгляд Мартина был теплым, полным надежды и вопрошающим, отчего у Брайта что-то сжалось в животе. — Да. Я думаю, все будет хорошо, – ответил Малкольм с легкой успокаивающей улыбкой. Высокий мужчина просто кивнул и открыл дверь, чтобы выйти. На лице Мартина появилось удивление. Неужели они добились какого-то прогресса? Он старался не позволить радости, которую чувствовал, овладеть им. Одиннадцать лет назад он понял, что счастье мимолетно и может быть очень опасным. — Итак, ты пришел отпраздновать свой успех? – спросил Мартин. Честно говоря, он был удивлен, увидев своего мальчика здесь, так поздно, в ненастный вечер. Доктор Уитли подумал, не случилось ли чего-нибудь плохого, если дело вообще закрыто. Малкольм глубоко вздохнул и, засунув руки в карманы, сделал несколько шагов вперед. Он выглядел измученным. — Да, – это была явная ложь. – Все сразу разрешилось после того, как мы нашли сообщника. — И ты не попал ни в какие опасные для жизни ситуации, а? – Мартин потер затылок, и взгляд Малкольма был прикован к этому движению. — Н-нет. — Хорошо, – облегченно выдохнул Мартин. – Ты всегда подвергаешь себя такой опасности, – заметил он. – Мне это не нравится, – он опустил руки и уперся ими в бока на уровне пояса, на котором висели наручники. – Словно ты… – его слова становились все тише, пока совсем не затихли. — Словно я что? – Малкольм сделал еще несколько шагов вперед. — Словно ты пытаешься… наказать себя, – закончил Мартин. Жар пополз по лицу Брайта, и он почувствовал иррациональную злость от этих слов. — Это не так, - запротестовал он. — Разве? – тон Мартина смягчился. – Неужели ты настолько не ценишь свою жизнь, мой мальчик? – он дошел до предела своей привязи. – Или потому что… – его тон сменился, а в глазах сверкнуло понимание, которое не понравилось Малкольму. – Потому что это заставляет тебя чувствовать? — Чувствовать что? — Себя живым? Малкольм вмиг возненавидел тяжесть, повисшую в воздухе, и легкость, с которой отец проанализировал его. — Настолько живым, насколько все это дает тебе почувствовать себя таким. Однако мне бы очень не хотелось, чтобы ты подвергал себя опасности так часто. — Я делаю свою работу, – сказал Брайт бесстрастно. — Да, что ж… я просто хочу, чтобы ты был осторожнее. — Почему? Потому что манипулирование мной – это твой единственный источник развлечения? — Ох, Малкольм, нет, – он поднял было руки, затем снова опустил их. – У тебя нет детей. Ты не понимаешь. Брайт издал кислый смешок. — Это не просто вежливость или снисходительность, – поспешно добавил он. – Это… мой мальчик… – его голос был измученным, натужным, как скрученная мочалка. – То, что ты для меня значишь… это не поддается количественной оценке. — Ты никого не любишь, кроме себя, – холодно бросил Малкольм. Это было словно пощечина для Мартина, в его глазах начало щипать. — Это неправда! – сказал он, задыхаясь. – Я… Я люблю тебя! – его голос дрогнул. – И я очень – очень – горжусь тобой и всеми твои успехами там, – он кивнул в сторону окна. – Я так беспокоюсь за тебя: о твоем здоровье, безопасности и благополучии, – его глаза остекленели. – Я хочу, чтобы ты хорошо питался, достаточно отдыхал, был успешен и счастлив. — Это то, чего ты хочешь? – Малкольм подошел еще ближе. – И как это послужит твоему благополучию? — Дело не только во мне. — Разве нет? — Нет. Малкольм, – он протянул руку, но его мальчик был вне зоны досягаемости, – ты, мое сердце и душа, там, снаружи, гуляешь без меня. Ты лучшее, что есть в моей жизни, единственное, что имеет значение. — Ты просто говоришь все, что тебе нужно, чтобы получить все, что ты захочешь, – прошептал Малкольм. – Ты уничтожил меня. Я едва могу функционировать. — Нет, нет, – брови Мартина тревожно поползли вверх. – Не говори так, пожалуйста. — И ты совершенно прав, – его голос словно застрял в горле. – Я хожу по лезвию ножа, могу наказывать себя, пока получаю то, что мне необходимо, – чувствовать себя живым. — Милый, ты не заслуживаешь наказания. Ты ничего плохого не сделал. Малкольму захотелось поправить хирурга. Он задумался. Он постоянно думал о том, что все сделал неправильно, начиная с момента, как в 11 лет сдал своего отца полиции. Закончить свою карьеру в ФБР глупым поступком было неправильно. Стоять в этой клетке с Мартином было ошибкой. И все же последний пункт был приведен в действие, а значит, не казался таким уж неправильным, как следовало бы. И это само по себе также неверно. — Ты даже не знаешь меня, – он сделал последний шаг вперед, запоздало осознав, что теперь находится с отцом на расстоянии вытянутой руки. — Я хотел бы узнать тебя получше, – сказал Мартин с вымученной улыбкой и положил руку на плечо Малкольма. От прикосновения по руке и груди профайлера побежали мурашки. Он наслаждался весомостью этой руки, жаром, исходящим от нее. — Я скучаю. Каждый день. Постоянно. Я скучаю по тебе, – признался Мартин. – Если с тобой что-нибудь случится из-за твоей импульсивности, это просто уничтожит меня, твою мать, сестру, коллег. Я уверен, – он крепко сжал плечо сына. – Ты же знаешь, Малкольм, есть и другие способы почувствовать себя живым, – промурлыкал он. Дыхание Малкольма участилось. Он мог только застыть на месте, загипнотизированный голубовато-зелеными глазами, которые поглощали его. — Тебе нужно найти более здоровый способ достичь кайфа от жизни, – другая рука Мартина легла ему на лицо, и его глаза закрылись. Большой палец потерся о щетину Малкольма и прильнул к ней. — Э-это довольно иронично звучит с твоей стороны, – Брайт напряг челюсть, чтобы выдавить слова, и почувствовал, как рука на его лице словно вырисовывает узоры. Мартин рассмеялся. — Да, наверное, – улыбнулся он. Так они и стояли некоторое время: теплая рука Мартина обхватила щеку Малкольма, а другая покоилась на плече. — Милый, – начал он. – Я тут подумал... что, если бы мы могли обняться? – он опустил руку, которая только что касалась щетины Малкольма. Мартин не хотел, чтобы молодой человек чувствовал себя в ловушке. Глаза Брайта открылись и остановились на глазах отца. — Просто я не… я не обнимал тебя двадцать лет, – голос доктора Уитли дрожал от желания. Ему не терпелось прижать сына к себе, крепко обнять, закрыть глаза и забыть о кошмаре одиночества, который он себе создал. Малкольм отчаянно хотел двинуться вперед, но ноги твердо стояли на месте. — Если ты настаиваешь на том, чтобы подвергать себя смертельной опасности на каждом шагу, я думаю, самое меньшее, что ты можешь сделать, это обнять меня, – нервно усмехнулся он. Его тело вибрировало от желания, и он знал, что Малкольм, возможно, чувствует это. — Я тебе ничего не должен, – просто сказал он. — Верно, – кивнул хирург и облизнул губы. Разочарование окатило его, пока он не почувствовал, что видит все насквозь. – Да, ты прав. Малкольм понимал, что Мартин пытается примириться с отказом. На это было так больно смотреть. По правде говоря, Малкольм боялся того, что означают объятия Мартина: то, что это может заставить его чувствовать что-то или не чувствовать ничего; то, что это может сделать его измученным и надломленным. — Я должен идти, – сказал Малкольм, но снова не сдвинулся с места. — Не должен, – Мартин убрал руку, до сих пор лежавшую на плече сына, и провел ею по его волосам. И снова профайлер не сводил глаз с этого движения. Он был словно заворожен руками хирурга. – Это нормально, ты же знаешь, – неожиданно сказал Мартин, застав Малкольма врасплох. — Что нормально? — Это нормально – хотеть обнять меня. Нормально ненавидеть меня, но все же испытывать жажду близости, – последнее слово заставило Малкольма содрогнуться. – Можешь не считать себя моим, – продолжил он, – но я твой, мой мальчик, – он поднял руки и раскрыл их для объятий. — Пожалуйста, Малкольм, – прошептал Мартин своему столь же изголодавшемуся по прикосновениям мальчику. – Пожалуйста, подойди. Малкольм почувствовал, как земля под ним проваливается, камни становятся невесомыми, и бездна раскрывает свою пасть. Он знал, что это была не очень хорошая идея. Красная линия на полу предупреждала Брайта. Она была того же цвета, что и кровь, и смотрела на него снизу-вверх, призывая не переступать через нее, но он был непреклонен. В одно мгновение руки Мартина сомкнулись вокруг Малкольма, и он обнаружил, что и сам ответил на объятия. Его скачущее галопом сердце неровно билось о твердую грудь, которая его удерживала. — Мой мальчик, – прошептал доктор Уитли, уткнувшись лицом в волосы Малкольма и вдыхая запах чистоты и шампуня. Его руки вцепились в тонкую ткань дорогого костюма, сжимая крепче. Какой-то шепот логики подсказывал Малкольму, что он должен быть напуган, должен отстраниться. Ему следовало бы пробормотать какое-то извинение и выбежать из комнаты, направляясь в относительную безопасность и уединение выложенных персиковой плиткой коридоров этого лабиринта. Но страх так и не возник. Человек, к которому он прижимался, не благоухал так, как ему помнилось. У него отобрали дорогой одеколон и прекрасное мыло. Но доктор Уитли все равно умудрялся пахнуть чисто, хорошо и… собой. От него пахло Мартином, и Брайт не смог удержаться, чтобы не закрыть глаза под напором эмоций, которые грозились раздавить его. — Так хорошо, мой мальчик, – проворковал Мартин, проводя бородой по лицу Малкольма. – У тебя все так хорошо получается, – Брайт не знал, что он имел в виду – объятие, его карьеру или его жизнь – но похвала вызвала пьянящее чувство, пронзившее его. Вместо того, чтобы напомнить себе, что перед ним чудовище, Малкольм лишь крепче сжал его в объятиях, а собственные пальцы наконец-то ответили на вопрос о том, каково это – чувствовать свитер Мартина. Он был мягким, как ягненок, под прикосновениями. Голос доктора Уитли в его ухо был уверенным и успокаивающим. Его руки лежали на спине, и впервые за много лет он почувствовал почву под ногами. Этот голос, который Малкольм старательно игнорировал, наконец затих. В его разуме не было слышно ни звука, кроме эха собственного сердца и размеренного дыхания Мартина. Доктор Уитли был выше его ростом. Руки профайлера скользили вверх-вниз по его спине. Брайт почувствовал, как борода царапает его нежное лицо, и ему отчаянно хотелось запустить в нее пальцы. Но это было бы слишком, как подсказывал ему разум. Малкольм попытался подавить эту мысль, но затем его мозг переключился на следующее желание – коснуться непослушных кудрей на голове Мартина. Мягкие ли они? Его рука двинулась по спине хирурга. Он хотел остановиться, но не смог, а вместо этого позволил своим пальцам запутаться в завитках у самого основания шеи. Они мягкие. Мягче, чем свитер. Это заставило Брайта простонать и уткнуться лицом в шею пожилого мужчины. Мартин был занят откладыванием каждого момента в памяти. Впервые за долгое время он был удовлетворен. Его мальчик жив, в безопасности и у него в объятиях. Это было слишком напряженно для выпрыгивающего из грудной клетки сердца, которое могло бы вырваться сию минуту из груди, убив его. Когда Мартин почувствовал, что Малкольм дергает его за локоны, свисающие до воротника свитера, это только заставило его сильнее прижать сына к себе. Объятие длилось долго, к большому удивлению Мартина. Его мальчик заерзал в его руках, и было слышно, как он глубоко втягивает воздух носом, прижатым к изгибу шеи. Доктор Уитли улыбнулся и позволил своей руке скользнуть вниз по спине Малкольма. Его мальчик снова поерзал, и вот тогда он почувствовал кое-что – длину Брайта, прижатую к его бедру. Возбуждение было безошибочным: его член был твердым. Глаза Мартина расширились, а губы приоткрылись, издав бесправный шокированный звук. Профайлер, поняв, что произошло, тут же рванулся прочь. Ужас был написан на всем его лице. Мартин мысленно выругал себя за свою реакцию и стал отчаянно пытаться восстановить ситуацию. Он попытался вцепиться в Малкольма, но его мальчик вырвался из его рук и попятился назад. — Я… я должен идти, – Брайт сглотнул, но в горле у него так пересохло, что что-то щелкнуло. Он отступил назад за красную линию и почувствовал изучающий взгляд Мартина на всем своем теле, опустившийся вниз и уловивший стояк, который так плохо скрывали дорогие брюки. — Нет, Малкольм, пожалуйста! – взмолился он. – Мы можем поговорить об этом! Все нормально! — Нет, ничего не нормально! – Малкольм постучал по стеклу, с облегчением увидев, что к нему направляется мистер Дэвид. — Милый, все в порядке, ты просто изголодался по человеческому контакту, – предпринял последнюю попытку успокоить сына Мартин. — Ну же, выпустите меня, – прошептал Брайт себе под нос, после чего мистер Дэвид отпер дверь. — Умоляю, Малкольм, скажи, что ты вернешься, – голос отца был слабым и отчаянным. – Ты нужен мне! – взмолился он. Малкольм не ответил. Следующее, что сказал Мартин, было произнесено так тихо, что он едва не пропустил это мимо ушей. – Я тоже изголодался… Малкольм проигнорировал последнюю фразу и выскочил из комнаты, как только дверь открылась.