Sweet dreams

      «Сладких снов, Винс».       Эту фразу я говорю себе каждый раз, когда моя нога ступает в царство боли и разврата. «Спокойной ночи, Винс», — ласково говорю я сам себе, и что-то хорошее, последнее хорошее во мне, засыпает. Возможно, нет, скорее всего, я болен, я раздваиваюсь, и засыпает та моя вторая личность, что каждый раз рвется из меня на встречу новой жизни. «Второй я» засыпает, и я полностью получаю над собой контроль. Я знаю, чего я хочу, знаю, что должен сделать. Ночь закончится, утром «хороший я» проснется. Возможно, именно сегодня я признаюсь Говарду в том, что мне нужна помощь, лечение, он. Возможно, именно этим грядущим утром я сделаю шаг к новой жизни. Возможно.       — Заходи, дорогуша! Я ждал тебя, ваш карликовый папочка сказал, что машина попала в пробку, — я только виновато улыбаюсь на это замечание, с плеч сползает леопардовый полушубок. Я люблю людей, люблю быть для них красивым. Я стану последним, что этот несчастный увидит, пусть же он наслаждается в свои последние минуты. Не важно, что скоро моя красота превратится в его кошмар. Только для одного человека я хочу быть красивым всегда.       Меня гладят по волосам и плечам, говорят со мной так, как будто я чем-то обязан, как будто должен. Во мне закипает ярость и тут же тухнет, как свеча в ураган. Этот ураган жестокого наслаждения заглушает все желание варварски расправиться с этим животным, и в ответ на очередную пошлую шутку я только глупо смеюсь. Когда-то давно, до всего этого кошмара, Говард очень сильно на меня разозлился. Я тогда пошутил про себя, сказав, что у меня наверняка одна извилина, и та в стразах и каблуках танцует под Kasabian. Я смеялся сам с себя, а Говард вдруг сделался очень хмурым. «Возьми свои слова назад, — сказал он мне, сдвинув брови. — Ты не пустышка, пустышка мне не нужна». После этого разговора прошло года два, но я до сих пор к нему возвращаюсь в своих мыслях. Чем дальше в лес, тем крепче я утверждаюсь в вере в то, что только Говард до сих пор во мне не разочаровался. Только он до сих пор надеется и ждет, что я вернусь. И за это я его и люблю и ненавижу.       Стрелки часов с черепашьей скоростью проходят круг. Руки человека, имя которого я забыл в первую же минуту после того, как он его назвал, исследуют каждый несчастный сантиметр моего тела. Мне неприятно, меня тошнит, и единственное спасение в фантазиях. Я привык представлять на месте каждого своего клиента Говарда, это спасает. Меня постоянно спрашивают, почему я закрываю глаза, и не отвечать же, что в моих мечтах не ваши руки прижимают меня к себе, не ваши губы покрывают мою шею поцелуями и не ваш взгляд дарует мне успокоение. «Мне хорошо», — вру я в ответ и с легкой улыбкой тянусь к сумке якобы за сигаретами. Я не курю, хотя иногда и хочется задохнуться сигаретным дымом. Все чаще мне кажется, что смерть избавит меня от метаний и сомнений, а мир, в свою очередь, — от меня. И только грустный взгляд Говарда меня останавливает. Поэтому я ни разу в жизни не пробовал сигареты.       Вместо пачки в ладонь ложится рукоять филейного ножа. Филейный нож очень удобен для убийства — тонкий и легкий, он не занимает много места в сумке, гибкое лезвие идеально подходит для аккуратных разрезов. Я не люблю устраивать кровопролития, мне хватает одного удара тонким ножом в шею или печень: человек мертв, я доволен. Но сегодня без кровопролития не получается, на удивленное лицо клиента брызжет жизнерадостными струями кровь, скорее всего, я попал в артерию. Сказать по правде, самое большое наслаждение доставляет наблюдение за лицами жертв. Кто-то успевает понять, что происходит, и искривляет и без того отвратительную рожу в гримасе гнева, кто-то умирает с выражением обиженного удивления на лице. Мое же лицо неизменно, я всегда улыбаюсь, глядя на это. От мысли, что очередной таракан корчится и испускает дух, становится невыносимо хорошо, собственная сила удовлетворяет меня лучше любого секса. Скорее всего, я действительно болен.       Я успеваю принять душ и оттереть свой нож от рубинового золота, вид которого для меня сейчас дороже золота настоящего. Остается только переодеться, тщательно упаковать все свои вещи в сумку и как можно быстрее покинуть это пахнущее потом и смертью место. Я знаю, где висят камеры, на мне другая одежда и волосы убраны иначе, лица моего эти механические глаза не увидят. Транспорт мне не нужен, я иду домой пешком, и ночной ветер выдувает из головы всю маниакальную жестокость. Мне снова плохо, я снова хочу плакать. Сегодня я поговорю с Говардом, выскажу все, что пыльными тяжелыми мешками лежит в моей голове.       Сегодня я начну жизнь заново.