Зарево

Говорят, у каждого человека свой собственный маленький мир. Если так оно и есть, тогда её мирок пахнет кровью и холодным, пронизывающим до судорог дождём, а жизнь напоминает бешеную круговерть, погоню за жалкими попытками познать мир другой, тёплый и светлый. Она знает, что он существует. Но как бы сильно не старался, не надрывался её маленький, вымазанный кровью и грязью мирок, он просто не мог его в себя вместить. Для него это было равносильно попытке объять солнце. Только и оставалось, что надеяться, — а может быть, этот тёплый мир обоймёт её? Посмотрит на неё, пожалеет. Ведь стольким людям удалось укрыться под его солнцем. В каком-нибудь тёмном уголке его хватит места и её жалкому мирку. Вот только будет ли она согласна довольствоваться этим? Северия запрокинула голову, подставив лицо навстречу солнечному свету, зажмурилась и поглубже вдохнула запах свежей листвы, словно никогда прежде его не чувствовала, словно никогда больше не почувствует вновь. Лениво трещали колёса деревянной повозки, шаркала лошадь, и некуда было деть длинные неказистые ноги. Но так громко щебетали птицы, и её одолело такое счастье, какое, казалось, могло одолеть только ребёнка. — Вы уж простите за неудобства, попутчиков нечасто катаю, — "возница" обернулся, виновато растягивая губы в улыбке, — Здесь недалеко, но зато Вам не придётся идти пешком. Северия улыбнулась и мотнула головой, чувствуя, как скользит по спине коса тускло-русых волос. У неё была привычка прятать зубы при улыбке, и оттого, улыбаясь, она становилась похожа на мальчишку-подростка, пытающегося замять одолевшую в самый неподходящий момент ухмылку. Справедливости ради, Северия действительно напоминала длинного тощего юношу, которому что-то мешало превратиться в полноценного мужчину. Не отличающуюся женственными изгибами фигуру скрывал тёмный плащ, покрытый редкими заплатами и дорожной пылью. Обычно он был наглухо запахнут, но сейчас слегка приоткрывал ноги в высоких мужских сапогах и обмотанные запястья. На коленях покоилась глиняная дудочка. — Да нет, я должна сказать «спасибо»... господин Аман. Улыбка молодого человека стала ещё шире, и до Северии донёсся тихий смешок. Оба понимали, что почти добровольно угодили в ловушку любезностей, и теперь между ними повисла неловкая пауза, которую теперь следовало чем-то заполнить. Прикусывая тонкие губы и накручивая кончик косы на палец, девушка пытливо разглядывала молодого человека. Аман был белокур, имел приятные, совсем юношеские черты лица и с чем-то настойчиво ассоциировался. С чем-то светлым и очень тёплым. — Это мне следовало бы поблагодарить Вас, — прожурил юноша, и Севе заметила, как едва уловимо покачивалась его светлая голова в такт дребезжанию повозки, — Вы можете сохранить своё имя в тайне. Хотя, буду честен, я бы предпочёл узнать имя своей спасительницы. — Да это совсем не секрет, — девушка с неловким смешком пожала плечами, — Северия*. Меня зовут Северия. Аман вновь обернулся, и в его голубых глазах мелькнуло что-то, похожее одновременно и на растерянность, и на крайнюю заинтересованность. Его взгляд задержался на ней, однако сам он пока не решался озвучить свои догадки, вероятно раздумывая, действительно стоит ли произносить их вслух. Хотя Севе уже представляла, какие вопросы вертелись у того на языке. И улыбалась, щуря глаза. — Надо же… а улыбаетесь совсем не под стать имени, — заметил жрец Первозданного Света, — Это такая традиция? Я слышал, что некоторые народы дают своим детям неблагозвучные имена, в качестве талисмана. Девушка прыснула. Вопросы и предположения о природе её имени возникали у многих, самые разные и, по большей части, не самые приятные. Высказанная же Аманом догадка показалась Северии не только тактичной, но и… очень умной. Умные люди встречались ей нечасто, и выглядели они обычно так, словно почерпнули из своих книг ей не один секрет мироздания, но ни за что не стали бы им делиться. Аман же производил такое впечатление, что обязательно им поделится, - если хорошо попросить. Совсем рядом раздался странный свистящий звук, от которого внутри желудок словно свернулся в узел. Северия вздрогнула и вытянулась. Улыбка сползла с её лица, не оставив ни следа, словно её и не было. Только широко распахнутые голубые глаза, взгляд которых беспокойно сновал туда-сюда в поисках источника звука, и напряжённо сомкнутая челюсть. — Мальчишки со стрельбища, — голос Амана успокаивающе коснулся ушей, — Всё в порядке? — Да, просто... Севе встряхнула головой, смаргивая наваждение, и уж открыла было рот, чтобы ответить, мол, да, всё в порядке, но стоило ей наткнуться на взгляд юноши, как с языка сорвался только невразумительный лепет. Что-то в его глазах заставляло чувствовать себя, как на исповеди, настоящей исповеди. Как рыдающая крестьянская дочь, признающаяся во всех своих грехах и порочных секретах, падающая в ноги и выворачивающая наизнанку свой грязный мирок. А в ответ ей — прикосновение к голове, такое мягкое, такое тёплое, несравнимо даже с лаской рук матери. Оно успокаивает. И говорит тебе, что прощает. Прощает все твои грехи, все твои самые страшные тайны, слабости, которые не простила бы сама себе. Прощает всё, что уже совершила, всё, что ещё только предстоит совершить. И так спокойно становится на душе, и больше не трясутся руки, не тянутся к стилету на бедре. И будто уверена, что он точно примет, возьмёт её в свой светлый тёплый мир. — Все жрецы Первозданного Света такие? — спросила Северия, — Или это только Вы? Он не ответил. Лишь едва улыбнулся, словно пристыженно, опустил глаза и вновь отвернулся. Впереди высился шпиль готического храма. Солнце играло, заставляя переливаться и поблескивать его золотой крест. Лучи его резвились и в пшеничных волосах чудотворца из Леонхольда. Казалось, протянешь руку — и вот она, частичка настоящего солнца, в твоих руках. Только она не будет обжигать, не будет причинять тебе боль. Она усмирит все твои страхи, согреет в самый лютый холод, осветит путь в самую тёмную ночь. Воцарившееся между ними молчание не требовало слов. Северия осторожно прижимает глиняную дудочку к губам и, прикрыв глаза светлыми ресницами, извлекает первый звук. В его протяжной и глухой ноте, казалось, звучит сам ветер, устремляется вдаль, прежде чем раствориться в красках солнца вместе с леонхольдским храмом, деревянной повозкой, — и белокурым жрецом.