***
Жарко и сухо до одурения, дыхание нещадно сбивалось теплотой солнца до той кондиции, что по вискам било больно, а внутри так и ощущался сухой песок, горчащий по нежным стенкам горла. В голове пусто и громко одновременно — визжало что-то, билось в припадке птицей со сломанным крылом, ускользало, исчезало и являлось снова вспышкой болезненной, ненатуральной, искусственной. В этот год природа с ума сходила и ехала крышей капитально, накрывая своим печушным покровом все живое и неживое в радиусе пары штатов, а, может, и не только. Может, сухие высушенные моря беспокоили только по ночам, а беспокойное сырое пробуждение дарило шлейф ложных воспоминаний и суждений, ныне не существующих в этой градации мира. Может, может, может… Вдох. Над коленкой старательно пыхтели, наматывая найденный тщедушный бинтик, который явно свое уже пережил, в одном из дальних ящиков родительской спальни. Мама говорила, мол, мальчики не плачут, не смотрят раздосадованным мокрым взглядом на свои шрамы и кровоподтёки, поглаживая ребром ладони болящее место, говорила, да рукой отмахивалась. — Ерунда это, нечего заострять внимание, — говорило сознание елейным голосом Маргарет, — В мире есть куда более значимые вещи, мышенька, что-бы оплакивать свои… несовершенства. Вчера по новостям такую жуть передали… По голове потрепали устало, да ласково, ослабевшей ладонью приглаживая непослушные, еще мягкие и вьющиеся слабыми кудряшками, на тот момент, вихры. Рядом послышался такой же побитый возглас: — Не ссы ты так, до свадьбы заживет! — Лью закрутил банку зеленки, пару раз выронив колпачок из ватных пальцев в ближайший куст и с видом двухсотлетнего деда побрел отыскивать пропажу, что б отправить тот покоиться в карман. Почти уверен, что через некоторое время тот будет негодовать насчёт неотстирывающегося пятна на джинсах и нелегкой пацанячей доли, — Когда-нибудь моё место займет красивая блондинка, не все мне тебя штопать, да латать. Такое ощущения, что глаза закатились сами, по инерции, от шутки неудачной, а смех так и застрял в изнурённых лёгких комком так, что наружу вышел уже хриплым подобием себя и искаженным голосом. — Мимо, мне больше нравятся брюнетки. Вздохнув от некоторой досады и обиды на жизнь, ухмыльнулся. — Значит, нескоро ты от меня избавишься. — Если мы раньше не откинем коньки от твоих приключений. Если кратко — небольшая шалость в виде изучения и так известной местности пошла немного не по плану… Кто-то из родителей рано утром проболтался о скором переезде, а там пошло по накатанной — торг, депрессия и гнев на свои силы, ведь никто из нас данное решение изменить не мог, грезя о переменах в лучшую сторону и высшие силы. Только ни у кого не было волшебной феи крестной. Разве что шило в заднице и стандартная подростковая гиперактивность. По голове стукнуло больно. Излишними мыслительными процессами, которые юный возраст еще не обрабатывал в мере должной и безопасной. Не знаю, что насчет этого думал старший брат, но мне на тот момент точно было тоскливо и как-то совсем неуловимо тревожно, если беды с дыханием и дрожь в руках говорили об этом. Сидя на одной кровати с вчерашней упаковкой невкусной пиццы (Какой дурак заказал с ананасами?), в дурные головы пришла восхитительная в своем идиотизме идея. Свалить из дома раньше, чем горе-родители притащат домой коробки. Протест? Еще какой. Так и получилось — рюкзаки наполнились снэками, несколькими литрами воды, что в последствии закончились за первые пол часа, да и остальной не особо нужной утварью. Каждый понимал, что вылазка не долгая — нужно лишь остудить дурные головы и разум. Еще, правда, повыпендриваться перед предками, мол, у нас должно быть право выбора. В общем, небольшой пикник вдали от людей с мизерной тренировкой скилла изготовления шалашей и вылазки с окна второго этажа по хлипким трубам… Обернулось отнюдь не тем, что каждый из нас представлял. Сначала сдохла старенькая нокия, Лью ныл пол дороги о неспособности початится с девчонкой с параллельного, пока я не отобрал мобильник и не затолкал подальше в сумку под гневную тираду о безответных чувствах, дурацкой технике и хлипком душевном равновесии. Нервы дороже. Потом у старых рельс нашлась собака на привязи — по закону, отвязывая бедолагу в две руки, сквозь непрошенные эмоции, слезы и редкие обеспокоенные, больше нервные, чем поддерживающие улыбки, поезд чуть не размазал уже троих счастливцев. Четвероногое, освободившись, отблагодарило невесёлым рыком, будто само себе выбрала путь самоубийства, да и побежало по своим собачьим делам под наши неловкие переглядки в надеждах, что побежало то не к хозяину. Сквозь пелену, слышал, как пульсирует противно кровь в висках, слышал, как заматерился машинист и как проскользили собачьи клыки по лодыжке. Слышал, но не видел ничего. Мрак окутал, забрал с собой. Собака, от чего-то, вернулась уже заметно подобревшей и с палкой в зубах, отдавать которую была совершенно не намерена, подначивая на игру в догонялки. Увы, этого уставшие ноги уже не потянули бы. Дальше хуже. Волосы мешали и путались на затылке кудрявым комком, чему способствовал ветер и легкая спешка, эйфория от открытого пространства, воздуха чистого, древесного, с нотками хвои и снятых кандалов с рук и ног. Как хорошо отзывалась почва под ногами от бега, пружиня от крутых кочек и листвы прошлогодней, как бескрайне выглядели тонкие стройные ряды кедра и как тело отзывалось на это все — забыло тревоги, печали, открыло взор пустоте, да приникло к чему-то почти родному. Вседозволенность голову кружила, да разделялась ответным чувством. Это подкупало — слева так же шелестело листвой, утопало в неизведанном, откликалось сначала смехом, потом уже лаем. Заливистым, звонким, момент, скулило печально и больно. Действительно было хорошо. Вокруг да около не ходили, лишь развели небольшой огонек на небольшом лоскутке открытого пространства, томно щебеча о предстоящем переезде — как незаметно пронести мимо всех запрещенку в виде журналов интересного формата, небольшой самопальный «огнемет» и себя, в том числе. Как донести до друзей, как успокоить кошку в авто, как унять сердце от тоски… Там ведь не будет следов от маркера на обоях, не будет стесанного паласа об колеса роликов, скола на зеркале от неудачно приземлившейся расчески. Там своя, другая история. А наша закончится где-то здесь, в Миннесоте, запомнит она нас какими есть, пока аромат маминых духов не выветрится, пока стены не забудут бессонные ночи и тяжелые пробуждения. Пока рассвет не озарит уже пустую комнату, когда мы будем уже далеко. «Не думай об этом, дорогой» — Как будто мой организм чувствует период акклиматизации и не хочет проходить через стресс. Мы же не знаем, что нас ждет, а вопит все, что плохо будет через все мысли о хорошем, — Лью лениво покрутил сосиску над пламенем костреца, второй рукой подпирая голову, что б волосы светлые в глаза не лезли, — Не предчувствие даже, я не знаю. Что нужно сломать, чтобы их остановить? Хмыкнув, отыскал собаку взглядом, подгоняя, чтобы почесать темную шерсть. — Все свои кости желательно. Я не знаю силы, что могла бы остановить нашу мать. До отца достучаться куда реальнее. Даже если ты на некоторое время окажешься в коме, те найдут способ без проблем вытащить тебя вместе койкой и капельницей. Глаза откроешь, переломы срослись, а ты все равно где-то в Висконсине. Может, нужно просто смириться? — Мне просто обидно, — Сосиска отправилась в пасть к четвероногому, которое свой трофей решило заныкать куда подальше, — Обидно, что все мои мечты я могу послать в задницу, потому что двум ублюдкам захотелось распорядиться моей жизнью иначе. Я не хочу через несколько лет ныкаться по общагам при поступлении сюда, не хочу терять друга детства, не хочу снова доказывать учителям, что я чего-то стою, что не обычный балбес. Джефф, надо мной в кружке по рукоделию ржать перестали только через год, а я что сделаю, если мне не нравится заниматься мордобоем? Может, мне судьбой уготовано с бисера плести и на гитаре играть, но из-за очередных школьных решал я это дело заброшу? Улавливаешь суть? Суть то улавливал, пока из-за кустов не раздался жалобный скулеж, на который Лью сорвался быстрее, чем я смог тот обработать и рот открыть, что б свои пять копеек вставить. Листва пошевелилась и крикнула голосом старшего брата тащить скорее рюкзак. Там, где растения свои корни давало и случилось все — капкан, море крови и руки в ней. — Ты брал перекись? Тащи скорее… Господи, ну у тебя и участь, не одно, так другое, бедолага… Все нормально будет. Чего стоишь? Позвони кому-нибудь, уточни где ветеринарка ближайшая, ну! Лью в принципе из себя человека спокойного и умиротворённого представлял, никогда я не слышал что б тот огрызался в семейном кругу, а тут и глаза дикие и дрожь в руках, что только слепой не заметит. Дурно стало моментально, несмотря на материнскую закалку, поплохело. Пес дернулся из железного захвата, завыл глухо. Господи, держись только. Скудных знаний с курса обж хватило на крепкий жгут, покуда я обзвонил всех своих знакомых, в панике описывая свое местоположение и кратко объясняя ситуацию. Видимо, та барышня с параллельного все-таки не просто так в душу к старшему запала — распинываясь в обещаниях и благодарностях, с души будто камень упал. — Ее сестра минут через двадцать ориентировочно подъедет. Обещай, что женишься на ней, ибо такого оперативного решения проблемы я еще не видел. На ней, в смысле, не на сестре… Никогда не видел, чтобы животные плакали, но тут от чего захотелось тоже. Долго и навзрыд — поделить со своим случайным попутчиком нелегкую судьбу. Глаза у той слишком умные были, голубые, в зеленцу яркую отливали на свету, красивую. Никогда такого не видел. Кивнув друг другу, разжали тугие железные прутья, боясь отпустить или самим насадиться на ржавые зубья пятерней. Опустить эту бандуру и откинуть подальше тем еще испытанием оказалось… Там недавно очередная часть пилы вышла, что невольно себя участником той мясорубки представляешь. Откинуть, придержать, затянуть кусок тряпки потуже, не смотреть на куски мышц, бельмо кости… не чувствовать теплоты на руках, неслышатьнеслышатьнеслышать ничего, кроме своих мыслей, вылить пол банки перекиси… Не слышать ни здравый смысл, ни Лью, ни че го. Я видел, как она дернулась, как мои руки ее не удержали, как споткнулась об корень и как мне захотелось заверещать на чистом ультразвуке. Чувствовал, какая жалость залегла в сердце, чувствовал, что с места не сдвинусь вечность, пока меня насильно не заберут домой по дороге, мать твою, безопасной! Кто-ж знал, что тут все битком набито железными игрушками! Брат заполошено, да слишком медленно, с осознанием случившегося, оглянулся на механический звук, да и отвернулся, боясь ногу на место другое ступить — не каждый день видишь, как собаке череп распиливает надвое, как зелень краснеет и как что-то внутри надрывно ломается. — Назад. Аккуратно. Это не последний, скорее всего.***
Сколько Крестов над нами Они поднимут? Да сколько горя Необходимо Глазам увидеть Чтобы нам вспомнить Тел мертвых море В огне синем?
Неотвратимость действовала издалека, подначивала конечности не двигаться, деревенеть спазмами. Чувствовать хоть что-то на физическом плане стало такой потребностью, что глаза, вопреки здравому смыслу, остекленевше уставились на подушечки чужих пальцев. Мягкие, если притереться своими и не думать о таких вещах, как …как этот сучий поганый мир, не дающий мне жить нормально! Убери от меня эту, блять, мерзость! — Я сейчас убегу. Далеко и, надеюсь, надолго. Приму ислам, буддизм, веру в жизнь на других планетах и в себя, но сниму эту хуйню, а после сделаю твою работу за тебя, — склабясь, обвела мутные черты, — Тут не подойдет самосожжение. С тебя реквизит в виде «Железной девы». Убегать только не спешила. Не могла, если быть точнее. Тварь расправляла косточки-веточки, похрустывая позвонками на манер затёкшей спины после долгого рабочего дня, складывалась в конструкцию неточную, аляпистую, то глазами сверкала в грудине, то в плечах, перекатывая те на «лицо», раскрываясь лиловыми гнилостными впадинами и впечатывая те обратно в кожу. Ноги мои подкосились от едкого запаха железа, вида нараставшей кожи, от которого я сначала очень сильно хотела убежать, вопя в своей же голове ругательства, но взгляда не могла отвести. У Джеффа взгляд иной совершенно — тряхнув за плечи, с размаху дал крепкую затрещину. Перед глазами ничего не изменилось, а парень так и продолжал пялиться с недоумением и врубаться в происходящее не хотел. — Не пытайся. Пока мне не выгодно, что бы он знал о нашем секрете, — существо подмигнуло, а появившиеся на долю секунду глаза и, соответственно, эмоции в них повергли в самый настоящий ебучий ступор. Интересный ты дал мне опыт. Никогда еще мне так сильно не хотелось спрыгнуть в бездонную яму. Обхватив чужую руку, что до этого стискивала с такой силой, будто в тисках зажала, вложила свою игрушку, да распорола все свои раны поперек других, заполошенно моргая, не чувствуя сухие и красные глаза, лицо нервное. Мне так хотелось заглушить что-то внутри, посеять, рассыпаться пеплом и собраться в единое. Переродиться в птичку, улететь в даль. Закричать в чужую футболку, от которой, как и от меня, слишком сильно пахло железом, чтобы успокоиться, чтобы почувствовать хоть какую-то опору. Чтобы понять, что я не одна огонечком маячу где-то средь деревьев и влажного дурного воздуха. Его руки волосы мои сжали почти на грани — чувствовалась тряска, паскудное желание на кулак намотать и впечатать лицо мое в близлежащее неповинное дерево. — Сука, да хватит уже! Хватит действовать мне на нервы, хватит! Я не нанимался тебе в няньки, ебнутая сука! — тебя это… задевает? — Угомонись, пока я не намотал на шампур твоих родителей, раз сама жить не хочешь. Мне же на руку! Меня поволокли. Как хнычущего неугомонного ребенка, за руку, подальше, не слушая ни слабых оправданий, ни возражений, пока я сама не побежала наперед, подхватывая сумки у привала и хватая лицом последние огоньки теплоты у кострища. За плечико опять схватили, скурпулёзно обещая защиты на этот короткий миг, а у талии закружили руки, с силой отрывая лоскут от футболки. От этого, если честно, так громко сделалось, что испугалась даже, притихнув в чужих руках. — Я никогда не буду тебе твоим дружком, что вытаскивает тебя из всех проблем. Не ищи поддержки на моей стороне, — прошипели вкрадчиво себе под нос, пока на локте завязался тугой жгут, что своими силами ослабить пришлось. Как калечить мы знаем, а лечить — дело другое. — Объяснишься? Ну так, для приличия. Джефф в принципе сейчас больше напоминал кобру. Взвинченную, но сытую моими колебаниями. Конечно, это ведь твой единственный… Выход. Отчаяние снова напало в троекратном размере — у меня ведь не было этого, того самого выхода, во мне дыру проделывает незримый попутчик и я не знаю, что и думать. За голову поздно хвататься, раньше надо было придумывать пути отступления. Ничего бы не разрушилось, имей я смелость умереть. Ничего бы не случилось, умей я сказать «нет». Взгляд споткнулся об рукав чужой, а я спешно подхватывала руками желание извиниться за все, что натворила и сделала. Там ком застрял жалости и сострадания… К нам. — Задери мне сюда блях его быстро дай! — что я только что сказала? — Боже, убери, пожалуйста, я сделаю что-нибудь! Истина в вине — чужая усмешка отдается болью в голове, громко в виски отдает, а мир сереет, показывая себя в обличии — и землю, шатающуюся, уходящую из-под ног, и круги цветные, только чернь около тебя сплошная, глубокая, да холодная, все лапками тебя своими царапает, коготочки свои шлифует бритвами, не берет только, пока от меня остались одни лишь кости, да и те гниют и тлеют медленно, стружкой сыпятся. Мышцы обратно…нарастить хочется, растечься кровью по своим венам и запустить этим сердце морозное. Ты мое состояние подхватываешь на лету, а перед взором все плывет текуче в даль — то ли ты в одной футболке, толи снятая кофта мне только кажется сплошной двухцветной тряпкой. Я потянулась найти хоть что-то в сумке, да и зависла на месте, чувствую как пальцы его что-то на лице моем рисуют. Несложно было догадаться что именно, судя по довольным исполосованным ямочкам на щеках и не без труда прикрытым векам. К чему этот ритуал был я спрашивать не стала — пусть останется тем самым личным моментом, который хранится глубоко внутри. Пусть изощренный и больной, но и рот открывать у меня большой охоты не было. Я и так всем доказала, что та еще терпила. Медленно, очень медленно оглядываюсь, чтобы душу успокоить и это почти получается. Из груди вздох облегченный вырывается, я выдираю шнурок с джеффовской худи, на тот же манер завязывая бантики на предплечье, в лицо беспристрастное смотрю, но не вижу там ничего. Там пусто. — Кажется, я кое-что понял, — заговорило лицо его голосом и активно зажестикулировало, — Тебе это нравится! Классно переводить проблемы на меня, считая, что ты бессильная, хрупкая и побитая псинка, ма-а-ахонькая такая. Морра, ты кого наебать-то пытаешься? Разочаровываешь, лапуля, а где свет в глазах? Где наше пиздовыебанное соглашение? Кануло в твоих потугах сбросить всю грязную работенку на меня? Не запачкаться лишний раз, переждать время, чтобы набрать синяков, а потом в суде выбивать себе оправдание всеми правдами и не правдами? Увы, только я не знаю, почему судьба оказалась такой мерзкой сучкой, связав меня с тобой, однако, ты так же, как и я, ясно понимаешь, что одна не выберешься из той ямы, в которую сама же и попала, побежав за белым кроликом. Ловушка захлопнулась, моя милая, крысы отгрызают себе лапы в попытках спастись… Осталось лишь узнать, чем готова пожертвовать ты в обмен на свою свободу. А я уж постараюсь тебе доказать, что не такая ты белая и пушистая. Я, знаешь ли, без конца аналогии провожу, если ты знаешь, что это такое. Так вот, у меня, в отличие от тебя, шансов было меньше! Значительно. Вот тебе и «добрый» дядя и все условия, что бы разобраться молча, без нонсенсов, но нет, мы, сука, будем реветь ночами, не спать, только не заниматься одним единственным делом, в котором нам помочь можешь только ты. Для тупых повторяю простым языком — я, ты, проклятие, твоя башка, твои предки, твоя бабка и ее навороты, а я не знать что це такое. Все! Довольно-таки просто, заканчивай ныть без причины, прекрати и меня калечить, потому что тебе не на кого больше обижаться. Вспомни там своих пидружек, которые в третьем классе тебя кинули и рассказали всему классу твои секретики, вспомни как тебя отшила первая влюбленность и нахуй послала во всех красках, что там еще у детей бывает? Может у тебя хомяк в началке помер из-за того, что дед в соседней комнате слишком громко чихнул? Или шпиц агрессивно тявкнул… Нихуя ты не понимаешь, мой, блять, хороший, в человеческой жизни и адекватных эмоциях, реакциях на стресс. Мироустройство не такое, каким ты себе его представляешь. Люди действительно хрупкие, мрут пачками в день. Покажи мне ту семью, которой это все так или иначе не коснулось, ткни пальцем в небо и докажи на деле, что все хорошо и не так печально, как я напридумывала в своей голове, колеса выпиши нужные, что бы я не «выебывалась» лишний раз, заглуши мои мысли музыкой. А, что такое? Наушников нет и аргументы у меня липовые? Посторонним то и так ясно, что и как мне делать. А я глупая и «неправильная». — Ну дак давай, докажи, что я не размазня. Я ставлю сотку, что если ты сейчас пропишешь пулю мне в лоб, то сам ничего не почувствуешь. Это будет удобно — ты лишаешь меня страданий, я лишаю этих страданий целый мир, а ты, между прочим избавляешься от своей постоянной беготни за неуловимым правосудием. Так что, мудила, кто кого? Две неустойчивые нервные системы собрались и решили порешить вопросы, забавно. Поговорим об этом, когда узнаешь слово «сочувствие», а пока гуляй. Он головой биться об кору готов, зуб даю, потому что сил мало из-за кровопотери, и сделать ничего не может. — Ты тут потеряешься и сдохнешь, — резюмировал он, после недолгих раздумий, — Господи блять, ну почему тебя нельзя просто запереть — с любой хуйни учешешь… Вернемся к этому разговору, пока я не найду наручники, кляп и хороший замок с бронебойными стенами. Честно, перспектива пугающая, но тело на это отозвалось грубыми спазмами — хотелось в тепло, хоть в какие-то стены и что-бы без ветра желательно. Уже сейчас можно было подумать о том, чтобы начать пить противовирусные и слинять все больше вглубь — размышления маньяка хоть как-то в чувство привели, но не убедили, что сейчас я в безопасности и в своей тарелке, совсем нет. Синяки и рука горели, а в голове туманно и больно до ужаса, будто прикоснешься, уберешь пару прядей за ухо и все. Взорвется как воздушный шарик. С треском и фейерверком из мозгов. Еще и желудок прихватило плюсом. — Можешь поймать кого-нибудь? Зайчики тут водятся? — Хуяйчеки. В душе не ебу, но было бы неплохо. На этом диалог и закончился, а я в недоумении смотрела ему в спину. Это да или нет? Может мне тут остаться? Хотя нет, под дулом пистолета не просижу тут больше, приключений, так сказать, хватило с головой. Человек загадка, всю жизнь загадил, но нихера не объяснил. — А дальше что? — А куда идем? — А согреться можно? — Аудиенция закончена или, блять, что? Как только я уже приготовилась вновь разораться и прибегнуть к оружиям проверенным — куст в жопу и вырванный хребет зубами, мне все же ответили. Лениво и неспешно: — Ты рюкзак забыла, чучело. Сука, как же мне хочется ему втащить, но судьба и так тебя наказала моей задницей в постоянном поле зрения. Усмирив задетое эго этой мыслью, я подхватила поклажу рукой нездоровой и зашипела горько сквозь зубы, не сумев и удержать нормально, выронив. Успехи имело — парень шикнул сквозь зубы больше от неожиданности, чем от режущей боли, тряхнул густой черной копной и сверкнул огромными глазищами. Все таки, есть у проклятия свои плюсы. Догнала, что Джефф на зло мне удалился именно на то расстояние, при котором я почти потеряла его из поля зрения, побежала. Опыт так себе, резко затошнило и очень захотелось осесть на землю. — Скажи хоть, что я идиотка, ну. Раздражаешь. Спереди послышался вымученный стон, от которого от чего-то хотелось глупо хихикнуть. Не верю, что не выдержал и так просто сдался — у господина маньяка плохо с терпением? А я то думала в вашем собрании анонимных пиздоблядей каждый первый имеет огромный запас терпения. Не так уж и легко просчитать все углы и повороты, чтобы убедиться, что жертва ваша в самом темном и нелюдимом движется. А еще не разговаривает с членами семьи и не вертит в шаловливых ладошках что-нибудь остренькое вкупе с баллончиком. — Раздражаешь. Как меня, так и всех зайцев, про которых ты так мечтала несколько минут назад. Половину распугала, у другой половины отбила все желание производить свою популяцию. Как я от тебя не съебался — сам вопрос отдельный. Поставлю себе памятник при жизни. Пнула носком ботинка шишку, неловко склонившись над кустом, только лучше не стало. Вышеупомянутая зверушка глядела на меня во все глаза и умирать явно не собиралась, боязливо поджав уши и принюхиваясь к человеку. Уже готовясь схватить и предоставить маньяку маленький трофей за его старания… Не смогла. Ладошка улеглась на макушку, в глазах сверкнуло и… Защипало блять. От себя противно сделалось, я ж никогда не пойду на… Такое. Погладив ушастого по макушке, выпрямилась и достала из сумки небольшой брикетик первой помощи, что бы не откинуть копыта с голодухи. — Тебе и говорить ничего не нужно, что бы как-то доказать свои умственные способности. Он у тебя в руках был, — пробубнил раздраженно, но распиленный бичпакет из рук все же принял, — Но и наказала ты себя сама. Через час-два история повторится, но на улицу я уже не попрусь ради тебя. Я заинтересованно приподняла бровку, догнав, что какой-никакой ночлег он все-таки рассматривает и почти заставила себя внутренне обрадоваться, не скоси я себе лицо об лужайку, запнувшись об камень. Осознание подкралось так же елейно-ласково, как и ебучий скользкий камушек. Сейчас мне надают по щам. Жёстко и радикально вытряхивая всю дурь из слабого тела, из дурной башки и из всего, что находится за душой. Сначала тень повисла, потом парень вымученно улыбнулся моим слабым попыткам встать, а затем уже прозвучали негромкие аплодисменты моей кошачьей натуре. Между прочим, было стыдно. До ужаса, это уже ни в какие рамки не лезло, ведь кровь в жилах тоже начала закипать — если не от злости, то от обиды точно. Ладошка рефлекторно сжалась в ожидании подзатыльника или чего хуже… Потом, зажмурившись, утерла слезу, которая впоследствии оказалась совсем не ей. Нос расквасила, лохушка, теперь рыдаешь сидишь. — Балуешь, я смотрю, — лицо его скривилось некрасиво, вычурно, выражая толи сочувствие относительное, толи желание все остальное доломать к концам, — Ножками, ножками давай, и под ноги смотри. — Без тебя разберусь, ебл… — зыркнув, как разом изменилось чужое выражение, приушипилась, надеясь, что данное зрелище не выглядит так, будто я пытаюсь спрятаться от всякого взора и втянуть шею в плечи, — Иду я, иду…***
Покажите мне, пожалуйста, доброе утро. Вот по-настоящему, без какой-либо подделки и вранья. Пребывая всю ночь на ногах, холодная, голодная, когда первый луч солнца соизволил озарить мое лицо, я, честное слово, готова была отключиться от усталости или, на худой конец, расплакаться, будто слезы еще были способны течь. От себя тоже выворачивало хорошо — хотелось уже лечь и забыться сном без сновидений, отогреться под кипятком и оттереть от себя беспокойство багровой водой, что товарищ маньяк все же сумел организовать. Когда мудила пошел «договариваться» со старым знакомым, я ожидала увидеть кровавую баню и мысленно уговаривала себя не визжать, как сучка, от очередного выкидона этого поехавшего. К слову, предположения не оправдались. Джефф вышел из здания уже немного повеселевшим и подобревшим. С души камень свалился, но от перспективы подниматься до этажа в этом я была готова заявить, что на мне сейчас висит булыжник. Грубо говоря, перед вами угробленный лифт, который вот вот решит, что вам самое оно гнить в шахтах. — Смотри, он хороший парень, разве что… Эй, дурная, слушаешь меня? Дурная не слушала, она мысленно дергалась от каждого колебания и держалась за голову, пытаясь не слушать гул шайтан-машины, которая, судя по всему, вышла из строя примерно в год моего рождения. Я не успела ничего сказать, когда в глазах помутнело, померкло тревожными спазмами, а руки чужие подхватили тело разнеженное. Плюс один балл от несчастной женщины тебе. Хотя бы не оставил один на один в небытие старого подвала. В конечном итоге оказалось, что никаких недоразумений не случилось и старый знакомый все так же ходит по этому свету. Ломала я голову долго, пытаясь обработать, каким же все-таки образом у такого человека, как Джефф, есть какие-то «друзья», кроме будущих сокамерников по электрическому стулу. Школьные знакомые отмелись сразу, кореша семейные тоже. Получается, я опять под боком у какого-то криминала. Джефф лаконично попросил называть его доктор, как бы давая зацепку. Паззл худо-бедно сложился. Вот почему ты еще не откинулся от ножевых и других прелестей уличной жизни, урод. Уж потом настигло осознание, что задницы мы просиживаем в больничке. Не заброшенной, конечно, но строение странное. Людей почти нет, глухо, темно, а на картах, которые загрузить получилось только с помощью чужого вай-фая, и вовсе отсвечивало, что заведение работает. Почти на окраине, блять, штата. Чудеса. Но это так не важно, когда поклажа оказалась сброшена, а взор обрадовал довольно-таки чистый «номер». — Хочешь жить — умей вертеться, идиотка! Да уж, за это я тебя скоро боготворить начну. Не так уж сильно волновало самочувствие, нежившись в ванной, когда в сон клонить начало. Никогда еще не было так хорошо, честное слово, как сегодня. Натруженные мышцы расслабились, мысли все выветрились до блаженного неведения. Готова почку поставить, что чистые волосы и разум — лучшее, что я испытывала за этот месяц. Красота! Только шаги маньячьи под конец смутили, наводя мысли не радужные. Какого?! Дверь открылась, а я даже охуеть не успела, когда парень в два шага прошмыгнул в соседнюю душевую. Наверное, это должно было смутить, но отчего-то не получилось даже этого. Видимо, тоже спать хочет, а вот временя зря терять — не очень. Со стороны одобрительно зевнули моим мыслям, а я быстренько смыла всю пену с тела и с мокрыми пятками ретировалась к себе спать. Чуть позже кровать прогнулась под чужим весом, а в загривок неловко и неудобно уперлись носом, несмотря на наличие второй кровати. На периферии настигло отторжение чужеродного объекта, чему я хотела сначала возмутиться, а потом почувствовала, как сверху обрушилось еще несколько одеял. Ладно, хорошо, это убедило не ерзать и все-таки пригреться, подобно маленькой ложечке. «Только сегодня», подумала я, засыпая. «В последний раз» — подумал он. И уснула окончательно к тому моменту, когда раны срастаться начали.