Back to Neverland

      — Да что ты привязался-то?! — не выдержал Рюноске.       И сами слова, и тон, которыми они были произнесены, были весьма и весьма недружелюбными. Но Ацуши, честно сказать, был рад и этому — весь вчерашний вечер Акутагава вообще с ним не разговаривал, удостаивая лишь презрительными взглядами. Но беловолосый не терял надежды разговорить хмурого мальчишку, и сегодня за завтраком он наконец пробился сквозь стену чужого терпения.       — Я хотел поговорить с тобой, — как можно более приветливо ответил Ацуши.       — Мне не о чем с тобой разговаривать, — тут же огрызнулся Рюноске, отворачиваясь.       Застенчивая и неконфликтная сторона Накаджимы предложила тут же отвязаться после этих слов и не приставать, но беловолосый, сжав кулачки, отогнал трусливые мысли прочь. Вместо этого он обошёл собеседника, снова оказываясь лицом к лицу с ним и возразил:       — Нет, есть о чём.       Акутагава смотрит на него удивлённо и с досадой, как на надоедливое насекомое. Но не кричит и не гонит, и Ацуши, пользуясь моментом, быстро продолжает говорить:       — Послушай, Джунчиро и Наоми мне всё рассказали и объяснили. Я понимаю, что ты злишься, и я прошу прощения, мне правда очень жаль, но…       Рюноске неожиданно сдвинулся с места, возвращаясь на рабочий участок и, по-видимому, стараясь уйти от разговора. Но Ацуши уже начал говорить, и он был настроен наконец расставить все точки над «и».       — Но послушай, — продолжил он, нагоняя Акутагаву, — судя по рассказу Танизаки, Дазай-сан очень умный и изворотливый. Да и я сам несколько раз видел, как он говорит с журналистами — это же уметь нужно! А как он обводит Куникиду-сана вокруг пальца и постоянно таскает его блокнот…       Рюноске ускорил шаг, чуть ли не бегом добираясь до рабочего места и берясь за лопату. Ацуши тоже ускорился, становясь на участок рядом с ним и продолжая говорить:       — Так что я думаю, что ты зря так сильно злишься на меня — скорее всего с Дазай-саном всё в порядке и…       Остриё лопаты врезалось в землю в опасной близости от его ноги.       — Скорее всего, — повторил Акутагава, глядя на Ацуши злыми чёрными глазами, — послушай ты, мне даром не нужно это твоё «скорее всего». Мне нужно точно, абсолютно точно знать, что с Дазаем всё в порядке. И знать я это должен не с твоих слов, я должен видеть это. Своими. Собственными. Глазами.       Он выдернул полотно лопаты из земли и яростно принялся за работу. Ацуши чуть менее яростно, но последовал его примеру.       — Неужели Дазай-сан так дорог тебе?       Рюноске ответил не сразу.       — Мне не очень нравятся эти слова. «Ты дорог мне» — один Бог знает, как часто Дазай слышал эти слова от идиотов, очарованных его красотой и умом, — мальчишка презрительно фыркнул, — Я не такой.       — Я вовсе и не это имел в виду, — тут же возразил Ацуши, — я просто хочу понять, что ты чувствуешь, и почему Дазай-сан так важен для тебя.       — Дазай — необыкновенный человек, — впервые за несколько дней их знакомства беловолосый видит, как светлеет лицо вечно хмурого Акутагавы, — нет никого, кого бы я уважал так же сильно. Нет никого, кому я был бы столь же сильно благодарен.       — Благодарен?       — За ту жизнь, что мы с Гин получили в Неверленде, — пояснил Рюноске, — я бесконечно благодарен ему за это.       — Джунчиро сказал, Дазай-сан подобрал вас на улице, — вспомнил Ацуши.       — Танизаки многого не знают, — усмехнулся черноглазый, — они жили в приюте — не самое лучшее место с не самыми лучшими людьми, но хотя бы есть крыша над головой и еда. У нас с Гин и этого не было.       На несколько минут повисло молчание.       — Ты не расскажашь? — не выдержал Ацуши.       — Что?       — О жизни на улице, — пояснил беловолосый, — о том, как встретил Дазай-сана?       — С какой стати? — отрезал Акутагава, — Мы с тобой знакомы пару дней, и мы уже выяснили, что язык у тебя без костей и голова без мозгов. А ты хочешь, чтобы я тебе устроил экскурс в своё прошлое? Такое понятие, как «личное», тебе знакомо?       Ацуши надулся.       — Ты тоже хорош! Бесишься и злишься на меня без серьёзной на то причины, и хочешь, чтобы я это так оставил? Вот если бы ты объяснил, почему Дазай-сан так важен для тебя, я бы, может, понял, почему ты так себя ведёшь.       Рюноске нахмурился.       — Вот почему, когда не надо, ты всё-таки можешь быть неглупым?       — Эй! — обиделся Ацуши.       Некоторое время они молча работали: Накаджима дулся, а Акутагава скрипел зубами.       — Давай так, — сказал наконец черноглазый, — я, так уж и быть, удовлетворю твоё любопытство. И как только я это сделаю, ты отстанешь от меня. Насовсем. Даже не пытайся потом заговорить со мной — я не хочу лишний раз видеть твоё глупое лицо. Договорились?       — Ага, — Ацуши даже не попытался скрыть свою радость, — Договорились!       — Хорошо, — вздохнул Рюноске.       Он ещё немного помолчал, вероятно, собираясь с мыслями. Потом поднял на Ацуши свои кромешно-чёрные глаза и начал рассказ о своём не менее чёрном прошлом.       Дети в Неверленде не считали года, так что Акутагава не мог сказать точно, сколько лет прошло. По ощущениям — довольно много. Он уже давно успел забыть название города, в котором жил. Впрочем, какая разница? Будь он хоть провинцией, хоть столицей — для Рюноске это не имело значения. Они с Гин знали только одну сторону этого города — тёмные, грязные, жестокие трущобы.       Именно там, в этих забытых Богом трущобах, обитали брат с сестрой, а также семеро других ребятишек. Как и большинство бездомных, они держались группой — так было удобнее отстаивать свою территорию и защищаться. Иногда, хоть и очень редко, они могли позволить себе ночные нападения на одиноких прохожих — девятерым детям ничего не стоило ограбить одного взрослого. Кто-то сказал бы, что это нечестно и трусливо, взывая к справедливости. Рюноске в ответ плюнул бы этому кому-то в лицо. Кому, как ни детям, выросшим на улице, среди голода, холода, в крови и в грязи, кому, как ни ему, знать — жизнь вообще штука несправедливая. Они просто живут по установленным ею несправедливым правилам.       Среди всех своих товарищей Акутагава был далеко не самым сильным. Он был от природы худощав, а постоянный голод лишь усугублял это. Он частенько заболевал, упрямо перенося болезни на ногах, мало спал, был очень бледен, и никто не мог сказать точно — всегда ли кончики его волос были белыми, или это была ранняя седина. Всё это делало Рюноске скорее похожим на истощённого призрака, чем на обычного мальчика.       Но, несмотря на свою слабость, Акутагава пользовался редким авторитетом среди своих товарищей. Авторитетом, не любовью — ребята недолюбливали Рюноске. «Он бессердечен», «у него нет чувств», «только посмотри в эти глаза — жуть какая! Один Дьявол знает, о чём он думает» — так говорили они у него за спиной. И правда, на лице у Акутагавы никогда не отражалось ни единой эмоции — с полным равнодушием мальчишка смотрел на мир жуткими, похожими на чёрные дыры, глазами.       Это, вероятно, и являлось главной причиной единственной силы Рюноске. Голод, холод, побои — ничто не могло остановить его, он продолжал двигаться, словно заведённая кукла. Мальчишка был слаб телом, но брал чистым упрямством, напором. Он продолжал битву с сильным противником, не ведая ни страха, ни боли, поднимаясь раз за разом и продолжая бой, пока враг не отступал, придя в ужас от чужого безумия, от пустого взгляда чёрных глаз.       Единственным человеком, который действительно любил Рюноске, была его младшая сестра Гин. Они были похожи, но вместе с тем Гин, в отличие от брата, была очень красивой, и все дети в их маленькой компании открыто симпатизировали ей. Рюноске порою думал, что Гин могло бы ждать неплохое будущее — какая семья не согласилась бы взять к себе такую милую девочку? Но в тот единственный раз, когда мальчик заговорил об этом, сестра велела ему раз и навсегда забыть об этих глупостях. «Я не брошу тебя», — сказала она, и это, пожалуй, был первый раз, когда Рюноске поверил кому-то на слово.       Вот так они и жили — маленькая группка ребят, сплотившихся вместе, чтобы выжить. Летом они ночевали в полуразрушенном заброшенном здании, а зимой ютились по подвалам. Спали рядышком, вместе дрались с соседними бездомными за территорию, делились наворованными едой и одеждой.       Как знать, может, так продолжалось бы ещё долго. Но нет. Рюноске, кажется, было одиннадцать…или двенадцать? Он не помнит. Просто в один из дней — в самый обычный день, ничем не отличавшийся от всех остальных — Рюноске с сестрой остались совершенно одни.       Все их товарищи были мертвы.       Причиной их смерти стал не голод и не холод, не болезнь, и даже не другие бездомные. Это были контрабандисты, разговор которых детям не повезло подслушать и которые без лишних размышлений и мук совести решили устранить угрозу. И это был первый раз, когда Рюноске сбежал с поля боя — ведь это был даже не бой, а бойня. Он бежал, уводя за собой Гин и оставляя позади семь мёртвых тел, подвал, залитый кровью, и смеющихся палачей.       В тот день внутри Акутагавы поселилось первое чувство. И чувство это было ненависть. Ненависть к людям, обладающим деньгами и властью, к людям, рассуждающим о морали и пинающим бездомных детей на улице, к людям, вкусно едящим и тепло и мирно спящим, в то время как другие чуть ли не зубами выгрызали для себя каждый новый день. Ненависть к жизни, которая, вот так ирония, бросила их умирать.       Стоял беспощадный холодный ноябрь, но о тёплых подвалах пришлось забыть — Рюноске и Гин искали. Приходилось ночевать на чердаках, иногда и на голых крышах, в заброшках и переулках, а порою и на помойках: судьба не постеснялась тыкнуть их носом в то, что они и не люди вовсе — крысы. Оглядываться теперь приходилось чаще обычного, лишний раз выходить не стоило. Еды стало меньше, тёплой одежды не было совсем — их осталось всего двое и о грабежах пришлось забыть. Единственную курточку, драную, но тёплую, Рюноске, не слушая возражений, отдал сестре. Тем временем холод беспощадно подтачивал его здоровье, и он всё чаще прикрывал рот рукой, безуспешно пытаясь подавить частые приступы лающего кашля.       Так продолжалось около недели. А потом их всё же засекли.       — Эй, вот они! Эти двое!       Рюноске даже оборачиваться не стал — схватил сестру за руку и побежал.       Они петляли по тесным улочкам и переулкам, но преследователи не отставали — брат с сестрой слышали их топот, который, о чёрт, и не думал отдаляться.       В какой-то то момент, ненавистный момент слабости, Рюноске думал остановиться. Остановиться, развернуться, встретиться со смертью лицом к лицу, как и подобает. Их тут же убьют, в ту же секунду, без промедления — и всё закончится. Больше не нужно будет убегать и прятаться, словно крысам, больше не нужно будет мучаться от холода и голода, больше не придётся видеть брезгливые и опасливые взгляды прохожих. Стоит лишь остановиться, и всё будет кончено.       Но Рюноске не остановился. Он хотел — он ведь хотел? — но ноги несли его вперёд. Он бежал, крепко сжимая ладонь младшей сестры, задыхаясь от бега и беспощадного кашля, слыша за спиной неумолимый топот.       Люди звали его бессердечным, человеком без страхов и желаний. Но они были не правы. Рюноске умел ненавидеть. А ещё он хотел жить.       Преследователи потеряли их у городского парка.       Брат с сестрой забрались в самую глушь — тут даже дворники не убирали толком, оставляя ковёр из почерневших, покрытых инеем листьев. Здесь — в царстве умирающей природы, среди голых чёрных ветвей и обшарпаных, покрытых засохшим птичьим помётом лавочек — они наконец остановились.       Не в силах больше куда-либо бежать, Рюноске и Гин забрались на одну из лавочек. Мальчик наглотался холодного воздуха, и теперь кашель сотрясал его тело с новой силой. Сестра снова предложила ему взять куртку, но Рюноске молча надвинул на её лицо капюшон и мягко прислонил чужую голову к своему плечу.       Сил совсем не осталось.       Что-то маленькое, мокрое и холодное опустилось Акутагаве на кончик носа. Мальчик открыл глаза, не сразу понимая, что задремал. Вокруг уже стемнело, и одинокий старый фонарь, изредка мерцая, освещал лавочку, на которой, прижавшись друг к другу, спали брат и сестра. В этом электрическом жёлтом свете кружились и переливались маленькие серебряные блёстки.       Шёл снег.       Акутагава осторожно пошевелился, чуть смещаясь, и покосился на сестру. Гин тихо сопела, прижавшись к нему во сне в поисках тепла. У самого Рюноске, кажется, всё тело уже закоченело.       Мальчик бессильно откинул голову, закрывая глаза и подставляя лицо падающему снегу. Надо бы, наверное, уйти отсюда, найти местечко потеплее и посуше. Надо бы… Но так не хочется двигаться.       Обессиленный, на грани сознания, Рюноске даже не обращает внимания на звук чужих шагов и вздрагивает, когда совсем рядом слышится громкий мужской голос:       — Что вы тут делаете, а, детки?       Мальчишка распахивает глаза, рядом с ним шевелится разбуженная Гин.       Перед ними двое мужчин: один пониже, другой повыше — одетых не то чтобы богато, но весьма не бедно. Они глядят на детей слегка затуманенными глазами, и Рюноске, принюхавшись, с отвращением улавливает идущий от них запах алкоголя.       — Чего вам? — неприязненно спрашивает Акутагава, тут же снова заходясь в приступе кашля.       — Рюноске, — дезориентированная после сна, Гин откидывает с лица капюшон, — что происходит?       Две пары мужских глаз обращаются на девочку, и Рюноске чувствует отвратительную липкую тревогу в своём животе.       — Ты только погляди, Ямада, — тот, что пониже, присвистнул, — какая крошка! Эй, пацан, твоя подружка?       — Сестра, — огрызается Акутагава, крепче прижимая Гин к себе за плечи, — серьёзно, что вам нужно?       — Красивая у тебя сестрёнка, — тот, кого назвали Ямадой, кажется, не слышит вопроса, — не поделишься?       Окоченевшее тело, к несчастью, не успевает среагировать — взвизгнувшую Гин вырывают из его объятий.       — Что скажешь, а, малышка? — тот, что пониже, пощекотал девочку под подбородком, — Пойдёшь с нами?       — Отпустите!!! — взревел Рюноске, подрываясь с лавочки и бросаясь на мужчин с кулаками.       Ямада без малейшего труда хватает мальчишку за шиворот и швыряет обратно на лавку.       — Пустите! — вопит Гин, вырываясь, когда высокий мужчина поднимает её на руки.       — Ну-ну, — низкий игриво щипает девочку за коленку, — не упрямься так. У нас дома тепло, еда вкусная, а кровать какая удобная! Тебе понравится.       — Мы тебя не обидим, — мурлычет Ямада, и его рука ползёт по животу Гин вниз.       Гин верещит.       — Пустите!!! — Рюноске снова бросается на мужчин, — Пустите её немедленно, а то я…       Пинок в живот выбивает из него весь воздух, снова отбрасывая в сторону лавки.       — Ладно тебе, пацан, остынь, — говорит низкий, походя к нему и придавливая ботинком чужую грудь, — мы хорошо заплатим твоей сестрёнке. Особенно, если она сама будет стараться, — он хихикает.       — Рю…! — кричит Гин, но Ямада зажимает ей ладонью рот.       — Гин… — хрипит Рюноске, чувствуя, как жжёт глаза от злости и бессилия, — ублюдки…не смейте…       В следующую секунду высокий мужчина разжимает руки. Гин падает на землю, тут же вскакивает и, подбежав к брату, отталкивает ногу растерявшегося низкого с чужой груди.       — Ямада! — возмущается тот, поворачиваясь к товарищу, — Какого хрена ты её вы…пустил…ик.       Он икает, бледнея и отступая назад.       Ямада при всём своём желании не смог бы держать Гин. Его руки были слишком заняты тем, что безуспешно пытались зажать перерезанное горло, из которого толчками лилась кровь.       Булькая и хрипя, мужчина повалился на землю, заливая ярко-красной жидкостью гравий и неубранные листья. Рюноске с Гин зачарованно глядели, как стремительно тают снежинки, соприкасаясь с горячей кровью.       — Прост…ик!..ите, — лепечет низкий мужчина, — пощадите…       Брат с сестрой переводят взгляд с земли вверх — туда, где над распростёртым телом Ямады зависла прямо в воздухе маленькая фигура в чёрном плаще.       Мальчишка, вероятно, ровесник Рюноске, со скучающим выражением лица вытирает испачканный нож-сантоку о полы плаща.       — Подожди, подожди! — перебил Ацуши, — Это был Дазай-сан?       — А кто же ещё? — хмурится Акутагава, — Ты опять тупишь, или что?       — Нет, я имел в виду… — беловолосый делает странный жест рукой, — Просто это… Хочешь сказать, Дазай-сан убил этого человека?       — Говоря коротко — да.       — Но как же… — растерянно забормотал Ацуши, — Дазай-сан не мог…       — Почему это не мог?       — Это же Дазай-сан! Он один из самых добрых людей, которых я встречал в своей жизни! — охватившее мальчишку смятение вынуждает его копать с двойным усердием, — А ты говоришь, что он просто взял, и перерезал тому мужчине горло. Даже не в драке, а со спины…это как-то подло.       — Подло? — Акутагава чуть ли не шипит, — Подло?! Не тебе судить о подлости. Знаешь, что действительно подло? Идти по улице, рассуждая о процветании страны, и закрывать глаза на сотни голодающих — подло. Вырезать детей, словно скот, просто на всякий случай — подло. Напиваться и приставать к маленьким девочкам в парке — подло.       Он переводит дыхание, прежде чем продолжить.       — Дазай спас нас. Ты не смеешь звать его поступок подлостью.       — Но…разве нельзя было иначе? — спрашивает Ацуши, — Без убийства?       Рюноске смотрит на него внимательными глазами.       — Знаешь, — говорит он тихо и мрачно, — больше половины пропащих детей Дазай вырвал из рук таких вот ублюдков, а иногда от кого и похуже. Если ты думаешь, что он сделал это, только лишь весело пиликая на флейте и разбрасывая вокруг пыльцу фей, то ты ошибаешься.       Ацуши сглотнул.       — Если ты закончил, то позволь мне продолжить, — Рюноске тихо кашляет в кулак и утирает пот со лба, — и не перебивай меня больше.       Мальчик протёр нож и, подняв голову, обратил свой взгляд на низкого мужчину. Это, похоже, послужило для того сигналом.       — Д-демон… — он попятился, а потом и вовсе развернулся и побежал прочь, спотыкаясь и крича, — Демон!       Летающий мальчик проводил его удивлённым взглядом, после чего, пожав плечами, повесил сантоку к себе на пояс, рядом с деревянной флейтой. И, прямо по воздуху, двинулся в сторону брата и сестры.       Рюноске поражённо глядел, как летит к нему хрупкая фигура. Как такое вообще возможно? Он спит? Или же они с сестрой замёрзли насмерть в этом парке, а этот мальчишка и вправду демон, пришедший забрать их души?       Акутагава решительно выступает вперёд, загораживая Гин. Человек, демон, галлюцинация — какая разница? Он так просто не сдастся.       — Вы двое в порядке? — спрашивает летающий мальчик, по-птичьи склоняя голову на бок.       Рюноске непонимающе моргнул. Не этого он ожидал… Это наверняка какая-то уловка.       — Что тебе нужно? — кем бы ни был этот неожиданный «спаситель», Акутагава не позволит себя обдурить, — Почему ты спас нас?       — Мне ничего не нужно. А даже если бы и было что-то, то ты не тот человек, который мог бы мне помочь, — летающий мальчик посмеивается, — Отвечая на твой второй вопрос: я помог вам, потому что захотел это сделать.       Он ложится животом на воздух, оказываясь на одном уровне с лицом Рюноске, и улыбается.       — А чего хочешь ты?       Акутагава невольно запнулся. Никто и никогда не спрашивал, чего он хочет.       — Даже если бы и было что-то, — дублирует он слова собеседника, — то ты вряд ли сможешь мне помочь.       Гин сжимает его руку, словно бы хочет сказать «не дразни его».       Но странный летающий мальчик нисколько не злится — он продолжает улыбаться.       — Откуда ты знаешь? — просто спрашивает он.       Рюноске не знает, что ответить. Прямо перед ним в воздухе висит мальчишка, только что перерезавший горло человеку кухонным ножом, и спрашивает, чего он, Акутагава, хочет. Всё это действительно напоминает какой-то безумный сон.       Снег вокруг не прекращается, и он невольно переступает с ноги на ногу, дрожа от холода. Мальчишка следит за ним блестящими тёмными глазами, и Рюноске думает, что тот видит его насквозь. Неожиданно их спаситель снова принимает вертикальное положение, а после мягко опускается вниз. В следующую секунду мальчишка уже стоит на земле, вот только странное, стойкое ощущение чего-то нездешнего, которое он вызывает, никуда не уходит. Дело не в полёте — понимает Рюноске. Этот человек — или же не человек вовсе — сам по себе необыкновенный.       Мальчишка тем временем одним ловким движением стягивает с себя чёрный плащ и, быстрым шагом подойдя к детям вплотную, набрасывает его на плечи Рюноске. Акутагава и сам не понимает, почему не уворачивается, почему позволяет, ведь мальчишка мог с тем же успехом вонзить ему нож под рёбра.       — Он мне не нужен, — возражает Рюноске.       — В самом деле? — мальчишка глядит насмешливо, — Твоё тело говорит обратное.       — Не нужно, — упрямо повторяет Акутагава.       Он хочет стянуть плащ с себя, но чужие тонкие пальцы уверенно останавливают его руку.       — Уймись, — говорит мальчишка с мягкой властностью, — это подарок.       Гин с изумлением и недоверием смотрит на брата, который впервые, впервые за всю их сознательную жизнь, кого-то слушается. Рюноске и сам удивлён. Он ясно видит и признаёт чужие силу и власть, и в первый раз не чувствует жгучей ненависти к их обладателю.       Мальчишка закладывает руки за голову.       — Ну так чего ты хочешь?       Акутагава молчит, вглядываясь в красивое лицо, на котором нет и следа презрения или злой насмешки.       — Я хочу, — тихо говорит он, — хочу, чтобы преодоление испытаний имело для меня хоть какой-то смысл. Хочу иметь что-то, за что я действительно захочу бороться.       Мальчишка пристально смотрит на него и всё ещё и не думает смеяться.       — Я не хочу больше выживать, — выдыхает Рюноске, — я хочу жить.       В груди так легко, словно камень с души свалился.       Мальчишка кивает ему — «я понял».       — А что насчёт тебя? — слегка наклонившись, он обращается к Гин с ласковой улыбкой.       — Я… — Гин смущается и краснеет под пристальным взглядом, — я просто хочу, чтобы брат был счастлив.       - Вот только зачем тебе это, - перебивает Акутагава, сам удивляясь той горечи, что прозвучала в его собственном голосе, - наши желания не исполнятся. Никогда.       - Никогда, говоришь?       Мальчишка выпрямляется, довольно хлопнув в ладоши.       — Ну раз никогда, тогда, думаю, ваши желания мне вполне по силам.       Он легко отталкивается от земли, взлетая, и делает кувырок в воздухе.       — Вы полетите со мной, — радостно заявляет он.       Брат с сестрой смотрят на него, широко распахнув глаза.       — Но мы не умеем летать… — робко замечает Гин.       — Да и с какой стати нам лететь с тобой? — Рюноске призывает сам себя не забывать об осторожности, — Есть хоть одна причина, по которой мы должны верить тебе?       — Неа. Ни одной, — беспечно улыбается мальчишка, — Но, с другой стороны, зачем вам оставаться?       И эти слова, как ни парадоксально, дают Рюноске неясную и совершенно необъяснимую уверенность — ему можно верить.       — А что касается умения летать, то это дело поправимое, — мальчишка вертит головой, ища что-то взглядом, — Эли-и-ис! — зовёт он, — Ты где?       Яркий золотистый огонёк вылетает откуда-то из-за ветвей. Спикировав к летающему мальчику, огонёк суетливо кружится вокруг него. При этом странная светящаяся штука звенит, не переставая, и Рюноске не сразу разбирает, что это не звон, а голос.       — Да-да, — мальчишка отмахивается от огонька, — это всё очень интересно, Элис, но у меня тут работка для тебя, — он кивает на брата с сестрой.       Огонек наконец замер, и дети, не веря своим глазам, разглядели маленькую девочку с двумя парами сверкающих крылышек.       — Да это же фея! — поражённо выдыхает Гин.       Элис, явно получающая удовольствие от чужого внимания, подлетает ближе к девочке и вертится, позволяя разглядеть себя со всех сторон.       — Элис, — с долей укоризны зовёт мальчишка, тут же сбивая с феи всю спесь.       — Сейчас, сейчас, — суетливо звенит она.       Фея взмывает над головами детей и кружиться. С неё клубами сыпется сверкающая золотистая пыль, смешиваясь с падающими снежинками. Позолоченный снег опускается на волосы и одежду Рюноске и Гин.       В следующий миг ноги детей отрываются от земли. Брат с сестрой парят в воздухе, и Рюноске честно не знает — в таких ситуациях принято испытывать восторг или ужас?       — Ну так что? — странный летающий мальчик протягивает им руки, подставляя бледные ладони, — Полетели?       Брат с сестрой переглядываются. Рюноске принимает решение.       — Назови хотя бы своё имя, — просит он.       Мальчишка снова улыбается. В его улыбке перчинка насмешки, темнота и острота чего-то нечеловеческого, и вместе с этим — чистое сияние падающего снега, подсвеченного золотистой пылью и жёлтым светом одинокого фонаря.       — Дазай Осаму.       Рюноске всё ещё сомневается — это реальность или же сон, галлюцинация? Но это имя — уж точно реальное, это самая реальная в его жизни вещь. Имя божества без храма, джина без лампы, демона без кровавых контрактов. Имя пастыря, учителя, наставника. Рюноске не забудет это имя, даже если забудет своё.       Рюноске и Гин синхронно кладут свои ладони поверх чужих. Дазай уверенно и крепко сжимает их руки. А потом, одним незаметным движением, взмывает вверх. Фея, что-то весело звеня, устремляется за ними.       Рюноске не знает, куда они летят, но он чувствует, что принял самое правильное решение в своей жизни.       Уже где-то под облаками он оглядывается на город. Снег идёт сильнее, собираясь хлопьями, заметая улицы. Снег стремиться укрыть весь город, скрыть за своей белизной всю его грязь. Вот только Акутагава знает — ничего у него не получиться. Грязь этого города вовсе не на улице, не в переулках и не на помойках. Грязь живёт внутри тёплых и светлых домов, вместе с населяющими город людьми.       Рюноске отворачивается прочь и больше не оглядывается.       С тех пор прошло очень много лет. Стёрлись из памяти названия: города, его улиц, лавок и магазинов. Забылись имена семерых детей, чьи тела остались лежать в подвале.       Но Рюноске помнит другое, гораздо более важное. Помнит пустынный городской парк, грязную мостовую, залитую кровью, одинокий фонарь и сверкающий снег. Он вспоминает об этом, глядя на сестру, которая теперь косит под мальчика и почти не снимает маску. Он вспоминает об этом, кутаясь в ужасно потрёпанный чёрный плащ и всё ещё временами мучаясь от кашля. Эта картина встаёт у него перед глазами каждый раз, когда он слышит имя «Дазай».       — Здесь, в Неверленде, всегда тепло, — говорит Акутагава, — полным полно фруктов и всякой дичи. Хищники людей почти не трогают — был крокодил, но Капитан Крюк убил его после ухода Дазая. Нас никто не обижал — ни дикари, ни феи с русалками, ни даже пираты. И я чувствую себя нужным среди всех этих детей, тем более сейчас, когда я их капитан.       Ацуши смотрит на него во все глаза. Только сердитый окрик Пушкина заставляет его снова вспомнить о работе и возобновить движения лопатой.       — А теперь, — Рюноске мрачно обводит взглядом лагерь, — я словно бы снова оказался в этом кошмаре. Нас, конечно, кормят, и спальные места есть, но зато батрачить заставляют под страхом смерти. И колотят, как собак.       Он невольно поводит плечами, видимо, вспоминая вчерашнюю порку. Потом прикрывает глаза и вздыхает.       — Думаю, теперь ты наконец понимаешь, что для меня значит Дазай.       Ацуши молча кивает, закусывая губу.       Вчера, после объяснений Танизаки, он чувствовал себя так, словно оказался в сказке. Да, в не самой радужной сказке, учитывая то, что все они находились в плену у злодеев. Но Ацуши ощущал изумление, восторг, надежду.       Сейчас же рассказ Акутагавы был для него ведром холодной воды на голову. Жестокая, страшная, мерзкая реальность сильно отличалась от того мира, который знал маленький Накаджима.       Впрочем, даже в этой реальности было место чуду. Таковым чудом для пропащих детей был Дазай Осаму. Что ж, у Рюноске действительно есть право злиться на Ацуши. В глубине души мальчик готов молиться, чтобы с Дазай-саном всё и вправду было в порядке.       — Рюноске…       — Для тебя — Акутагава, — перебивает черноглазый, — и мы же вроде договаривались, что ты отстанешь от меня!       — Прости, Акутагава, — поправляется Ацуши и просит, — всего один вопрос. Рюноске скрипит зубами и нехотя буркает:       — Валяй.       — Неужели тебе никогда не хотелось стать взрослым?       Акутагава застывает на миг.       — Странные вопросы ты задаёшь, — в его голосе ясно читается недоумение, — неужели после всего, что я тебе рассказал, ты думаешь, что я хотел бы вернуться обратно?       — Нет, ну… — мнётся Ацуши, — сейчас ведь многое изменилось…наверное…ну, на улицу тебя точно бы не выгнали — сейчас соцслужбы работают очень активно. А если бы ты попал в наш приют, то и вовсе бы жил припеваючи…       — Может, сама система и изменилась в лучшую сторону, — перебивает Акутагава, — вот только люди — вряд ли.       Ацуши уже совсем запутался. Ему ведь всего десять — он плохо понимает, в чём вообще проблема. Честно сказать, он всегда думал, что все люди хорошие. За исключением, конечно, злодеев (хотя те в глубине души тоже наверняка хорошие). А тут появляется Рюноске, и говорит о том, насколько люди мерзкие. От чужих слов веет каким-то злым отчаянием, и на сердце Ацуши становится так тревожно и так противно. Хочется отгородиться от этого: от всей этой истории, от этой грязной стороны мира. Хочется вернуться в свой собственный маленький мир в стенах приюта, где можно читать, мечтать и ни о чём не беспокоиться.       — Я просто… — говорит он наконец, подавляя смятение, — я просто хотел сказать, что из тебя вышел бы хороший взрослый.       Кажется, это его роль на сегодняшний день — удивлять Акутагаву.       — Что ты имеешь в виду? — непонимающе хмурится черноглазый.       — То, как ты заботишься обо всех пропащих детях, — Ацуши вкладывает всю искренность в свои слова, — то, как ты стараешься стать хорошим капитаном после ухода Дазай-сана. Ты очень ответственный. И очень добрый.       — Добрый? — фыркает Акутагава, — Не неси ерунды.       — Я серьёзно! — горячо заверяет собеседника Ацуши, — Ты, конечно, грубый, невоспитанный, агрессивный и…ой, — он осекается, когда Рюноске скептически вскидывает бровь, — в общем… Несмотря на это, я думаю, что ты прекрасный капитан. И если бы ты стал взрослым, ты был бы очень классным… То есть, ты не подумай, ты и сейчас очень классный…то есть, я хотел сказать…       — Заткнись.       Беловолосый послушно замолчал. Поначалу он подумал, что снова разозлил Рюноске, но, вглядевшись в чужое лицо, понял, что ошибся. По лицу Акутагавы было сложно что-либо прочитать, но это явно была не злость — злость он не стал бы прятать. Это было…смущение?       Несмотря на их договор, который Ацуши послушно соблюдал, за обедом Рюноске заговорил с мальчиком сам.       — Что насчёт тебя? — беловолосый аж вздрогнул, лишь чудом не опрокинув миску с похлёбкой.       — Что, прости?       — Почему ты хочешь стать взрослым? — пояснил Акутагава свой вопрос.       — Оу, ну…       Ацуши задумался. Действительно, почему?       — Понимаешь, — сказал он наконец, — я встретил так много хороших людей. Воспитатели в приюте всегда так добры. Совершенно незнакомые люди жертвуют нам средства из своих кровно заработанных денег. Люди берут нас, совершенно чужих детей, в свои семьи, окружая заботой и любовью. Однажды и меня так заберут, — Ацуши улыбается, — И я хочу вырасти и показать, что все их старания, всё их внимание и всё добро, которое эти люди на меня потратили — всё это было не зря. Я хочу сполна отплатить им за эту доброту. Хочу помочь другим точно так же, как когда-то помогли мне. Хочу стать тем, кто изменит мир в лучшую сторону.       Акутагава выслушивает всю эту вдохновенную тираду, не перебивая. Когда Накаджима заканчивает говорить, черноглазый некоторое время просто молчит, с непонятным выражением лица вглядываясь в глубь похлёбки. Потом одним движением опрокидывает миску в рот, несколькими крупными глотками приканчивая свой обед. Ставит миску с глухим стуком и наконец выдаёт:       — Наивный идиот.