Седьмой позвонок

      Когда Чонгук только пришёл в паркур, заметил, что многие трейсеры предпочитают заниматься в кедах. Они легче, не стесняют движений и позволяют прочувствовать выполнение любого элемента. И именно из-за последнего пункта противопоказаны новичкам: тонкая подошва гарантирует повышенную чувствительность, одно неверное движение и — привет, отбитые ноги. Поэтому свой выбор Чонгук остановил на беговых кроссовках: не тяжёлые, хорошая амортизация при прыжках, цельная прорезиненная рельефная подошва во избежание возможности поскользнуться, закрытый носок, обеспечивающий сцепление с поверхностью при выполнении элементов кэт лип и волран.       Обувь — главное в экипировке трейсера.       Главное в обуви помимо подошвы — шнуровка.       Шнуровка надёжна: необходимо лишь плотно стянуть концы. Не слишком туго, чтобы не натирало и не сковывало движений, но и не слишком слабо, чтобы стопа не гуляла, и кроссовка не слетела. Поэтому Чонгук для себя выбрал военную шнуровку: она легко затягивается и легко расшнуровывается при желании разуться.       Важно запомнить — никаких липучек. Липучки непрочны. Они не выдержат мощный прыжок или быстрый бег. Они разлетятся в процессе, увеличивая вероятность покалечиться.       С людьми так же. Люди-липучки цепляют к себе всех, кто вокруг, цепляются ко всем вокруг сами, но и оторвать их так же легко — достаточно одного движения. Если один шнурок переплести с другим — придётся повозиться, чтобы разделить их. Конечно, здесь ещё существенную роль играют и сами шнурки: некоторые уже были кем-то порваны раньше и теперь навсегда останутся непригодны для шнуровки, а вот некоторые хоть и потрёпанные, с узлами, после попыток вновь стать цельными, но могут подойти. Всё зависит от того, насколько бережным будет к ним отношение. И насколько крепкими окажутся.       Чонгук не знает насколько. Не уверен.       …та-ак. Ладно.       Это уже полная шиза.       Вот какой кисель в башке будет, если ночами начинают затирать о «завязывай-развязывай». Ты в это вляпываешься всем собой и даже начинаешь находить какой-то смысл. Бред уровня «пиздец».       С крыши приходится уйти из-за накрапывающего дождя, и теперь затылок Тэхёна маячит мишенью двумя ступенями ниже. Чонгуку не удаётся перестать его гипнотизировать.       У него горят губы.       Горит что-то в груди.       — В твоей жизни много людей, которые выберут тебя несмотря ни на что?       Вопрос раздаётся так неожиданно, что Чонгук, поглощённый своим увлекательным занятием, едва не подпрыгивает. Дёргает его основательно, хорошо, что Тэхён не оглядывается.       За их спинами остаются два лестничных пролёта. Перед глазами — кнопка лифта. В приехавшую металлическую коробку Чонгук заходит первым. За ним — Тэхён, приваливаясь поясницей к поручню.       Осторожно, двери закрываются.       В ярком освещении лифта всё становится по-другому. Здесь темнота не скрадывает его припухшие покрасневшие губы. Надо думать о завтрашнем дне, надо думать о чём угодно, а не о том, как выглядят губы Тэхёна, и не о том, что собственные наверняка не лучше. И не о том, что инициатором поцелуев вновь стал сам.       Второй раз.       Скулы начинает припекать. Тэхён выжидающе смотрит.       А, да. Вопрос.       — Не знаю. Не думал об этом.       — Что — совсем? Ни разу?       Ни разу. С какого бы хрена ему задаваться подобным? О чём тут думать, если из всех людей в его жизни рядом всегда только один, а остальные…       Остальные, получается, попросту — были.       Чонгук вскидывает подбородок — конечно, он всё ещё смотрит, — дёргает плечом:        — Наверное, только мама.       Сразу становится неудобно: вспоминаются все его упоминания родителей. Это колет куда-то в солнечное сплетение, как кулаком шибанули. Тэхён кивает, опускает взгляд в пол. Его ноги расслабленно скрещены, одна рука привычно прячется в карман, вторая остаётся вдоль тела. Чонгук помнит, как сжал её у костра. Помнит, как сжимал её, когда они стояли на парапете.       — Ну а… — запинается.       Собирается просто прервать неловкое молчание, но выходит почему-то серьёзно:       — А у тебя есть человек, которого ты выберешь несмотря ни на что?       Отрываясь от изучения пола, Тэхён прищуривает глаза, вглядываясь в лицо, но ответить не успевает (вероятно, он и не собирался) — лифт тренькает. Чонгук почти с раздражением следит за заходящими людьми, понимая, что ответ теперь не узнает. Может, так даже к лучшему. Он смещается в сторону, уступая место подвыпившему мужику средних лет с галстуком-бабочкой на шее и такой же нетрезвой молодой девушке с откупоренной бутылкой шампанского в руке. Девушка хихикает, притягивая своего спутника к себе за галстук-бабочку. Её нехило качает. Мужик поддаётся, что-то шепчет ей на ухо, потом поворачивается к ним, стреляет по лицам — бах, бах! — оценивая, куда они смотрят: у его спутницы очень короткое платье — пайетки на нём красиво блестят от каждого движения.       На одиннадцатом этаже пьяная парочка в лифте остаётся наедине.       Квадратный коридор встречает тишиной. Чонгук останавливается возле лестницы, наблюдая, как Тэхён поворачивает ключ, как дверь с тихим щелчком приоткрывается на пару сантиметров, как в образовавшемся проёме скрывается его спина.       Внутри ничего не изменилось: та же мебель, то же херовое освещение, тот же владелец квартиры.       — Нравится?       И в голосе то же привычное самодовольство, которое появляется всегда, стоит проявить к его персоне чуть больше внимания, чем обычно. Чонгук закатывает глаза, поворачивается:       — Диван явно не предназначен для сна.       — Не предназначен, — соглашается Тэхён. — Для сна я использую кровать. Вон ту.       Он большим пальцем показывает себе через плечо. Там застеленная чёрным покрывалом огромная кровать. На ней запросто разместятся человек пять и даже касаться друг друга спинами во сне не будут. Нахрена одному человеку такой траходром?       Следом обжигает мысль: с чего ты взял, что он один коротает на нём время?       Тэхён взрослый, и Чонгук знает, как на него смотрят в институте. Платоническим интересом такие взгляды даже близко не пахнут.       Видимо, что-то в нём меняется, потому что настроение Тэхёна меняется тоже. Улыбка сползает. Он опускает руку. Выдерживает недлинную паузу, прежде чем коротко спросить:       — Уйдёшь?       И по всему видно — реально думает, что он сейчас уйдёт. В голосе слишком хорошо слышна досада. Её даже не пытаются скрыть.       Чонгук не может уйти. Возможно, какая-то его часть всё ещё этого хочет, но она ничтожно малая, почти незаметная. Её легко игнорировать после того, как сам пришёл. Сам привёл на крышу. Сам целовал.       Он же охренеть какой самостоятельный.       — Хочу умыться.       Тэхён растерянно приподнимает брови.       — Конечно. Ванная там. Не стесняйся.       А то ведь Чонгук выглядит очень стеснённым.       Он проходит мимо него, намеренно избегая прикосновения плечами, хотя Тэхён стоит на пути и не сдвигается ни на миллиметр. Специально. Он ничего не делает просто так.       За закрытой дверью Чонгук выдыхает. Прислоняется к ней горячим лбом. Делает ещё один глубокий вдох, выдыхает медленно сквозь зубы. Надо успокоиться и взять себя в руки. Это просто глупо, думать о том, что было, как это было, нравилось ему или нет.       Наверняка нравилось. Наверняка он кайфовал.       Зубы скрипят. Олимпийка снимается.       Склоняясь над раковиной, Чонгук набирает полную пригоршню холодной воды, ополаскивает ей лицо. И ещё раз. Холод приятно остужает кожу. Остужает разгорячённую воображением голову. Смывает необъяснимое клокочущее чувство. Чонгук упирается руками в бортики раковины. Стена над раковиной вся зеркальная, в ней — его отражение: с носа и подбородка стекают капли воды, ресницы склеились.       — Какого хрена ты делаешь? — шёпотом спрашивает отражение.       Какого хрена ты бесишься?       Сдёргивая с крючка полотенце, он промокает им воду, стоит так, не убирая от лица, а потом возвращается в комнату.       За время его отсутствия канал с мультфильмом переключается на какую-то передачу про животных. Блики от экрана по-прежнему единственное, что освещает пространство. И теперь играет музыка: модник без своих заунывных песенок не может. В этот раз звучит что-то пободрее, Чонгуку даже удаётся разобрать пару слов, а потом он видит Тэхёна возле шкафа.       Отодвинув купешную дверь из матового чёрного стекла, Тэхён в одних домашних штанах перебирает вещи на полке. Неторопливо, словно размышляет о чём-то в этот момент. Замечает появившегося Чонгука и, поворачиваясь к нему вполоборота, неловко скребёт пальцами под ключицей:       — Хотел найти футболку, но, видимо, они все в стирке, — зачем-то объясняет.       В свете телевизора его кожа кажется неестественно белой: грудная клетка и скаты рёбер будто светятся. Выступающие ключицы, широкий разворот плеч. У него нет пресса, но живот выглядит твёрдым, впалым ближе к резинке штанов. Тэхён знаком со спортом. И его талия узкая — Чонгук знает, он стискивал его бока пальцами.       Он помнит, какое его тело на ощупь.       В комнате внезапно становится душно, из-за этого тяжелеет дыхание.       — У меня тепло, но если нужно, есть ещё одно одеяло, — подбородком указывает на диван Тэхён. Натянуто усмехается: — Кровать тебе не понравилась. Это я понял.       Нет.       Ни черта ты не понял.       Чонгуку не понравилась не кровать, а то, сколько раз на ней могли лежать другие. Что после этого все они немного пахли им: сигаретами и древесным парфюмом. Чонгук смотрит на него и против воли представляет: вот чьи-то руки гладят его плечи, рёбра; чьи-то губы оставляют влажную дорожку поцелуев, прихватывают кожу зубами, не больно, только для того, чтобы он рвано выдохнул, ответил на поцелуй, углубил его, задвигался быстрее…       С-сука…       В груди поднимается. Чонгук приказывает себе: не думай об этом.       Не думай, блять, об этом. Что ты с собой делаешь?       Свой голос он слышит откуда-то издалека.       — Могу одолжить свою.       — А?..       — Футболку. Могу одолжить свою.       Тэхён выглядит озадаченным. Он словно теряется. Заглядывает ему за спину, потом переводит взгляд на лицо. Осторожно говорит:       — Не заметил, чтобы у тебя с собой были вещи.       Правильно, потому что их:       — Нет. Других вещей у меня нет.       Чонгук зажимает двумя пальцами ткань на своей груди:       — Есть только она.       Тэхён прослеживает его движение. Его грудная клетка поднимается и опускается. Чересчур размеренно, чтобы поверить в спокойствие. Он слегка хмурится. Не дожидаясь ответа, Чонгук поддевает футболку за ворот на спине и стягивает.       — Держи, — бросает ему.       Тот ловит её скорее по инерции, чем осознанно. Крутит в руках, разглядывая как что-то пиздецки интересное.       — Мягкая, — улыбается. — И тёплая.       И улыбка у него в этот момент тоже мягкая, а не привычная ехидная ухмылка. В горле отчего-то начинает першить.       — Перестань это делать.       — Что?       — Каждый раз удивляться тому, что я обычный человек.       Сжимая ткань обеими руками, Тэхён замирает в этом положении, а потом медленно поднимает голову. До него словно только сейчас доходит, что находится в его руках. И это осознание меняет выражение его лица, меняет выражение его глаз, в которых слабо отражаются блики телевизора: на экране один зверь охотится на другого.       Чонгук не пытается прикрыться. В зале он не раз избавлялся при нём от мокрых вещей, пропахших потом после тренировки, но почти сразу надевал на себя что-то другое. Сейчас не надевает. Просто стоит, позволяя себя рассматривать.       И Тэхён откровенно рассматривает. Одержимо всматривается, как человек, которому долго что-то запрещали, а теперь вдруг разрешили: можно. Слышишь? Можно. И он не торопится, он наслаждается этим «можно», растягивает его. Изучает им шею, грудь, затем ниже — живот, с четырьмя хорошо очерченными кубиками пресса, и наконец — выпирающие тазовые косточки, на которых держится резинка штанов.       Несколько секунд — и взгляд рывком возвращается к лицу.       Тэхён коротко облизывает губы.       От этого пробирает дрожью вдоль позвоночника. Чонгук молча смотрит, как он приближается. Шаг. Ещё один. Ближе. Ближе.       Ближе.       Как когда-то во сне.       Только это не сон. Это реальность. И в этой реальности Тэхён зависает взглядом на нижней половине его лица, прожигает насквозь, проникает глубоко внутрь, обнажая то, что даже от себя скрывается. Кожа на шее натягивается кадыком, когда он сглатывает и тихо произносит:       — Если бы ты только знал, как я хочу поцеловать тебя.       Сердце даёт сбой.       Затихает, а потом разбивается о рёбра. Почти больно, выбивает из лёгких воздух. Чонгук ничего не отвечает, стискивает челюсти, стискивает пальцы в кулаки. Не сдвигается с места. Смотрит почти с вызовом: и? Что дальше?       А дальше… Дальше дистанция исчезает: Тэхён осторожно прикасается губами к уголку его рта.       Нервные окончания простреливает током. Касание губ едва ощутимое, немного щекотное, вызывающее мурашки по всему телу. Тэхён отстраняется, вопросительно заглядывает в глаза, проверяя реакцию, и встаёт вплотную, убивая остатки расстояния между ними.       Он не трогает его руками. И не целует. Просто закрывает глаза и мягко, лениво водит своими губами по его, задевая кожу лица носом. Неторопливо, как человек, который наслаждается процессом, который старается выжать из дозволенного максимум. Отодвигается, так и не открывая глаз, чтобы сделать жадный вдох приоткрытым ртом, и опять тянется к нему.       И теперь это поцелуй. Влажный, без напора. Но на этот раз Тэхён медленно просовывает язык между его губ, смачивает их своей слюной, и Чонгук приоткрывает рот, впускает, позволяет. Контролировать дыхание становится сложней, оно сбивается. У Чонгука поджимаются пальцы на ногах, когда их языки сталкиваются, и Тэхён дрожаще выдыхает в его рот.       Низ живота сводит колющей сладкой тяжестью, и самообладание теряется. Растворяется в воздухе.       Чонгук срывается первым. От его напора их качает. Они не валятся только потому, что за спиной Тэхёна придвинутая к стене высокая обувница-комод. С неё что-то падает. Звук металлическим звучанием доносится сквозь музыку, сквозь удары сердца в ушах. Кажется, это ключи от машины. Или от квартиры. Хрен разберёшь. Чонгук отстраняется, чтобы проверить, что это, но так и не понимает. Его коротит на другом.       У Тэхёна разбитые во всю радужку зрачки. И стояк. Понимать, что такое возможно — одно, видеть — другое. И в одной из его рук всё ещё зажата футболка.       — Не мешает? — интересуется Чонгук.       Интонации чужие, сиплые, задыхающиеся, как после быстрого бега.       Тэхён опирается задницей об обувницу, чтобы не скатиться, расставляет ноги для упора шире, не стесняясь своего вида, и опускает взгляд вниз. Возвращает ему:       — Смотря что ты имеешь в виду.       Футболку? Стояк?..       Ты сам-то о чём подумал?       От хрипотцы в его голосе мир смыкается. Кольцевая, в которой Чонгук застревает и не собирается выбираться. Куда ему выбираться теперь, когда всё внутри горит, горит, обжигает. Капкан захлопнулся, а он так и остался в нём.       Тэхён кусает нижнюю губу:       — Иди ко мне, — зовёт шёпотом.       И Чонгук идёт.       Потому что к нему.       Это магия. Чистое волшебство. Тэхён волшебник похлеще Гарри Поттера.       Вставая между его ног, Чонгук накрывает его затылок ладонью, зарываясь пальцами в волосы. Целует сам, сходу углубляя поцелуй, и оказывается, что прикосновений к его волосам недостаточно. Прикосновения к его губам недостаточно. Чонгук кладёт руку на его поясницу, притягивая его к себе, и Тэхён ещё раз шумно выдыхает, когда их грудные клетки соприкасаются.       Но и этого недостаточно.       Его когда-нибудь будет достаточно?..       Эта мысль смазанная, неоформленная. Думать не получилось бы, потому что под пальцами — жёсткие волосы, потому что у Тэхёна мягкие губы, сбитое дыхание… и твёрдый член.       Он хорошо чувствуется, если прижаться чуть плотнее. Если сделать издевательски неспешное скользящее движение вверх-вниз. Если потереться.       — Ты меня с ума сведёшь… — шепчет Тэхён трясущимся голосом, задевая губами мочку уха.       Фоном доносятся слова песни: Keep burning like we're never gonna die. Fire, baby, fire, baby, love… — и Чонгуку кажется, будто они действительно сейчас вспыхнут. Но эта возможность не пугает: когда ты уже горишь — тебя не могут поджечь заново.       А он горит. И Тэхён горит. У них пламя одно на двоих — общее. И поцелуи больше не сдержанные и не нежные, теперь это больше похоже на пошлую лизню, где много языка, где влажное трение кожи об кожу, жадное дыхание и отсутствие красной кнопки в голове. Красную кнопку сносит к херам, выламывает, для неё уже поздно.       Чонгук сам не понимает, в какой момент начинает двигаться активней. Потираться своим пахом об его член. Но этого хватает. Хватает для того, чтобы Тэхён, всё же роняя футболку, судорожно схватился за него руками, больно впиваясь ногтями в кожу, царапая её.       Он издаёт странный шипящий звук, но не отстраняется, прижимается плотней. Чонгук следит за ним мутным обдолбанным взглядом, ощущает его щетину на линии челюсти, когда проводит языком по нервно скачущей вене на шее, чувствует, как потеет его кожа, и напрягаются мышцы на спине, когда ведёт ладонями от лопаток к пояснице. Тело Тэхёна плавится в его руках, как раскалённое железо, и начинает всё отчетливей подрагивать, подаваться навстречу, двигаться в такт, жаться ощутимей.       В голове исчезают все мысли, сгорают от его жара, и остаётся только эта комната, эти неприличные движения. И это желание довести до края.       Его и себя.       В какой-то момент Тэхён заламывает брови, застывает всем телом и, задерживая дыхание, пытается отодвинуться, но Чонгук усиливает хватку на его голове, не позволяя оторваться от своих губ, и делает толчок ощутимее. Второй рукой скользит широким движением от его грудной клетки вниз, давит на рёбра, и ниже — пальцами чувствуется резинка домашних штанов. Неудобно, приходится слегка наклониться, но ладонь накрывает его член, сжимает через ткань.       Тэхён напрягается и замирает.       Всё остальное замирает вместе с ним.       Мир.       Мысли.       Они сами.       …А потом его тело словно простреливает судорогой. Его трясёт, не сгибает только потому, что Чонгук продолжает прижимать его к себе и ловить губами частые оргазменные выдохи. И от осознания, что Тэхён дышит так в его рот, потому что кончает от его действий, — сносит крышу окончательно.       Сжимая его волосы в кулак, Чонгук жмурится, когда его накрывает волной собственного оргазма, почти заваливая на Тэхёна, вжимая в него.       Тёмные круги перед глазами чередуются яркими вспышками света. Чонгук прижимается к его виску мокрым лбом и дышит, дышит, дышит…       Им.

***

      Полотенце мягкое, воду впитывает быстро. Чонгук рассеянно вытирает волосы, опускаясь на диван. Кровь до сих пор кипит, образы клубятся перед глазами, как тот пар, что только что был в ванной. А перед этим — в венах. В глазах напротив, в губах, что сталкивались с собственными. Это было… хорошо. Больше, чем хорошо.       Тяжело подобрать сравнение.       Чонгуку и сейчас кажется, что в комнате пахнет случившимся: он чувствует смесь их общих запахов.       И, наверное, впервые откровенно плевать, как это выглядит со стороны.       К чёрту.       Он откладывает полотенце на подлокотник, набрасывает на плечи олимпийку (футболку Тэхён забрал с собой в душ), откидывается на спинку дивана. Может, для сна диван и не годится, но спинка под лопатками удобная: не жёсткая и не мягкая, самое то, чтобы расслабиться.       Взгляд зависает на пейзаже за стеклом, и в голове один штиль. Тишина. Покой. Чонгук просто смотрит на город, просто отстранённо отмечает, что скоро рассвет и перед записью ролика надо поспать хотя бы пару часов. Можно даже на этом диване. Он зевает, массирует переносицу пальцами, потом сонно осматривает чёрные неряшливые портьеры (наверняка их вешал Тэхён — так отстойно прицепить два куска ткани на крючки мог только он), голые стены, стеклянную поверхность стола, чёрную папку, открытую пачку сигарет, свои голые ступни.       Внимание возвращается к папке.       В нижнем углу на ней тиснением лого: кусающая свой хвост змея. Логотип почему-то кажется знакомым. Чонгук гипнотизирует его, пытаясь вспомнить, где видел, но на ум ничего не приходит. Он опять отворачивает голову к окну, а потом вдруг протягивает руку и берёт папку, разглядывая змею ближе.       У него нет желания смотреть, что находится внутри папки, он не собирается её открывать. Это чужая вещь, а у него, к счастью, нет привычки соваться в чужие дела и чужие жизни. Просто логотип точно где-то уже встречался, может быть в какой-то игре или у кого-то в институте, или в передаче…       Точно.       Новости. Это были новости. Показывали, как один богатей подписал какой-то важный контракт, заключил выгодную сделку. И змея — логотип его компании. Чонгук запомнил, потому что Алекс сказал, что его отец работает на предприятии этого чувака.       Дверь ванной с тихим щелчком распахивается, и Чонгук, погрузившись в размышления, вздрагивает, как застуканный на месте преступления школьник. Рука дёргается, и папка выскальзывает из пальцев. На пол падает неудачно: приоткрывается и сминает уголок выскользнувшего из неё листа бумаги.       Тэхён после душа дефилирует прямиком к барной стойке. Хлопает дверцей холодильника, присасываясь к горлышку бутылки с водой.       — Не знаю, как ты, а я бы перекусил, — говорит, вытирая губы от лишней влаги сгибом запястья. — Я, конечно, не тётушка Чен, но могу обеспечить нас яичницей.       — Тебя к плите подпускать, только если на кухне установлен датчик дыма, — хмыкает Чонгук.       Тэхён округляет глаза:       — Как невежливо, — с притворным осуждением качает головой. — Я приготовлю идеальную яичницу. И — заметь — в ней даже не будет скорлупы.       — Ага, без скорлупы. Так я и поверил. Но если у тебя получится — с меня колпак шеф-повара.       Они обсуждают это до абсурда серьёзными голосами. С такими же абсурдно-серьёзными лицами. Тэхён сильно сжимает губы, будто очень старается… не заржать. Взмахивая рукой, он щёлкает пальцами, направляя указательный на него:       — Ты не оставляешь мне выбора: я принимаю вызов.       — Господи, — показательно сильно закатывает глаза Чонгук и отворачивается до того, как можно будет заметить появляющуюся улыбку.       Тут же трёт лицо ладонями, будто пытается стереть с него это довольное выражение. Разве не должно между ними быть… ну там… смущения, например? Почему всё ощущается таким естественным? Он не каждый день хватает парней за члены. А Тэхён? Для него это первый подобный опыт или уже нет?       Чонгук косится в его сторону. Вспоминает про папку. Убедившись, что Тэхён активно пытается уничтожить куриные яйца, с сосредоточенным видом разбивая их в глубокую ёмкость, Чонгук поднимает с пола лист, расправляет его и, уже собираясь положить обратно, цепляется глазами за написанное.       Мозг выхватывает из общего контекста отдельные слова, они как вспышки отпечатываются в сознании: «назначается», «USA», «сроком на три года».       И имя.       Чонгук не осознаёт, как поднимается. Встаёт с дивана, так и держа папку в руках.       Слюна во рту становится горькой и вязкой.       Так бывает: знаешь, что не надо лезть, и всё равно лезешь. Функция грёбаного любопытства — однажды из-за неё людей попёрли на Землю. Однажды из-за неё Тэхён вальяжной походочкой вошёл в зал, а потом — в чужую жизнь. Стал её частью. Чтобы спустя время, как и все, исчезнуть из неё.       Америка. Три года.       Мать твою…       Чонгук прикрывает глаза.       — Готовить — почти как обезвреживать бомбу. Ты знаешь, что масло больно брызгает? Так что в качестве компенсации готов принять ещё и фартук.       Его голос выводит из странного коматозного состояния.       Чонгук старается дышать — глубоко и размеренно, — пытается уговорить себя разжать кулак, разжать пальцы, что стискивают плотный картон. Мысленно ругается, что вообще сунулся в чужие вещи. Не специально. Он не хотел знать, что там внутри. Он и сейчас — не хочет.       Чёртова случайность.       И когда чувствует, что может говорить, вместо всего, что вертится на языке, вместо всех громких и хлёстких слов выдавливает лишь одно:       — Штаты?..       Голос звучит как чужой, на удивление спокойно, только как-то мёртво. Чонгук поворачивается к Тэхёну всем корпусом. Тот замирает на месте. В руке у него приподнятая тарелка. Белая и тонкая. Появляющаяся складка между бровей тоже тонкая:       — Чонгук?       А потом его взгляд цепляется за папку и становится понимающим.       Три вдоха грудной клеткой и тарелка опускается. Белая порционная посуда ставится на стол. Тэхён упирается руками в поверхность барной стойки. Хмурится.       — Это правда? То, что здесь написано?       Лёгкий вопрос, но он долго молчит, что-то считывая с его лица. Анализирует, делает какие-то там для себя выводы. Чонгуку плевать — какие. Он не хочет даже думать о том, как выглядит со стороны. Не желает этого знать. У него нет на это сил.       У него перед глазами имя и срок назначения на три года.       Значит, вот кто, оказывается, его отец.       Тэхён кивает.        — Правда.       И что-то внутри надломлено обрывается.       Чонгук тоже кивает. Дёргает бровью. Закрывает папку, аккуратным движением опуская на стол. Он спокоен.       Он монолит грёбаного спокойствия.       — И когда?..       — Мне надо принести документы в конце месяца.       Это меньше чем через две недели. Или через сколько там конец месяца? Через двенадцать дней? Пятнадцать?.. Нет, всё-таки двенадцать. Значит, верно — остаётся меньше двух недель. А потом самолёт: вжух! И — привет, Америка. Три года заграничной жизни. Люди его круга. Всё логично.       Всё правильно.       Ну кто такой Чонгук, и кто такой Тэхён. Небо и земля. Две параллельные, которые не должны были пересечься, а они пересеклись. Нарушили правило, закон. И этот закон теперь пытается реабилитироваться, их просто расшвырнёт. Вот же — «три года». Их уже расшвыривает. Ничего страшного — они будут и дальше жить.       Где-то.       С кем-то.       Параллельно друг другу.       Это ж не смертельно. Люди не умирают от такого. Люди умирают от болезней, от пьяных водителей. От аллергии на лекарства, в конце концов. Но не от расставаний. Не ото лжи. Не от предательств. От этого, чёрт возьми, не умирают. Это ядом проникает в вены и приживается в тебе. Прорастает внутрь, остаётся навсегда. У кого-то вырабатывается иммунитет с первой дозой, а кому-то не помогает и тысячная.       Предательства не убивают — убивают люди друг друга. Или сами себя.       А следствия и причины: почему это всё случилось, из-за чего… В итоге это не важно. Потому что всегда остаётся одно — конечный результат.       Чонгук опять кивает. Знает, что вопрос лишний, но всё-таки задаёт его:       — Сказать собирался?       Тэхён покусывает губу:       — Я не хотел, чтобы ты знал, — наконец говорит.       Что-то подсказывает, что говорит честно.       Что ж… хотя бы сейчас честен.       Серьёзно, кто Чонгук такой, чтобы ставить его в известность? Они не друзья, он же сам ему сказал: «Мы с тобой не друзья. И никогда не будем.» Говорил? Говорил. И сейчас повторить может: мы не друзья, блять.       Не друзья.       С друзьями не целуются. Не задыхаются, когда кончают. Друзей не хотят, к ним нет таких чувств. Как-то уж так вышло, что подобные действия правила дружбы обходят стороной.       Одно не понятно: с чего теперь душит странное ощущение пустоты. Ну, подумаешь, ещё один хомо сапиенс свалит из его жизни. За столько раз можно было привыкнуть. Надо было привыкнуть. И не впускать нового человека в старые шрамы… Пусть он и всё сделал для того, чтобы забраться внутрь.       Это ж просто смешно.       Нахрена поверил? Опять… Зачем?       Чонгук далёк от смеха как никогда.       Остынь. Остынь, — приказывает себе. Ты просто на взводе из-за того, что между вами только что случилось. Из-за того, что вылизывал его рот, из-за того, как дрожало его тело, когда ты об него тёрся, из-за того, какие звуки срывались с его губ, когда ты сжал…       Блять.       Бля-ать…       Какой же он дебил.       Сегодня запись ролика, и он не может подставить парней. Надо просто уйти. До входной — несколько шагов. А там всё легко: повернуть ручку двери (он не закрывается), выйти. На это сил хватит.       Должно хватить.       — Хорошей дороги, — выплёвывает негромко.       Чонгук успевает сделать несколько направленных быстрых шагов, когда чувствует пальцы на локте. Он даже не до конца поворачивается: отталкивает его от себя ладонями. Тэхён легко качается, но не отходит, не разжимает пальцы.       — Послушай…       — Нет, это ты послушай! — рычит Чонгук.       Зажмуривается. Тяжело и часто дышит. Думает: я не могу. Просто, блять, не могу. Не вынуждай меня говорить это.       Шумно выдыхает, пытаясь взять себя в руки. Нихрена у него не получается. Жалкая попытка. Такая же, как и то, что упираясь рукой в плечо Тэхёна, он будто пытается этим не позволить ему приблизиться к себе.       Куда уж ближе? Он и так позволил ему слишком многое. Подпустил так близко, как никогда никого не подпускал.       Тэхён внимательно смотрит на него, и Чонгук различает в его глазах застывшее непроизнесённое осознание. Такое громкое, что его слышно даже без слов: Тэхён знает, что сейчас творится у него в голове. Что творится с его мыслями, с его чувствами. Он видит его насквозь, считывает. Из-за этого словно кипятком окатывает коктейлем из эмоций: стыдом, отчаяньем, злостью, желанием защититься, желанием не отпускать и — одновременно — желанием держаться как можно дальше…       А потом вдруг доходит: Тэхён знает, потому что с ним самим происходит то же самое.       Они оба от этого не защищены.       Рука, которой Чонгук продолжает упираться в его плечо, начинает мелко подрагивать. Как бывает после нервного напряжения, когда тебя отпускает. Он уже не смотрит на него, но чувствует на себе взгляд. И накатывает такая усталость, что хочется сползти на пол. Привалиться спиной к стене. Забыться на несколько дней. Недель. Лет. Он как глиняный треснувший кувшин — стоит ещё раз уронить, и не выдержит, расколется, чтобы всё переполняющее выплеснулось наружу и затопило к херам.       Тэхён мягко убирает его руку со своего плеча. Кладёт ладонь на шею и ненавязчиво тянет к себе. И Чонгук больше не сопротивляется. У него не осталось для сопротивления сил. Желания. Он сдаётся.       Ему.       Позволяет тёплой ладони опуститься на свою голову, а тёплому дыханию согреть кожу возле уха.       Тэхён прижимается к его виску своим, гладит по волосам:       — Не воспринимай меня как препятствие, тогда не придётся искать способ избавиться от меня. Всё это время я пытался приручить тебя к себе так отчаянно, что не заметил, как приручился сам. Чувствуешь?..       Задирая голову, Чонгук тяжело сглатывает. Смотрит на потолок. Он мутный, не чёткий. Его хреново видно.       Проблема в том, что он беспомощен: это препятствие не преодолеть, он об него сломался.       Проблема в том, что он чувствует.       — Я ничего не стану подписывать, — хрипло шепчет Тэхён.       И следом:       — Я никуда не поеду.