Птичка

День мрачен, бесполезен, потрачен впустую. Кирс с какой-то злобой бросает надоевшую книжку на диван и откидывается на спинку, прикрывая глаза. Эльткрид разбирается с приемом Гончих, а ей категорически нельзя высовываться. Пусть даже и хотелось. Очень хотелось. Нет, скорее не хотелось — девушка кожей ощущает беду. Быть может, хочется отрицать очевидное, но она понимает: такая встреча не пройдет бесследно. Верные служаки обязательно доложат о ней Заксену, если увидят, а после… Девушка инстинктивно сжимает рукоять меча. Она ничего не сможет ему сделать. Лидер Гончих сильнее, быстрее, но главное — хитрее. Кирс, привыкшая к честным дуэлям в Верхнем мире, только повторит уже прошедшую драку, закончившуюся, мягко говоря, не слишком хорошо. И вряд ли в этот раз ее спасет сэр Инес или Глиссаде, так удачно подлатавший. Нет, ей категорически нельзя лишний раз высовываться. Об этом твердит разум, но он же умудряется и поддерживать иную позицию. Сейчас Эльткрид один, окружен не самыми дружелюбными Гончими. Да, местная полиция — если ее так вообще можно было назвать — все же соблюдает определенные рамки, особенно за границами района убежища. Сам правитель Либералитаса может с ними справиться, если те вдруг решат выкинуть что-нибудь. Эльт владеет и верным словом, и пистолетом, но… Какой-то первобытный страх все равно червячком прогрызает сердце не способной не волноваться девушки. Несомненно, она должна быть рядом как надежный телохранитель, но при этом за всю их совместную работу ее навыки пригодились лишь раз, и то ее господин оказался быстрее, попросту застрелив несостоявшегося убийцу. Мрачные мысли не прекращают циркулировать в голове. Она от отчаяния хватается за все дела, которыми только можно заняться: в очередной раз просматривает картинки из книжки, изучает гостиную, меряет комнату короткими и громкими шагами, практикует удары и приемы с мечом… Все бесполезно. Кирс, от чего-то обессиленная, падает на диван и, подкладывая руки под голову, упирается взглядом в потолок. Челка настойчиво лезет в глаза, и девушка неумел сдувает ее, пытаясь избавиться от неприятной щекотки. Слышится стук в дверь. И чей-то голос, просящий о помощи. Черт. Черт. Черт. Она слишком хорошо знает этот голос, чтобы забыть даже про прошествии такого времени. Что он вообще тут делает? И зачем сейчас упрашивает впустить в дом? Во рту пересыхает. Ноги становятся ватными. Голова резко наполняется тысячами мыслей, но Кирс до боли прикусывает губу и торопливо идет к двери. Все потом — сначала разобраться с делами первой важности. Она дергает за ручку, щель открывается достаточная для двоих, не больше, и первым, что она видит, становится ярко-красная ткань на плече Финна. Униформа Гончих. Последние здравые слова взрываются мириадом искр, и в душе начинается самый настоящий пожар. Тистелла впивается ногтями во внутреннюю сторону ладоней, сжимая руки в кулаки, и сквозь зубы, чтобы не позволить себе расплакаться, произносит:  — На диван. Врача сейчас позову. Финн смотрит на нее удивленно. Нет, шокированно, словно впервые увидел. В глазах у него не видно прежнего света, только усталость какая-то, груз, лежащий тяжелым бременем. Но он, видимо, тоже не хочет попусту терять время, и чуть ли не волочет другую Гончую — своего товарища — в центр комнаты. Кирс молится, чтобы ее хваленого самообладания хватило, дабы она пережила эту встречу, и убегает в крыло к медику. *** Пока доктор осматривает раненого, Кирс с Финном приглядываются друг к другу. Сидят на противоположных диванах, будто опасаясь нарушить дистанцию, и лишь изучают, подмечая малейшие детали.  — Как так вышло? — ломает тишину Тистелла, впервые боясь посмотреть другу в глаза.  — Меня сослали, — с отблеском прежней своей улыбки отвечает ей Финн и по-доброму, с легкой нежностью, продолжает, — Полицейский не может продолжать работу без напарника, а если тот был обвинен… Кирс вздрагивает, слыша окончание фразы. Что же, выходит, она сама обрекла Финна на страдания? Это из-за нее ему пришлось спуститься сюда и стать одним из подчиненных Брандербурга? Одна лишь подобная мысль страшит. Нет, нет, так нельзя, Финн ведь тут не выживет! Он светлый, он наивный, он такой открытый, куда больше, чем она. И он тоже слишком чтит правосудие, чтобы оставаться в стороне. Он не справится.  — Что ты тут делаешь? Я ожидал увидеть тебя в районе убежища, — с такой очевидной тревогой в голосе спрашивает друг и вопросительно смотрит ей в глаза. Он правда ждет ее ответа. Он правда хочет услышать. Он, должно быть, ее искал, а теперь совсем растерян.  — Я служу телохранителем… — начинает было Кирс, но резко останавливается. Они теперь по разные стороны. Он — с Заксеном, хочет того или нет, она — с Либералитасом, отсеченная от прошлой жизни. Тистелла задумывается на секунду: верит ли она Финну настолько, чтобы поделиться наболевшим? Ох, во имя Юне… Она серьезно сомневается в Финне? Невозможно. Единственный человек, что ее всегда поддерживал, всегда был рядом и никогда бы в ней не усомнился. Кирс чувствовала: он не выдаст ее даже под страхом смерти. И от этого ощущения прежней близости, того доверия, что цвело еще в Верхнем мире, когда можно было говорить не боясь, ей становится теплее.  — … у Эльткрида, местного правителя, — продолжает она после небольшой паузы, и Финн чуть заметно расслабляет плечи, — Здесь трудно иногда, но я пытаюсь привыкнуть. Голос ее больше не надламывается, и она успокаивается, перебирает все ту мысль, что они вновь рядом. И ничто, никакие беды не страшны, по крайней мере, на то краткое время, что они смогли встретиться, убедиться, что целы, что живы и до сих пор помнят друг друга с теплом.  — Прости, — резко бросает Кирс и отворачивается, буравя взглядом пол, — Если бы не я, то ты… Финн одним рывком поднимается с места и опускается рядом с нею, вставая на колени.  — Не надо, — тихо говорит он со смешком и качает головой, — Я все равно бы не смог без тебя наверху. Так что так даже лучше. Тистелла глубоко вздыхает, словно боится, что от всех его добрых слов просто потеряет силы, и смотрит-таки на него. Сразу видны и легкие морщинки около глаз, и полуприкрытые веки, и бледнее обычного кожа, и даже чуть потрескавшиеся губы, потерявшие свой цвет.  — Финн… — в глазах стоят слезы, которые она не в силах сдержать. Ее друг совсем рядом, так, что руки протяни и коснешься лица, но нельзя. Рядом — свидетель, и так увидавший слишком многое. Да, Гончие выйдут на ее след — но ради встречи с Финном она готова перетерпеть такую малость. Раздается громкий хлопок, и с шумом дождя в поместье проникает привычный голос.  — Я вернулся! *** Они прощаются безмолвно, одними глазами говоря друг другу все, что не успели обсудить вслух. Кирс все еще полна накатившей тоски и безграничной вины, но он улыбается — как всегда, знает, как вернуть ей прежнее настроение — и прощает. Так просто, не требуя ничего взамен, он отпускает ей все грехи и лишь просит быть осторожной. Она едва заметно кивает ему головой и отворачивается, лишь только захлопывается дверь. Эльт что-то болтает, как обычно, искрится энергией и распинается то об одном, то о другом. В голове у Кирс на редкость пусто, словно выбросили все, что когда-то там было, и вытерли напоследок. Она почти не слышит своего господина, лишь кивает порой да осторожно, боясь оступиться и упасть, подходит к креслу и попросту падает, широко открытыми глазами глядя в сторону. Мужчина взволнован, кажется, кружит вокруг, интересуясь то ли о самочувствии, то ли о чувствах. Ей приходит на ум лишь одна фраза. Как ты могла забыть о родителях? За ней клубком бегут другие, не менее важные. Как она выбросила из головы Финна, свое незаконное обвинение, присланного убийцу, а потом и Риелит с Мерло? Просто предпочла позабыть обо всем, что оставила позади? Она так сосредоточилась на своей текущей жизни, что решила начать с полного нуля? А как же все принципы, коими она так гордилась? Ее вера в справедливость, ее искреннее желание восстановить правду? Ее доброта и бескорыстность? Выходит, не так уж она и хороша, как сама о себе думала. Но все можно исправить. Кирс засыпает в кресле с именами родителей на губах.