Воларды Виоленты

Я упал на пол, и бок пронзила такая кошмарная боль, что я взвизгнул, и слёзы потекли сами. — Ну-ка, ну-ка, дай посмотрю! — Боунс тут же опустился рядом на колени и отвёл полу моей куртки. — Не трогайте! — вскрикнул я, закашлялся и заскулил. — Паша, постарайся не кашлять! — быстро сказал доктор, а я ничего не видел, ослеп от боли и попытался отползти, но капитан придержал меня за плечо и сказал: — Погоди-ка, Павел, сейчас устроимся поудобней. И он сел на пол за мной, широко раскинув ноги, и осторожно привлёк меня, укладывая спиной себе на грудь: — Приди же, приди в мои объятия, лейтенант! — поддразнил он меня и осторожно вытянул из штанов подол моей рубашки, обнажая бок. — Ну, посмотри, Боунс, что там? — Да ничего хорошего, — заворчал доктор и закатил мне благословенную дозу обезболивающего. Я наконец перевёл дух. Боль ушла не сразу, но перестала быть такой острой. Я дышал мелко, как пёс, стараясь не набирать полную грудь воздуха, и капитан переместился, чтобы мне было удобнее. Пока мы устраивались, Боунс побродил по комнате, нашёл на спинке кресла лакейский холст и вернулся к нам, раздирая холст на полосы. Он опустился рядом с нами, поставил тут же кувшин с остатками эля, вынул из кожаной сумки мешочек с голубоватой кашицей и протянул руку. Мои волосы, взмокшие от пота, елозили по щеке Кирка, но капитан терпел, и я терпел, пока доктор Маккой осторожно пальпировал страшенный кровоподтёк у меня на рёбрах и даже осторожно простучал рёбра пальцем. — Ну, похоже, ты легко отделался, мальчишка, — сказал он и проложил глиной первую полосу ткани, увлажняя её элем. — Вдохни, но неглубоко! Как будто я смог бы глубоко! Он начал накладывать повязку, и я чуть было не попросил ещё одну дозу, но вспомнил, что действие первой не вошло в полную силу. Я повернул голову и вцепился зубами в воротник капитанской рубашки, и немножко поскулил и поплакал, если честно. Но совсем чуть-чуть. Доктор закончил работу, огляделся в поисках воды, чертыхнулся и сказал: — Спустимся в кухню, Джим! Что за варварство лечить в таких условиях. Хватит уже рыдать, Чехов, драгоценная госпожа всего лишь сломала тебе пару рёбер. Сейчас кто-то умоется, а кто-то наконец выдраит руки после этой сладкой дряни. Затем я дам тебе меторапан, и уже завтра полегчает, а через три-четыре дня будешь как новенький. Скажи спасибо, что лёгкое не повреждено. Мне только пневмоторакса недоставало для счастья! А так всё заживёт в лучшем виде. Капитан помог мне подняться, и я почувствовал дурноту. Но с повязкой двигаться было полегче, и я благодарно сказал им: — Спасибо, доктор Маккой. И вам, капитан, что нашли меня. А я уж подумал, что простою здесь до конца Гонки. — Почему это? — удивился капитан. — Госпожа так сказала? — Нет, но она была так… расстроена, — приходилось подбирать слова, глаза у Кирка были яркие-яркие. Какие же они на самом деле? Забыл… — Я не надеялся, что меня скоро расколдуют. Но подумал, что после Гонки всё прояснится, и либо госпожа победит и на радостях простит меня, либо победит мистер Спок и тоже что-нибудь придумает. Он мне очень помог, когда я запаниковал, — признался я, и Боунс хмыкнул: — Да уж, он тебе помог, парень! Да если бы не он, ты уже десятый сон бы видел в прихожей у Сванты, и рёбра у тебя были бы целы! Тут неотложная мысль пришла мне в голову, и я воскликнул: — Он же мне нужен срочно! Я должен ему кое-что важное сказать! Где он сейчас, а? — Нигде он сейчас, — проворчал доктор, чуть присел и протянул левую руку капитану. Тот принял её правой рукой, и получилось сиденье. А двумя оставшимися руками они обняли друг друга за плечи, и у живого креслица получилась спинка. Я вздохнул. Меня ещё ни разу не транспортировали таким образом. — Что стоим? — поторопил доктор. — Карета подана. Я сел и обнял их за шеи. Мы осторожно двинулись, и я заикнулся: — И всё же, мистер Спок… Это очень важно! — Прекрасно подождёт до завтра твоё важное! — пробурчал доктор. Мы уже спускались по винтовой лестнице в тёмную пустую кухню. — А Спок без тебя точно обойдётся! С руками у него беда. Сделать такое с контактным телепатом, это же уму непостижимо. А я тебе говорил, Джим, что космос — опасное место. А если у него чувствительность не восстановится? А если он с ума сойдёт? А если нужен вулканский целитель, где я его возьму? — Ну всё, всё, Боунс, — остановил его Кирк. — Мы эту песню уже слышали, она сейчас бесполезная. Завтра будем думать о вулканском целителе, а сейчас Пашу надо уложить. Павел, ты мне скажи, что хотел, я передам, — предложил капитан. — Он снова на скале сидит с Тауриком. Я с сомнением поглядел на него. — Что… Чехов! Ты что, мне не доверяешь?! — возмутился Кирк, но я стал очень хитрым за эти несколько дней и легко вывернулся: — Ну разумеется, я доверяю вам, капитан! То есть господин Старший наездник! — Кирк помрачнел. — Но моё важное — оно про Гонку, а вы с мистером Споком завтра соревнуетесь, и госпожа будет недовольна, если узнает, что я вмешался и кое-что растрепал. — Гонка завтра, вот и скажешь завтра, — вмешался Боунс, и я не стал спорить. К тому же мы добрались до кухни, и меня поставили на пол. Капитан полил Боунсу из кувшина, а я попытался пройти хоть немного сам. Не получилось! Голову вело, ноги заплетались, я сдвинул бедром стол и охнул. К счастью, они снова сцепили руки, и мы поехали к комнатам Сванты. Когда мы добрались, я уже просто висел на их переплетённых руках. Голова у меня как-то потяжелела и зазвенела, и когда доктор сказал: «Он как будто надрался, тебе не кажется, Джим?» — я снова хихикнул и запел: — Во мне был эль, медовый эль, он крепкий был и пряный! Ячменный солод в нём и хмель, и я ужасно пьяный! — Ну, а раз в ход пошла любимая песенка Скотти, то дело ясное, — усмехнулся доктор. — Чехов! Я тебя предупреждаю, Павел Андреевич, такими темпами ты до деменции допьёшься! — Не виноват он, Боунс, — сказал капитан. — В кубке что-то оставалось, да, Павел? Я энергично кивнул, потому что язык у меня уже совсем перестал подчиняться. — Так что всё важное оставляем на завтра. — Капитан и Боунс постучали, пронесли меня мимо Хэнка, открывшего дверь, и аккуратно уложили на мою замечательную подстилку. Я уснул, едва коснулся головой тощей подушки. Когда я проснулся, была глубокая ночь. Вокруг полная темнота, и я полежал, не шевелясь, глядя вверх, пытаясь сообразить, где я, кто я и когда. Я кубок? Нет, у меня есть пальцы, они шевелятся. У меня есть рёбра, и они чертовски болят. Но всё же не так, как в первый момент. Меторапан уже делал своё дело. Голова после пары часов сна стала лёгкой-лёгкой, и в неё немедленно стукнула моя важная мысль. Я перебрался с подстилки на пол, стараясь не издавать ни звука, и прокрался до двери. Хэнк обычно спит очень чутко, но сегодня, видимо, так напомогался Сванте, что не проснулся, даже когда я откинул щеколду. Вот так я и сбежал. К моей важной мысли пришла в гости вторая, гениальная мысль: раз мне так трудно передвигаться, почему бы не взять мой ранец и не полететь? И я отправился в своё первое убежище, в кладовку, и откопал в тряпье реактивный ранец. Это было последнее моё средство передвижения, ведь сапоги остались у Виоленты. — Считай, пропали, — вздохнул я. И осторожно надел ранец. Мистер Спок действительно обнаружился на скале. Только сидел он теперь на камне, с прямой спиной и высоко поднятой головой, будто он был игрушкой, которую кто-то тянул вверх на ниточке. Рядом костлявой грустной кучей лежал Таурик. Я подлетел к ним на самой малой скорости, дракон повернул ко мне слепую худую морду, и я тихо сказал: — Привет, О’Таурик. Узнал меня? Это я, Павел. Старик молча отвернулся. — Я знаю, вы сейчас не ответите, — обратился я к прямой фигуре на камне. — Но я на всякий случай скажу, а то, знаете, мало ли. Вдруг госпожа превратит меня завтра в тапочек. Или ещё во что-нибудь. А вам надо знать, что люди, превращённые в предметы, всё-всё чувствуют. И мисс Ухуре сейчас очень плохо и страшно. Но когда вы взяли меня в руки, пока я был кубком, я и вас тоже чувствовал. Я всё помню про собачек. Это же вы внушали мне — про собачек? Ну, я слышал, и мне помогло. Вы могли бы помочь мисс Ухуре, вот. Если бы как-то заполучили этот кулон. Ну, вот и всё. Спокойной ночи. И я полетел к Пасти. *** — Да чтоб тебя, Чехов! — воскликнул Хэнк. — Ну как так можно было? Почему меня не разбудил?! — Да пьян он был, да, Павлик? — Пьян я был ещё, — согласился Чехов. — Мало поспал, иначе сообразил бы, что в таком состоянии соваться к пчёлам — глупость. — Да не глупость, а самоубийство. Давайте я дальше расскажу! — Пусть Павел рассказывает, Хэнк! — А мне нечего, — застенчиво сообщил Павел. — Я про это почти ничего не помню. Ну, летел, ну, нырнул в Пасть и снова летел-летел, пока не увидел грибы! — Грибы! — сокрушённо повторил Хэндорф. — Огромные такие грибы-трутовики на скале, чёрно-жёлтые, и вокруг что-то копошится, всё время движется и жужжит так, что у меня полная голова стала этого жужжания, и я не думая как схвачу один гриб да как оторву всю шляпку метра в полтора! Ну, может, чуточку поменьше. И улетел поскорее прочь, вперёд и в небо. И знаете, поднимаюсь вверх и как в кошмаре вижу, что со мной вместе поднимаются никакие не пчёлы, а целые зверюги, и у каждой шесть волосатых лап свисают по бокам. И все эти косматые зверюги внимательно смотрят на меня. По глазам у пчёл не понять, куда они смотрят, но я ж кожей почуял, что пялятся на меня! Здоровые твари, каждая размером с мяч для сквоша. Молча поднимаемся, жужжим, тащим гриб, и думаю я: ну вот и всё! Сейчас ухнешь на дно ущелья и скажи спасибо, если просто утонешь в речке на дне! Там на дне речка была, — добавил Паша. — И вдруг слышу голос капитана: «Чехов, вперёд, на полной скорости, марш!» — и, не задумываясь, выполнил команду. Сам я уже ничего не соображал. А позади тот же голос скомандовал: «Бизарра, фас, девочка! ОГОНЬ!» И всё над Пастью осветилось. Я тормознул ранец, опустился и просто сел на землю, обнимая гриб. Пах он замечательно, и голова закружилась ещё больше. Сижу, значит, спиной к Замку, смотрю вниз, на Пасть вдалеке. Тут мимо меня прошёл Таурик и направился к Пасти. Заряд у Бизарры закончился, и она переводила дух, и Таурик встал рядом с капитаном на своих кривоватых лапах, нагнул голову и выпустил из ноздрей не огонь, нет. Дым. Столько дыма, что я потерял из виду и Пасть, и капитана, и Бизарру. Затем они все вышли из дыма и направились ко мне. Я так и сидел, дурак дураком, пока капитан снимал с меня ранец. — Эх, Чехов, Чехов… — вздохнул он, глядя на меня сверху и держа ранец в одной руке. — Ты же мог погибнуть, дурачок. — Спасибо, капитан. Вы снова меня спасли. Как это вы там оказались так вовремя? — Как чувствовал, что ты начудишь. Не надо было тебя оставлять без присмотра. Не к Сванте бы тебя тащить, а у Боунса положить, уж он бы глаз не спустил. Кто ж знал, что старая карга Хэнка умотала. И, Хэнк, чтоб ты знал, капитан тебя нисколечки не винит. *** Хэнк с отчаянием махнул рукой. — Проснулся, когда Сванта пробежала мимо меня к двери. Кинулся за ней, от Замка по хребту вниз, к нехорошему месту. Увидел там клубы дыма, Пашу с сотами размером со стол, и капитана с десантным ранцем. Ничего не понял, а уж мимо, обратно к Замку, протопал старый слепой дракон мистера Спока, и ещё один дракон пролетел над нами в противоположном направлении, опустился рядом с Чеховым, и с него спрыгнула госпожа Виолента. — Вы с ума сошли! — сказала она, переводя глаза то на Павла, то на капитана. — Эрд Павел, ты сошёл с ума! — Боги милостивые, это же соты! — вскрикнула Сванта, в ужасе зажала себе рот одной рукой, а другой показывает на Пашу. — Госпожа моя, он говорил, что ему нужен мёд, но кто же мог помыслить про такое? Лезть в Пасть! — Кто же мог помыслить, — медленно повторила госпожа Виолента, — что слуга осмелится на такое… — Он опьянел, госпожа, пока был кубком, — быстро вставил капитан. — Он не понимал, что делает. — А когда он прятал эту вещь, он тоже был пьян?! — крикнула Виолента. — Как ты посмел скрыть что-то от своей госпожи?! Я долго ждала, когда ты расскажешь мне про ваш кораблик в кустах! Надеюсь, ты понимаешь, что я не могла не уничтожить его! Но я простила тебя! И как ты отблагодарил меня за великодушие?! *** — Погоди, Хэнк, это я помню, — сказал Чехов. — Меня как приложило пониманием, что я только что выдал последнее, что у нас оставалось от нашего мира — сдал ранец, можно сказать! Вот дурак! — Ой я дура-ак, — я так и сказал. Надо было выкручиваться. — Я же про ранец-то забыл! Я же спрятал костюм, когда пришёл в замок, а после столько всего произошло… — Хитришь со мной, эрд? — Виолента наклонилась, постукивая стеком по голенищу. — Подумать только, забыл про вещь из своего мира! — И тут, — снова вмешался Хэнк, — Чехов на неё как посмотрит и как закричит: «И верно ведь, забыл!». Госпожа от неожиданности распрямилась и уставилась на него сверху, а Чехов орёт: «Пчёл же мёртвых надо! Мне нужны мёртвые пчёлы!» Вскочил, охнул, согнулся, посмотрел на соты и — бац! — сунул всю эту душистую штуку госпоже прямо в руки! А сам у капитана ранец хвать и кричит: «Отдайте, капитан, я должен вернуться в Пасть! Мне нужны мёртвые пчёлы!» «С ума сошёл», — охнула Сванта, а госпожа торопливо сказала: «Будет тебе, эрд, я вижу твоё усердие, а смерти твоей мне не нужно! Ты заслужил наказание, но смерти в Пасти не заслуживаешь! Иди поспи! Завтра я придумаю тебе наказание за твою хитрость, а пока…» Она передала соты Сванте, та всучила их мне и махнула рукой, чтобы я тащил их в Замок. Я оглянулся. Паша бродил между госпожой и капитаном, лохматил волосы и повторял: «Ну как же без подмора, ерунда выйдет, а не лекарство, без мёртвых пчёл!» А ранца я больше не видел, исчез он, как не бывало. И фазера, кстати, пашиного тоже. Не иначе госпожа наведалась в кладовку. «Позови его, — проворчала Сванта. — Друг он тебе? Ну вот и позови, пусть с нами идёт. Э, да не понимаешь ты… » А я с сотами этими и правда тормозил. «Эрд Павел! — крикнула Сванта. — Не слышал разве приказания госпожи? Иди спать!» И дождалась его и отконвоировала до самого Замка. *** — Вот когда мы узнали, как казнят людей в Пасти, — продолжил Павел. — Привяжут верёвку к ногам бедолаге и опускают вниз головой, а в руках у него корзина, привязана к другой верёвке. Пока пчёлы не поймут, что их грабят, жертва успевает наломать мёду в эту корзинку, чтобы семью его не тронули и помогали всем миром, вот так. Сам уж мёртвый висит от укусов, а для госпожи добыл драгоценный мёд. Казнили так нечасто — как запас мёду подойдёт к концу, так и назначают казнь. Сванта нам в ту ночь много наворчала и ответила на все вопросы. А я ей успел сказать, что без подмора, без пчелиных мёртвых телец, не выйдет моего лекарства и не вылечатся её бедные пальцы. — Да уж чего-чего, а этого добра полно у нас! — сказала она, подтыкая мне тощее одеяльце. — Мы воларам в еду подмешиваем этих мёртвых пчёл, так что не вздумай дурить, не надо искать мёртвых пчёл! — О, — сказал я с облегчением (понятия не имел, как добыть подмор без ранца!), — а раз так, то ты излечишься, бабушка Сванта. Надо настоять одну часть подмора с двумя частями мёда и водки. Ну, или чего-нибудь хмельного. Мёд с водкой — он, смотри, разогреет больной сустав. А подмор его вылечит. Перед сном тёпленькую смесь наложи на больные пальцы и замотай. Подержи так полчаса-час, вымой руки и спи. Это в нашей семье рецепт вернейший, проверенный. Отвечаю. — Отвечаешь ты, — растерянно сказала Сванта, и я закончил, уже проваливаясь в сон: — Точно запомнила? Три части. Но непременно настоять! Спокойной ночи. И мне опять приснилась собака. Белая собака с большим чёрным носом. Или три собаки? Скорее три. Сразу три собаки мистера Спока нюхали моё лицо, пока голос Хэнка не прошептал: — Ты ещё откуда взялся?! А ну брысь! Дай поспать человеку! Собаки ответили разными голосами: — Пых! Фиу! Гафс! И я открыл глаза. Правильно говорит доктор Маккой: алкоголь зло. Не три собачки надо мной, а одна, и вообще не собака, а дракончик — маленький ещё, с овчарку, но голов целых три штуки, и все с интересом уставились на меня. — Ты не бойся! — зашипел голос Сванты, — он безобидный, урод-то мой! Забудь про него, спи! И ты забудь, окаянный, не видел ничего, понял ли? Ох, боги, отведите беду, ведь госпожа думает, что он умер! А я, дура старая, прячу! — Какой же он урод? — удивился я и погладил дракончика по левой голове. Средняя и правая головы изумились и распахнули янтарные глаза. — Надо же, какое чудо! Живой Горыныч! — Кто?! — вскрикнула Сванта. — Как ты сказал? — Вот это и есть ребёнок Испепелины? — пробасил Хэнк и погладил дракона по правой голове. — Хороший какой. — Средняя голова упала на мою подстилку, закрыла глаза… и вы не поверите, застонала от удовольствия. — Как ты назвал его, эрд? — строго спросила Сванта. — Никак я его не называл…. А, Горыныч! — Не годится имя! Не нравится ему! — Так это не имя, это порода! — Порода такая? — с живым интересом спросила Сванта. — Может, он никакой и не выродок? — Да вы что! — возмутился я и осторожно уселся. — У нас в России такие драконы были легендарными, Змеи Горынычи, это вам не шутки! — И все, значит, с тремя головами? — Именно, что с тремя! Но когда драконы вымерли, Горынычей тоже не осталось. Только в сказках и в былинах. А у вас смотрите — живой-здоровый! Редкость-то какая! Чудо природы! — Чудо природы, — повторила Сванта и машинально погладила малыша по средней голове. Теперь все три головы прикрыли глаза и заныли в унисон. — Придётся госпоже признаться. Растёт он, скоро не смогу прятать. Ох, накажет госпожа старую дуру…. А и пусть накажет, пусть бросит меня в Пасть! Не дам из дитёнка клавиш понаделать! — Пых! Фиу! Гафс! — Тише ты, Пофигас! — шикнул я. — Ворлу! — ответили головы и выпустили три аккуратных облачка дыма. — Принял! — охнула Сванта. — Ты назвал волара, эрд! Она пригорюнилась, вытерла глаза концом платка и плаксиво сказала: — Вот ты уже и дымный волар, вот уже и вырос! Ну, теперь нет другой дороги, кроме как всё рассказать госпоже. Утром расскажу, может, подобрее будет перед Гонкой. Может, не казнит… Так мы познакомились с Пофигасом, воларом редкой породы Змей Горыныч. Мне откуда знать? Может, и бывает такая порода. Сказки же не врут, верно? Я уже проваливался в сон, но ещё слышал голос Сванты, которая не могла уснуть и не давала спать Кексу. — А правила у Гонки простые. Ни коснуться земли нельзя, ни взлететь выше стен. За тем следит господин С-неба-смотрящий. На этой Гонке — добрый лорд Редегаар. Он хороший С-неба-смотрящий, справедливый. На Гонке ведь всякое случается, волардам позволено и пихаться, и драться бичами. Но калечить волара ради победы запрещено страшным запретом. За этим тоже следит С-неба-смотрящий. И, рассказывают, на Гонке десять лет назад он отнял победу у своего воларда и отдал второму долетевшему. Его волард погонял волара слишком жестоко, всего исхлестал. Говорят, лорд Редегаар после Гонки исхлестал его самого в кровь, отнял чешую и отправил в чистильщики. Госпожа Виолента пожаловала тогда Редегаару обруч с драгоценным камнем — драконьим глазом, и он всегда надевает его, когда бывает С-неба-смотрящим. Часто бывает, но не всегда. Другие лорды тоже получают эту честь. Ну вот, а ещё есть Со-стен-смотрящие, по нескольку на каждом витке. Это уважаемые люди, главы Гильдий. И когда Гонка завершится… — А долго ли идёт Гонка? — спросил Хэнк. — А то неведомо, — ответила Сванта. — Бывало, что всего за пять минут кончена вся Гонка. А бывало, что След и по часу крутил наездников! Кажется, уже заходят на второй виток… а нет! Снова вылетают из первых Врат — и всё сначала. И крутит их так, и вертит, пока половина волардов из сёдел не повылетает. А бывает, что всё гладко. — Отчего же это зависит? — прогудел Хэнк. — Да кто ж его знает, от чего зависит. От Следа и зависит. Магия! — След охраняет Замок, верно, Сванта? — Да уж так и есть, будь уверен! Рассказывают, пару столетий назад жил на свете могучий морской лорд Пента. И послал он будто отряд своих разбойников, чтобы захватили для него замок. А вот что было дальше. След пустил их в первые Врата, и пошли они по виткам, но быстро им надоело. «Расшибём врата да пойдём прямой дорогой! — закричали они. — Так путь короче!» И ну ломать вторые Врата! Однако решётка ни с места. Тут и над первыми Вратами решётка упала сама собой. А дальше, говорят, поднялась над Следом золотая пыль и ничего не могли уж разглядеть ни из замка, ни с неба. Что-то делалось там, внутри Следа, только слышны были крики да визг, а потом пыль рассеялась, и все Врата открылись сами собою. Стражники кинулись внутрь и нашли только обезображенные трупы, вот как. Черепа размозжённые, кости поломанные, будто метало разбойников о каменные стены со страшной силой. Больше уж к Замку недобрые люди не совались. Говорит человек перед Вратами, зачем идёт в Замок, и магия обман сразу распознаёт. Ну, а если ты добрый эрд, то пройдёшь легко. Вот как ты прошёл. Так о чём я говорила?.. Перебил меня, окаянный! Так вот, когда Гонка завершится и все добрые эрды разойдутся, в парадном Зале у нас будет пир Смотрящих, и вот уж будет разговоров, вот рассказов-то будет! Тогда-то мы с тобой и послушаем, что было. Ещё до зари поспим немножко и пойдём пир готовить. Столько работы, не присесть! Гонка? И-и, дурачок, Гонка — это не для нас! Наше дело — чтобы столы от еды ломились и чтобы у Смотрящих ни в чём не было недостатка. Чтобы госпожа наша была нами довольна. Гонка — это, милый мой, для господ и для эрдов, чтобы работали усерднее. Чтобы у зевак было о чём языки почесать весь долгий год, а у мастеров чтобы работа была. Ведь сбруя, кожи, ткани, хлебы, мёд — всё это будет веселее раскупаться, ежели будет украшено именем победителя! Оттого и хотели мастера победы Привадо, что надеялись сбыть все излишки, много товара понаделали с его именем за семь-то лет! А теперь у Привадо шансов совсем мало, будет новый победитель, и что ты думаешь? Не мы одни с тобой пропустим Гонку. Во всех мастерских люди уже готовы встать к горнам и печам, и как только Гонке конец — тут-то и начнётся другая гонка! Кто первым успеет выложить на прилавок упряжь победителя, да любимую пищу победителя, да упиться в хлам элем победителя! А на рынке что будет! Я тебя вечером отпущу, так и быть, это же твоя первая Гонка. Сходишь, купишь себе бляху какую или бич. Этого добра мно-ого будет. И мне эля купишь. Попробую то средство, о каком су-лорд Павел толковал. И я улыбнулся и заснул. *** Наступило утро сетры, день Гонки воларов. Я ещё досыпал, а по прямой, как копьё, дороге, по которой мы с Хэнком шли к Замку, уже двигались люди. На Гонку прибыли эрды из соседних земель, рынки трещали от привезённых товаров, а гостиницы были переполнены много дней назад. Я спал, а люди чинно двигались, и впереди шли главы Гильдий и пажи со штандартами. Нарядные девушки звенели тамбуринами, а барабаны стражи отбивали такт. Я всё это пропустил. Не видел, как, гильдия за гильдией, эрды с семьями поднимались по крутым каменным лестницам на стены витков Следа и расходились по ним. На самый обширный дальний виток поднимались Гильдия Дарующих удовольствия и Гильдия Чистильщиков, и чем ближе к внутреннему витку, тем одежды становились богаче, а люди высокомернее. Самый малый виток буквально опоясывал замок. Лорды величественно сошли на стену и уселись в свои кресла, как на Церемонии. Здесь виток и весь След завершались большой площадкой, и лордам предстояло увидеть вылет победителя и завершение Гонки. Все семь кресел выстроились здесь, на стене над площадкой, и только центральное кресло Виоленты ещё пустовало. В ту самую минуту, когда толпа, затаив дыхание, ожидала вылета воларов, госпожа стояла над моей подстилкой, смотрела на меня сверху и постукивала стеком по ботфорту. — Позвольте, госпожа моя, я помогу ему подняться, — услышал я голос Кекса и открыл глаза. — Болен он ещё. — Это ничего, — произнесла госпожа задумчиво. — Вставать ему не нужно. — А как же Гонка, госпожа моя? — тихо спросил я. — Я её не увижу? Ты наказываешь меня? — Что? — она удивилась и завела руки со стеком за спину. — Я не наказываю тебя. Я оказываю тебе великую честь. Что-то не по себе мне стало от этой неизвестной чести. Предчувствие у меня появилось очень нехорошее, и тут вдруг Сванта выступила вперёд и согнулась пополам перед Виолентой, упираясь в колени натруженными руками. — Прости старую дуру, милостивая госпожа моя! Виновата, ох как виновата старая Сванта! Смилуйся надо мной ради Гонки, ради всех богов! Ведь я скрыла от тебя детёныша Испепелины! — Про Пофигаса ты? — спросила спокойно Виолента. — Распрямись! Накажу ли я свою старую кормилицу за то, что она сохранила для меня редчайшего волара на все ведомые земли? Конечно, нет. — Госпожа всё ведает, — с убеждённостью религиозной фанатички сказала Сванта, распрямляясь. — Чего не сделает старая Сванта ради своей госпожи? Нет такого дела! Только прикажи! — О, я знаю, знаю, — ответила Виолента, и её глазищи, немного раскосые, тяжко уставились на меня. — Эрд Павел. На этой Гонке повелеваю тебе быть моими глазами. Хочу видеть момент моего триумфа со стороны! Как славно я придумала! — А что ты придумала? — робко спросил я, пытаясь сесть, но она упёрла стек мне в грудь и произнесла: — Мои глаза на этой Гонке! Хорошо запоминай, эрд Павел! И что-то изменилось. Что-то изменилось так сильно и резко, что я потерял ориентацию. Смотреть я мог теперь только вперёд и не видел ничего похожего на скромное жилище Сванты. Перед моими глазами мистер Спок накладывал седло на волара и отпускал путлища подлиннее. Я растерянно рассматривал чернёные стремена в виде голов дракона и заметил, что мастер, делавший их, позаботился даже о крохотных зелёных глазках, из-за чего драконьи морды казались живыми. Мистер Спок был одет в чешуйчатую куртку, кожаные штаны и ботфорты, на руках перчатки с раструбами. Табарда на этот раз он не надел, но зато вальтрап под седлом Таурика отличали его цвета — тёмно-зелёный с бордовым. Вдруг мною повели в сторону, и я увидел других волардов. Все они были одеты точно так же, и у всех вальтрапы разных цветов. «Это чтобы сверху было видно С-неба-смотрящему», — подумал я. — Господин мой, все здоровы, — раздался голос доктора Маккоя, и мной мотнули так резко, что голова могла закружиться… если бы она была. Увы, пришло сокрушительное понимание, что я теперь — только зрение и снова нет у меня ни рук, ни ног. Похоже, я смотрел туда, куда обращал свой взор господин Редегаар, и сейчас видел усталого доктора, тоже в чешуйчатой куртке с алым изображением детёныша дракона, с хвостом, свёрнутым спиралькой. Через плечо Маккоя висела кожаная сумка с таким же знаком. Милый символ, я бы оценил… если бы не страдал в этот момент от понимания, что стал янтарным камнем с чёрной полосой, украшавшим обруч на лбу Редегаара. Я вздохнул про себя. По крайней мере, не дурацкий кубок, который пялится только вверх. Я теперь увижу всю Гонку. Надо успокоить дыхание, нас же учили. И смотреть. И запоминать.