Как играть с Большой Птицей

      Вот уже не первую ночь Большая Птица проводил почти без сна — сильно беспокоило колено, особенно в первые часы нового дня. Празднование принятия Закона: компания, разговоры, песни, спиртное и ещё бог весть что хорошо отвлекли, но не излечили. Наутро боль вернулась. Гордый Стервятник почти не подавал виду, хромал чуть сильнее обычного и старался усесться каждый раз как можно более удобно. Иногда по ночам помогали прогулки. Странный факт, но, когда он ковылял по тёмному коридору вместо того, чтобы корчиться в постели, хоть и не всегда, но становилось легче. Парень представлял себя большим крылатым созданием, парящим над камерным миром Дома.       После первого с момента возвращения Ральфа визита в его кабинет, уже за дверью, Стервятник понял, что оставил внутри свою третью ногу. Возвращаться жутко не хотелось, вечер обещал быть приятным, поэтому было принято решение оставить всё как есть.       Потом, проснувшись под утро от возмущений в колене и гула в голове, парень решил просто-напросто выкрасть трость, если можно было так назвать изъятие собственной вещи. Открыть замок не составило труда, но опрометчивое решение показалось глупым уже после того, как было выполнено. В голове созрел план. Стервятник вернул предмет, откуда забрал, а после благополучно прятался от воспитателя весь день — какое-никакое развлечение.       Вечером Папа Птица вспомнил, что поручал своим деткам рассадить разросшийся декабрист. Послушные маленькие птенчики, разумеется, выполнили наказ папочки, и между огромными вазонами с напольными растениями теперь красовались горшки с этим кактусом*. Один из них Стервятник и прихватил. Вид когда-то великолепного, а ныне отошедшего в мир иной хлорофитума на воспитательском подоконнике удручал. После подмены, перед тем как покинуть комнату, Стервятник остановился в проёме между стеной и шкафом и засмотрелся на Ральфа. Негромко и невероятно сипло похрапывающего в обнимаемую подушку. Воспитатель спал в майке, укрытый одеялом по поясницу. На самую малость смугловатых плечах еле просматриваемые при нормальном-то освещении и почти незаметные сейчас, под луной, располагались светло-розовые круги и точки. Но птица их видел отчётливо, каждый след, каждое пятнышко для него почти светились. Он их чувствовал своим нутром и своими зубами. ***       Стервятник на Изнанке освоился быстро. В то время они с Коршуном любили бороздить просторы небес. Так приятно после нудных одинаковых дней Дома выбраться на свободу. Поднимешься в небо и летай, пока не выбросит обратно. Сильные крылья невероятных размеров с такой лёгкостью поднимали обоих ввысь, ветер трепал перья. Коршуну особо нравилось ловить его потоки и, совсем не взмахивая «руками», плыть по воздуху над лесами, полями, горами. А ещё им обоим нравилось пикировать, ловя в острые когти какую-нибудь зазевавшуюся полёвку. Если выбрасывало после таких манёвров, приходилось потом ещё целый день делать вид, что всё в порядке, при этом почти ни черта не слыша. Зато это подтолкнуло братьев на освоение техники чтения по губам.       Бороздить небеса было опасно, но что ещё оставалось братьям с тремя ногами на двоих. Ходили они с трудом, но зато летали…       Один такой полёт закончился трагично. В тот раз они застряли на изнанке довольно надолго. Сиамцев, спохватившись, на третий день определили в палату Могильника. В реальности к моменту выхода прошла неделя. Они как раз устроили шуточные соревнования в скорости, разумеется, Коршун летал в разы быстрее, но сам факт состязания был забавен. Во время одного из пике сиамцев одновременно выбросило. Только скорость Коршуна была намного больше, чем у Стервятника, и его, как бы, начало, но не успело выбросить.       Рекс еле как разлепил глаза, в них словно насыпали целый грузовик песка. Тело почти не слушалось, из локтя торчала игла капельницы. Рядом кемарил, устроив голову под костлявым боком, Конь. Это несколько удивило Стервятника, но он узнал стены, звуки и запахи Могильника. Слева послышался противный писк аппаратуры. Парень с трудом повернул голову и увидел на соседней кровати брата. Тот не дышал. Из носа медленно текла кровь. В палату ворвался дежурный паук — совсем молоденький, а перед глазами у Рекса всё потемнело. В тот день, а точнее, в ту ночь, он и некоторые другие обитатели Дома узнали, что у птиц в клювах тоже есть зубы. Худенький слабенький парнишка разнёс к чертям всю палату, когда понял, что его брат, его сиамец, его частичка, он сам… мёртв. Конь, как понял, что близнецы очнулись, точнее, один из них, как и было наказано, сразу ускакал за Ральфом, который подоспел как раз вовремя. Он помог скрутить сонному и неуклюжему членистоногому эту юркую, невероятно сильную и кусающуюся соломинку. Парню вкололи успокоительное, от которого сознание Рекса, как ни странно, немного прояснилось. Он был, словно в тумане, тело казалось ватным, но он начал осознавать, что происходит. По щекам потекли слёзы. Двое взрослых мужиков стояли рядом с близнецами в совершенной растерянности.       — Ты ничего не видел, — вдруг отрезал Ральф, посмотрев на паука. Глаза того округлились, он итак был в шоке, а теперь ещё добавилось. Воспитатель сгрёб в охапку вяло сопротивляющуюся птицу и вышел из палаты, бросив топтавшимся около дверей логам, Коню и Пузырю, — Помогите тут всё привести в порядок.       Никто и не думал сказать хоть слово против этому пробирающему до костей голосу.       Только через несколько часов, посмотрев на себя в зеркало, дежурный обнаружит у себя следы от укусов, которые не пройдут потом даже спустя несколько лет. ***       Стервятник, припавший к стене от накативших воспоминаний, мотнул головой. Ральф за это время развернулся на спину и лежал сейчас в довольно удобной позе для того, чтобы… Тень стоял над воспитателем, не пропуская на него лунные лучи. Фигура наклонилась, и длинные ранее соломенно-русые волосы повисли, почти касаясь мужского лица. Макс вытянул худые руки и накрыл ими шею, сильно сдавив.       — Стой! — Прошипел Стервятник, глаза его округлились. — Не смей! Какого хрена ты творишь?! — Ральф задышал тяжелее, а вскоре закашлял, положив руку на горло, однако не то чтобы проснулся. Так, похлопал ничего не видящими глазами, когда Тень отпустил его шею, а спазм спал, и отвернулся на другой бок, собираясь дальше смотреть сны.       Стервятник скривил губы и направился в сторону своей спальни. Чего и от кого он никак не ожидал, так это подобного поведения от собственного брата по отношению к человеку, буквально спасшему Рекса от психушки. А именно там бы он оказался, в отделении для особо буйных, если бы не Ральф в ту ночь.       Горшок с умершим растением уместился куда-то в угол. Не стен, других горшков, побольше. Стервятник забрался в постель, накрылся одеялом с головой и погрузился в тревожный сон, находясь в крайне смятенных чувствах.       Утром в столовой его выловил Р1. Про растение он не сказал ни слова, возможно, не заметил. Зато предложил сыграть в шахматы после медосмотра. Стервятник согласился, но предложил начать прямо сейчас.       — Я свой ход уже сделал. Пешка — f3. Вы ничего не заметили в своём кабинете сегодня утром? Ваша очередь, — он широко улыбнулся, демонстрируя дёсны и направился в сторону Могильника. Дико хотелось курить, но это после.       Стервятник намеревался пройти все восемь кабинетов как можно быстрее. Нога безумно ныла, долго терпеть, демонстрируя лошадиное здоровье, парень бы не смог. Однако и о проблеме паукам знать не стоило. Оставили бы, чего доброго, в могильнике на лечебную терапию в лучшем случае на неделю. Велико счастье.       Тени сегодня видно не было. Он словно испарился. Это заставляло Рекса немного нервничать. Такое уже случалось не единожды. В моменты отсутствия Макса нога начинала болеть особенно сильно. Потом брат возвращался, становилось легче. Кроме этого, без Тени Стервятник чувствовал себя совсем одним, словно кроме него в этом мире никого и не существовало.       Вот первый кабинет: измеряют рост и вес. Немолодая паучиха в теле негодующе покачала головой.       — Когда же вы есть начнёте? Кожа да кости. Ужас!       — Тогда, когда вы перестанете, — оскалился Стервятник и уковылял от оторопевшей врачихи. Он никогда не отличался хамством или ярко выраженной беспричинной грубостью, однако в «эти дни», дни смертельной боли в ноге, он иногда позволял себе срываться.       Очереди двигались резво. Это был не общий ученический медосмотр, а погруппный. Третья и четвёртая проходили его вместе, в связи с обоюдной немногочисленностью под строгим контролем Чёрного Ральфа. Воспитатель сидел тут же в углу на стуле и что-то читал, периодически пробегая взглядом по мальчишкам. Меньше тридцати человек на восемь кабинетов — смех. Проходили быстро, даже несмотря на славу самых больных групп в доме. Особенно долго в кабинетах мурыжили колясников. Их надо было вытаскивать из транспортных средств, чтобы взвесить, измерить рост, осмотреть. Неразумные капризничали. Всякое случалось.       Где-то в глубине могильника послышались возмущения Табаки. Кто-то из пауков случайно, а может быть и нет, пнул мустанга. За свою лошадку хозяин мог порвать кого угодно.       Стервятник вздохнул. Стоять было неудобно. Хоть парень и не демонстрировал этого, внутри он уже весь извёлся. Ральф подырявил его немного изучающим взглядом, явно что-то подозревая. Встал, зашёл в один кабинет, в другой, а после подошёл к Большой Птице.       — Теперь и я сделал свой ход. Пешка — е5. Спасибо за растение, но ухаживать не обещаю, — он вернулся на своё место. Лицо не выражало совершенно ничего, однако в голосе слышались нотки доброжелательности и озорства. Стервятник сузил глаза, стараясь быстро сообразить, как именно сходил Р1. Зачем он ходил в кабинеты, что и кому говорил? Всё выяснилось за очередной дверью. Птицу осмотрели, что-то куда-то записали и отпустили неожиданно оперативно. Оставалось ещё три кабинета.       После осмотра Стервятник, хоть и прошёл его быстро, всё-таки ненадолго задержался. Надо было проконтролировать все ли птенчики тут были и всё ли в порядке. Разумеется, опасения подтвердились. Куст был оставлен на четыре дня, паукам не понравилось его тяжёлое дыхание. Одногруппники сочувствующе похлопали паренька по спине, сказали пару ободряющих слов, которые не особо возымели эффект на вялого неразумного.       О своём следующем ходе птица думал долго. Непросто было придумать что-то путнее, чтобы можно было считать ходом не пешки. После обеда боль в колене совсем разгулялась, пришлось лечь. Сначала парень ещё как-то терпел, но потом стало только хуже. Боль свернулась тугим узлом где-то в середине колена. От неё расходились неприятные горячие сферообразные импульсы и пульсации, которые, будто отражаясь от кожи, возвращались куда-то в центр. Из-за этого нога немного припухла, а температура поднялась. Иногда помогали лёгкие постукивания, они успокаивали боль на некоторое время. Но не в этот раз. Ещё была музыка. Весь день в третьей орал магнитофон, то прибавляемый птенчиками, то наоборот. Музыка помогала Папе Птице ненадолго успокоиться, она как бы заглушала боль, но продолжалось это недолго, а ближе к вечеру тарахтелку и вовсе выключили, у всех, вместе с папой, началась мигрень.       Стервятник корчился и ёрзал, то обнимая колено, прижимая его к груди, то наоборот, стараясь выпрямиться и отдалить от себя ногу. В такие моменты к уже взрослому почти мужчине приходили мысли, зародившиеся ещё в раннем детстве: «Может быть было бы лучше, если бы ногу отдали Максу? Может быть, у него она бы не болела? Может, это было бы более правильно» — и всякое в этом духе. Вокруг вожака плавал Гупи, периодически отходя, чтобы высморкаться. Он заботливо менял сначала полотенца, а потом и спиртовые примочки, и всяческие травяные компрессы, поил странного вида слишком зелёным чаем, таким гадким на вкус, что даже у Большой Птицы сводило зубы. Хотя это ощущение на несколько секунд отвлекало от боли.       На ужин Стервятник, разумеется, не ходил. Ему принесли пару бутербродов, но от одной мысли о еде птицу вывернуло на пол не переварившимися остатками обеденного кофе и желудочным соком. Убрали, приоткрыли окно, насколько это было возможно. Повалил первый в этом году снег. Когда начало темнеть, включили только единственный в комнате настенный светильник. Вокруг него давно уже обвился плющ, не давая своими листьями свету толком расходиться в стороны. Никто ни на что не наедет, ни обо что не споткнётся, по крайней мере, по причине темноты, — ну и замечательно. Вожаку нужен покой.       Ближе к ночи вернулся Тень. Фигура обошла вокруг кровати брата, поцеловала его в лоб и присела рядом. Стервятник надеялся, что вот сейчас-то станет полегче, как всегда. Но «как всегда» не случилось, боль только усилилась и со стороны вожака начали раздаваться негромкие стоны. Парень развернулся спиной к большей части своих птенчиков и уткнулся носом в подушку. Он не хотел показывать свою слабость, однако деваться некуда. Макс встал с кровати и подошёл к ее спинке, опираясь на изголовье. Он нависал над братом, смотря в скривлённое от боли лицо, притом, что его собственное лицо выражало в этот раз не тоску и сочувствие, а отрешённость. Боль повисла над Большой Птицей.       Обезболивающее… оно никогда не помогало Стервятнику. Боль, которую он испытывал, была не совсем физической. Кроме этого аспекта в списке причин стояли вина, самовнушение, тоска и другие пункты, напрямую не связанные с процессами, протекающими в организме. Поэтому даже после принятия таблетки парню почти не становилось легче.       В какой-то момент птица понял, что провалился в бред. Это была не изнанка, однако сознание прыгало, как и картинки перед глазами. Иногда Стервятник выплывал, чувствуя холодные руки Гупи и смену компрессов на ноге и теперь ещё и на лбу. А Тень так и стоял у кровати, опираясь рукой о спинку и нависая над братом. Гуппи поёживался, когда задевал эфемерное тело, но всё прекрасно понимал и быстро отходил.       Неожиданно в сознании больного всплыли шахматы. Он сыграл сам с собой несколько партий, а потом подумал о Ральфе.       — Я должен сделать ход… — послышалось с его стороны среди ночи. Мало кто из птиц спал в это время. С самого начала, когда они разделили траур со своим вожаком, они приняли и его чувства, становясь элементами единого целого. Каждый ощущал почти физически, что их Папочке сейчас плохо. Конечно, они не испытывали той всепоглощающей боли, но понимали, как ему сейчас тяжело. — Ральф… я должен сделать ход… конь или слон…?       Конь напрягся. Слон поднял слипающиеся глаза на вожака и промямлил:       — Может, всё-таки позовём Ральфа? — В комнате начались возня и тихие переговоры под аккомпанемент стонов вожака. Конь нехотя вылез из-под одеяла, сунул ноги в большие ортопедические ботинки, умело задекорированные под рокерские, накинул куртку, увешанную цепями, гайками и клёпками прямо поверх пижамы, взял фонарик и вышел в коридор. Сделав несколько шагов, он заметил, что из-за двери показалась голова Слона.       — Пошли, — он мотнул головой с распущенной гривой, и высокий детина, смущённо хлопающий глазками, высунулся следом, шагая в сторону воспитательского кабинета.       У двери ждать пришлось долго. На стук никто не реагировал. Чтобы не перебудить весь коридор, Конь принял решение открыть дверь по-своему. Он не владел отмычками так же искусно, как Папа Стервятник, однако тоже кое-что умел.       — Нельзя же, — промычал Слон, оглядываясь по сторонам.       — Тише ты, — зашипел Лог. — Лучше так, чем шуметь.       Провозившись минут пятнадцать с замком, птицы, наконец, попали в апартаменты Ральфа. Удивительно, как их никто не застукал. Осуждать вряд ли бы кто-то стал, однако вопросы обязательно бы задали. Не сейчас, так завтра, не им, так вожаку, не вслух, так взглядом, в зависимости от того, кто бы их поймал.