Дом, в котором...

      Я мало с кем разговариваю, не хожу ночью по коридорам ни с кем-то, ни, тем более, одна. Часто пропадаю у Стервятника, ухаживая за его бесчисленной растительностью, пару раз даже порядок помогла навести. Один раз со мной пробовал заговорить Сфинкс. Но я заверила его, что просто очень плохо переношу замкнутые пространства. Фактически, я послала его. Надеюсь, он не обиделся, но сейчас мне не до него.       Слишком часто я стала смотреть на мой вновь приобретенный оберег. Куриный глаз, «глаз от сглаза». Синий, белый, голубой, черный. Я тру его подушечками пальцев, аккуратно покусываю и с каждым разом все больше убеждаюсь, что он настоящий. Откуда он взялся в Клетке? Не мог же с неба упасть. И никто не мог случайно забыть его там, потому что до моего странного сна его там точно не было. Но сомнения грызут меня изнутри, мешая спокойно спать. Каждый раз я зажимаю маленький камешек между пальцев, вопрошая себя, я сошла с ума или весь мир сдвинулся? Провожу рукой по бритым волосам, вспоминая невесомое касание Чьей-то руки. Кто это был и чего Он хотел от меня?       День сменялся ночью, но я замечала это только тогда, когда в комнате становилось тихо. Тогда я садилась рядом с манежиком Толстого, слушала его сопение и читала. Иногда играла в шахматы с Волком, иногда сама с собой. Я боялась спать. Я боялась вновь оказаться в том странном месте. Но когда все же проваливалась в темноту, то не видела ничего. Мне перестали сниться белые стены и кровь, я больше не подскакивала на кровати из-за ехидной улыбки с идеальными зубами. Но я чувствовала, стоит ослабить контроль, хоть на мгновение — я снова окажусь Там. Что-то ожидало меня. Какая-то тайна, она маячила прямо под носом, но единственное, что мне оставалось — это бесчисленное количество раз тереть пальцами свой амулет и всматриваться в кривенький стеклянный зрачок, силясь отыскать правду.       От раздумий меня отвлекла тишина. Я в панике взглянула в окно. Серое небо, мелкий дождь. Никакого тумана. А почему никого нет? Запоздало вспоминаю, что Македонский звал меня на обед. Моя паранойя выходит из-под контроля. Теперь я пропускаю обед. И даже не уверена, что ходила на завтрак. В животе пусто, но есть не хочется. Ставлю на электроплитку воду, надеясь сварить кофе. У меня еще не слишком хорошо получается: кофе постоянно убегает.       Пока я гипнотизирую взглядом турку, в комнату заходит Волк.       — Что-то ты совсем есть перестал. Я тебе тут принес немного.       В протянутом пакете завернуто два бутерброда из белого хлеба и котлет. Беру, как думаю вначале, из вежливости, но стоит мне откусить кусочек, как я понимаю, насколько голодна. Ни на что не реагирую, пока не уничтожаю три восхитительных бутерброда, совершенно не заморачиваясь из-за стекающего масла по локтям. Волк тактично не смотрит, занимаясь моим кофе. Наспех умываюсь и сажусь обратно гипнотизировать турку и бледную руку моего друга. Я уверена, что могу называть его так.       — Как ты чувствуешь себя? — начинает издалека, но не трудно догадаться куда завернет разговор.       — Нормально. — на самом деле нет, но, думаю, это и так очевидно.       — А я так не думаю. — что и требовалось доказать. — Кот, — Волк поворачивается ко мне и смотрит своими большими желтыми глазами. — Если у тебя что-то случилось, ты можешь мне рассказать. Не все, что происходит, надо замалчивать.       Волк говорит, явно на что-то намекая. Не хочет ли он сказать, что тоже бывал в Туманном Доме?       — Понимаешь, — я мнусь и нервничаю, — большую часть жизни тебе говорили, что ты чокнутый. Шизофреник. А тут… как бы это сказать… А тут вдруг оказывается, что не все твои галлюны… не существуют.       Замолкаю и утыкаюсь в пол. Почему-то говорить об этом страшно. Даже не неловко, потому что все сказанное — бред, а именно страшно. Появляется ощущение, что кто-то пристально смотрит на меня, следит за каждым действием. Впитывает каждое слово. Продолжать разговор резко расхотелось. Волк, не торопясь, разливает кофе по чашкам, добавляет молоко, себе кладет ложку сахара. Наконец, он садится напротив меня.       — Послушай. Люди, запихнувшие тебя в дурку, были идиотами. Ты не чокнутый. И если происходит что-то непонятное, значит, это происходит на самом деле.       Он замолкает и отхлебывает кофе. Задумывается о чем-то, но его мысли далеко, в прошлом, перебирают воспоминания. Звенит звонок с обеда, шум в коридорах стремительно нарастает.       — Пей свой кофе, Кот, успокаивайся. Жизнь разнообразная штука, будешь из-за всего переживать — растаешь. — Волк усмехается, треплет меня по голове и отходит. На душе становится спокойнее, как будто на ней лежал булыжник, а теперь его нет. Пока допиваю кофе, комната наполняется разговорами и запахами. В основном запахом котлет. Ко мне подходит Сфинкс.       — Тебе лучше?       — Ага, — киваю я и выхожу в коридор. Кажется, тут я не была целую вечность. Большинство знакомых надписей исчезло, на их месте появились новые, но такие же загадочные и кричащие. В толпе натыкаюсь на пьяного Рыжего, или мне только кажется, что он пьяный. Этого типа не так легко понять.       — Скажи мне, милый Котик, — заплетающимся языком выводит он, — ты боишься смерти?       И залившись истеричным смехом, отходит, сталкивается с каким-то Псом, бормочет «пардон» и валится на пол. Очки съезжают, открывая голубой глаз. Меня пронзает испуг, как будто я взглянула на запретное сокровище. Ничего не замечающая толпа уважительно обходит вожака. Вздыхаю и помогаю Рыжему встать на ноги, поправляю ему очки, но он почти тут же валится обратно. Он выше меня всего на голову, такой же тощий, так что мне не слишком тяжело взвалить его на себя и потащить в сторону Второй.       — Знаешь, Котик, а ведь тебе положено есть таких, как мы. — не унимается Рыжий. — Тебе по праву написано сжирать жалких трусливый крыс.       Вздыхаю, удобнее устраивая его руку у себя на плече. До Второй остается совсем немного, как вдруг у Рыжего открывается десятое (судя по количеству выпитого) дыхание, и он нас обоих оттаскивает подальше от двери.       — Не хочу. — качает головой он, расплываясь в сумасшедшей улыбке. — Я не хочу в свои крысиные владения.       И смеется. У кого-то явно депрессия с элементами умственного помешательства.       — А куда ты хочешь, Рыжий?       — Не знаю.       Наверное, если бы он не произнес это с таким отчаянием в голосе, с какой-то неприкрытой мольбой о спасении, я бы и не додумалась сказать такое.       — Пойдем к нам, хочешь?       И прежде, чем я успела подумать о куче нюансов, например, а не против ли будут мои состайники и вообще можно ли приводить в стельку пьяных вожаков в свой, фактически, дом, мы уже вваливались в Четвертую.       — У нас гость, — как можно непринужденней прокричала я, уже готовая уворачиваться от тапок, чашек и бранных слов. Но вместо этого Рыжего встретили с распростертыми объятиями: Табаки достал свои «золотые запасы», Сфинкс пристроился утешать, а Лорд благородно протянул пачку сигарет. Убежденная тем, что расклеившийся вожак Крыс теперь в надежных руках я снова вернулась в коридор.       На Перекрестке Логи собрались кучкой, играли на гитарах и горланили песни. Параллельно с этим они еще и курили, так что над их головами собралось ощутимое облачко синеватого дыма. Стены подпирали Крысята, качающие головами, как болванчиками, в такт музыке. Я немного послушала нестройный хор Логов, пошаталась вдоль стен, но, не найдя ничего для себя интересного, двинулась в сторону Кофейника. За барной стойкой стоял все тот же Пес, похожий на кролика. Я села в самом дальнем углу, поджала ноги и затаилась. Пахло кофе, сигаретами и чьими-то ногами.       — У Красавицы подружка появилась, — шептал кто-то, — и это во время Закона.       — Кошмар! — отвечал ему такой же незнакомец.       Красавица — милый мальчик из третьей. Мы часто встречались с ним, но ни разу не разговаривали: он ужасно стеснялся. Закон — это, конечно, о девушках. Нам, то есть, мальчикам, нельзя с ними общаться. Смешно, потому что я, по сути, ходячее нарушение.       Зашипела вода, попавшая на плитку. Кто-то громко кричал, что хочет три булки и кофе. Обрывки разговоров сплетались, перемешивались и проникали мне в уши. Теплый воздух и монотонное движение разморили меня, веки слипались, слюна собиралась во уголках рта, угрожая начать стекать по подбородку.       — Их не существует! — завопил кто-то. Я распахнула глаза и вся собралась, готовая в любой момент убежать, если начнется драка.       — Прыгунов и Ходоков нет!!! — это вопил какой-то Пес. Двое состайников пытались его успокоить.       — Да ты на Слепого глянь, умник! — заорал его оппонент.       Запахло назревающей дракой, и я поспешила уйти. Голова все равно уже прочищена и пуста.       В Четвертой я надеялась встретить пьяную троицу в лице Сфинкса, Табаки и Рыжего, может, Лорд тоже бы присоединился. Но их никого нет. Только Черный на кровати, да Македонский играет с Толстым.       — А где все? — вопрос не адресован никому, но отвечают сразу все. Македонский качает головой, Толстый громко гукает и машет ручкой.       — Да мне-то откуда знать? — ворчит Черный. Он не в духе, как, впрочем, и всегда. Но все же молчаливый Черный лучше. — Свалили в свою Страну Чудес, обжираться галлюциногенных грибов и жрать всякую травку. Только это и умеют.       Я морщусь и подсаживаюсь к Македонскому. С ним и Толстым гораздо интересней и спокойней. Толстый очень увлеченно строит домик из скорлупок Табаки и своего резинового утенка. Домик каждый раз рушится, Толстый пыхтит, но не сдается.       — Куда делся Волк? — спрашиваю конкретно Македонского. Он мягко улыбается.       — Тебя пошел искать.       Вдруг дверь раскрывается и появляется Слепой. Своим видом он может напугать любого, не только впечатлительного Толстого, испуганно спрятавшегося в Македонского.       Не знаю, в какой заднице побывал наш дражайший вожак, но выглядит он ужасно. Невольно вспоминаю спор в Кофейнике. Да, на Слепого не насмотришься. Босые ноги изрезаны в кровь так, что он оставляет за собой следы, свитер, повязанный на горле, отрывает шикарный обзор на покромсанную грудь. С кровью смешивается грязь, из волос торчат сухие листья, на губах тоже что-то темнеет. Приглядевшись, я с ужасом понимаю, что это тоже кровь. Меня начинает тошнить.       — Македонский, — выдавливаю я, — тащи аптечку. Слепой, — вожак поворачивает ко мне свое безучастное лицо, — иди мыться.       Пока в ванной шумит вода, Македонский достает аптечку и раскладывает на кровати.       — Господи, да разве вам не плевать? — ворчит Черный и уходит, хлопнув дверью. Мы облегчено выдыхаем.       Тишину в комнате нарушает звонок на ужин. Толстый радостно разрушает свой домик из скорлупок и ползет к Македонскому. Чувствует, что скоро кормить будут. Македонский смотрит на меня извиняющимся взглядом.       — Иди, Мак, покорми ребенка. Я сам тут справлюсь.       Он благодарно улыбается, сажает Толстого в коляску и уходит. Конечно, кому охота водиться с окровавленным и грязным вожаком. Мне тоже особой радости это не доставляет, но лучше что-то сделать, чем не делать ничего. Тем временем Слепой выполз из ванной. Лучше бы он не выходил оттуда лет десять. Вода смешалась с кровью и грязью и стекала на полотенце, обмотанное вокруг бедер. Мутные красные разводы на белом. Меня передернуло, я сглотнула вязкую слюну.       — Слепой, ты сделал только хуже. Его недоуменный вид сказал о многом. Пробормотав «пошли», я выбрала более-менее чистую одежду и затолкала вожака в душ.       — Это, — вручаю круглую баночку в левую руку, — шампунь, вымой голову, пожалуйста. А это, — даю в левую руку мыло, — мыло. Отскребай себя. На крючке полотенце. Рядом висит одежда. Но ты пока рубашку не надевай. Как закончишь, я тебя перебинтую. И лицо умой.       Все время, пока я говорила, Слепой просто кивал. Надеюсь, он все понял. В ванной снова зашумела вода. Я вытерла кровавые следы с пола и легла на кровать, ожидая. И параллельно вспоминая, как вообще надо обрабатывать раны. Раньше это всегда делали, когда я валялась в отключке. Или не делали вовсе. Тогда раны заживали дольше и периодически стирались о постельное белье. Белая простынь и красные пятна.       Дверь открылась и Слепой наконец вышел. Грязи не было, кровь чуть-чуть собиралась возле ранок, с волос ручьями стекала вода. Я вздохнула, хорошенько выжала и вытерла их. Усадила Слепого на кровать, а сама уселась ему в ноги. Подняла его левую ногу, собираясь посмотреть, из-за чего столько крови, и едва не выплюнула давнишние бутерброды, принесенные Волком. Из середины стопы торчал зеленый осколок. Я встала, подышала, пододвинула мусорное ведро ближе к кровати и снова взяла его ногу. Ладно, если уж взялась, надо доводить дело до конца.       Аккуратно сжала двумя пальцами стекло.       — Умоляю, только не дергайся. — пробормотала я и потащила осколок. Он противно хлюпнул и вышел. Меня передернуло. Поспешно бросила этот ужас в ведро и залила рану перекисью. Слепой еле ощутимо вздрогнул. Больше никаких посторонних предметов в его ногах я не обнаружила. Кое-как забинтовав, я надела на него носки.       — Походи некоторое время в обуви. Потому что от заражения крови не застрахован даже ты.       — Даже я? — я сначала не поняла был ли это вопрос или утверждение, а когда разобралась, зависла, не зная, как сформулировать ответ.       — Ну… Не застрахован даже такой важный человек, как ты. — звучит как-то пошло, но я надеюсь, он понял.       — Ты считаешь меня важным человеком? — надежда умерла.       — Слепой, ты понял, о чем я. Прекрати.       Он ничего не ответил. Я поменяла нас местами. Теперь стоял он, а я сидела на коленях на кровати и обрабатывала его порезы на груди. Его кожа была словно фарфоровая, такая гладкая и нежная, я бы даже сказала, прозрачная. Я стараюсь как можно аккуратней протирать раны перекисью, боясь причинить боль. Но Слепой даже не вздрагивал, просто стоял передо мной, как кукла. Я, наверное, так же выглядела, когда меня бинтовали в отключке. Живот скукожился и свело скулы, опять затошнило. Наконец, я обработала все раны. Хотела посмотреть еще лицо, потому что там тоже была кровь, но никаких царапин я не нашла. Даже думать об этом не буду. Осталось только забинтовать. Последний рывок.       — Подними руки, пожалуйста. — попросила я.       Бинта едва хватило, а рвотные позывы становились нестерпимыми, но я справилась! Мысленно аплодирую себе.       — Все. — радостно сообщаю я. — Теперь как новенький.       — Жаль, мне нравилось быть стареньким, — шелестит Слепой и заваливается на кровать. — Но спасибо.       Он сказал это едва слышно, но я все равно не смогла сдержать улыбку. Теперь осталось только прибрать мокрые красные ватки и дорожку из красных следов от ванной. Захожу туда и едва успеваю долететь до унитаза. Все в грязных кровавых разводах. Пол, возле душевой кабинки, ее дверцы, даже душ. И еще пахнет сладковатым железом. Самозабвенно плюю, пока тело не начинает трясти. Но стоит мне отвести взгляд и наткнуться на кровавый ручеек, текущий из-под кабинки, меня снова выворачивает. Слишком много крови.       Дверь открывается и ко мне заходит Слепой со стаканом воды. Очень мило. В воде плавают какие-то соринки, но я глотаю, не обращая внимания. В сторону душа стараюсь не смотреть. На бинты с красненькими проступающими точками — тоже. Голова немного кружится. Со вздохом встаю, мысленно извиняясь перед Македонским, которому придется все это убирать. Я не смогу. Практически с закрытыми глазами выхожу из ванной и сажусь на кровать. Тело холодеет и перед глазами копошатся черные мушки, мешая смотреть. Надо немного посидеть, отдохнуть и все пройдет. Ничего страшного не происходит, просто очередной приступ. Кровать рядом прогибается. Слепой лег рядом.       Открывается дверь.       — Кот вшивый, — это Волк, — если ты не будешь есть, то…       Но он почему-то не договаривает. Молчит и оценивает. Что-то. В глазах еще темно, так что я не вижу его лица, но он почему-то злится. В комнату заплывают остальные, занося шум и разговоры. Эмоции Волка теряются среди общей толпы. Я чувствую себя очень уставшей, как будто весь день таскала на себе вагоны. Даже не замечаю, как сворачиваюсь клубочком в самом углу кровати и проваливаюсь в сон. Кто-то проводит рукой по моей голове.