Дом, в котором...

      Сегодня наконец наступила та самая особая ночь, о которой Табаки прожужжал уши всей стае. Днем он мотался по Дому, раздавая всем страждущим указания, а с наступлением вечера он, к ужасу всех остальных, крепко осел в спальне. Колесил по всей комнате, распевая громкие «песни-пугалки», обосновывая это тем, что никакие восставшие мертвые не посмеют зайти в нашу обитель. Чтобы закрепить успех, он взялся за гармошку, но всеобщими усилиями мы убедили его, что песен вполне достаточно, чтобы из ушей призраков и мертвецов полилась несвежая кровь. Тогда он переворотил весь шкаф, доставая оттуда какие-то бусы и цепочки, каждому раздал их. Мне достался куриный глаз на тоненьком серебристом шнурке. Выглядела подвеска красиво, и я от всего сердца поблагодарила Шакала за подарок. Но он назвал меня «глупым желторотиком», объясняя это тем, что никакой это не подарок, а вынужденная мера, чтобы «спасти твой тощий зад». Я еще раз поблагодарила его, но уже за просвещение.       Сегодняшняя луна действительно была полной и для этого совсем не обязательно проводить сложные вычисления. Даже вечером, когда солнце только-только зашло, можно было отчетливо разглядеть огромный лунный шар, нависший над Домом.       Оконное стекло приятно охлаждало гудящую голову. Я дышала на него теплым воздухом и рисовала улыбки и звездочки. Настроение было на удивление спокойным. Обычно, я нервничала с наступлением ночи, иногда даже специально не спала, чтобы под утро забыться и провести пару часов в дремоте. Но кошмары мне не снились уже целую неделю, целую неделю я спала блаженным сном младенца.       Размазываю мокрые улыбочки и звезды на холодном стекле и прислоняюсь всем лицом. Кто-то садится рядом и закуривает. Наверное, это Волк, но тут же вспоминаю, что его до завтра забрали в Могильник. Поворачиваюсь и утыкаюсь глазами в торчащий прутик из черных волос. Слепой с наслаждением затягивается, раздувая свою тощую грудь. От него пахнет скошенной травой и червями. Я протягиваю руку, чтобы вытащить ветку из его волос, но он оборачивается:       — Что ты хочешь? — спрашивает. Но звучит как утверждение. Голос у него тихий и сиплый, как будто вожак где-то умудрился простыть.       — У тебя ветка в волосах.       Он кивает и отворачивается. Я расцениваю это как абсолютное безразличие к моим дальнейшим действиям и достаю прутик. Он сухой и шелушащийся. Верчу его между пальцев, наблюдая как он крошится мне на футболку.       — Что там? — снова спрашивает Слепой, слегка дергая головой в сторону окна. Очевидно, под «там» подразумевается происходящее за окном. А ведь я легко забываю, что он незрячий. Вспоминаются ярко-зеленые злые глаза. Но сейчас от того Слепого нет ничего. Сейчас передо мной сидит тощий парень с мутными лужами, вместо глаз.       — Луна похожа на теннисный мячик у Толстого в манежике. Такая же твердая и шершавая. А небо гладкое. Напоминает сладкую манную кашу, которую нам в столовке обычно дают.       — Откуда ты знаешь, что небо на вкус, как манная каша?       Действительно, откуда я знаю? Эту игру я придумала в Белом доме. Брала что-нибудь абстрактное или недосягаемое и представляла, на что оно похоже из вещей, окружающих меня. Часто приходилось вспоминать вещи из прошлой жизни, потому что в Белом доме трудно что-то найти, кроме белого цвета.       — Представляю. — Слепой с интересом поворачивается ко мне, явно ожидая продолжения. — Представляю огромную ложку, которой могу дотянуться до неба, отскребаю кусочек и пробую.       Слепой кивает каким-то своим мыслям, довольно улыбаясь. Выглядит жутко, но я все равно пристально смотрю его красные шелушащиеся губы, изогнутые в оскале. Для него — в улыбке. Вряд ли он осознает, насколько красив и насколько его красота пугает. Слепой шелестит длинными пальцами по карманам штанов, наконец выуживая оттуда пачку сигарет. Берет одну себе, другую протягивает мне. А я неожиданно соглашаюсь. Белая соломинка пахнет пылью и какой-то сладкой травой. Я неловко верчу ее меж пальцев, смутно вспоминая фильмы и как в них курят. Зажимаю сигарету указательным и средним пальцами в правой руке. В левой щелкаю зажигалкой. Наконец мне удается зажечь сигарету, подношу ее к губам и со всей силой втягиваю дым. Горло сжимается от неприятных ощущений, и я начинаю кашлять. Слепой со всем имеющимся у него сочувствием хлопает меня по спине, отчего я захожусь в кашле уже больше — спина еще болит.       — Ты зачем детей травишь? — возмущается Горбач. Ну спасибо. Слепой ничего не отвечает, просто забирает у меня из рук сигарету и засовывает в рот. Его пальцы, такие же белые и тонкие, продолжают шастать у меня на спине. Прежде чем я успеваю возмутиться, он выдает:       — У тебя на левом ребре трещина. И убирает руку. Вот это новость. А я-то думаю, почему синяк все не сходит. Да и дышать не слишком приятно. То есть я целую неделю бегала с треснутым ребром, совершенно не подозревая об этом. Весело. Ко мне подошел Македонский с эластичным бинтом.       — Надо затянуть, — объясняет он. И я без всякого сомнения задираю футболку. Пока Македонский затягивает бинт, я ловлю на себе ошалелый взгляд Табаки и вопрошающие глаза Сфинкса. Пусть смотрят, мне-то что. Тем более смотреть не на что. Я же как бы мальчик. Слепой ухмыляется и стекает с подоконника. Уходит, наверное, решать свои вожаческие проблемы. Тем временем Македонский заканчивает. Лицо у него странного красного оттенка. Заглядываю в его крапчатые глаза, но он настойчиво отводит их. Он не любит, когда кто-то залезает под его длинную челку.       Я прохожу через всю комнату, собирая ошалелые взгляды как аплодисменты, и сажусь за книгу. Но не успеваю прочитать и пары страниц, как проваливаюсь в сон. Мне снится серебристая луна в тарелке с манной кашей. Просыпаюсь от того, что в комнате тихо. Нет, не просто тихо, потому что никто не шумит, но я как будто в абсолютном вакууме. Подскакиваю с кровати, но рядом нет ни Лэри, ни Горбача, ни даже Черного. Слетаю вниз, но и там никого. Свет в комнате тускло-серый, за окном молочно-белый туман. Сколько я проспала? Неужели уже утро? Но часов нигде нет, спасибо Шакалу. Натягиваю первый попавшийся свитер и чьи-то кеды, возможно, свои, и выхожу в коридор, надеясь, что уж там-то мне объяснят, что происходит.       Но это не наш коридор. Останавливаюсь в проходе, цепляясь за дверь, как за единственное спасение, но она захлопывается, проталкивая меня… куда-то. Стены и пол деревянные, под ногами ползает туман, он закручивается вокруг моих ног, угрожая сомкнуться. Я пробую обратно открыть дверь, но она исчезает и у меня в руках остается бесполезная ручка. Тоже из дерева. Туман становится плотнее, поднимается выше, и я срываюсь с места, убегая вглубь странного коридора. На стенах мелькают выцарапанные ножом надписи, пол угрожающе скрипит под ногами, как будто он вот-вот провалится. Я ускоряю бег, но ноги становятся ватными, передвигать их все тяжелее и тяжелее.       Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Сердце бешено скачет в груди, угрожая выпрыгнуть через горло. Странно, кажется, я бежала не настолько много и быстро. Глаза шарят по стенам, надеясь отыскать хоть какую-то подсказку, но я не понимаю написанного. Я вижу буквы, запятые, но ни слов, ни предложений не получается. Зато я отчетливо могу разглядеть глаза. Повсюду эти странные вырезанные глаза с не прорисованным зрачком. Они везде, и они все смотрят… на меня. Сердце камнем падает куда-то на дно. В животе холодеет.       Надписи начинают странно шевелиться и дрожать, они что-то шепчут, стекаются и исчезают, оставляя только глаза. Они моргают, скрипя досками. Шум нарастает, концентрируясь за моей спиной, но я уже вовсю бегу.       Поворот за поворотом, сердце стучит где-то в глотке, воздуха не хватает, но я продолжаю бежать, спасаясь от Нечто за моей спиной. Перед ногами возникла лестница, я не сразу ее заметила, поэтому оступилась и покатилась вниз. Голова выла, уши болели от нескончаемого шума. Я встала и тут же согнулась пополам. Вся левая сторона груди горела огнем. Запоздало вспоминаю про свою трещину в ребре. Я снова двигаюсь вперед, зажимая левый бок, как будто это может помочь и облегчить боль. Впереди, сквозь туман замаячила какая-то дверь. Что-то протяжно скрипнуло за спиной, оповещая о своем приближении. Я бросилась вперед, надеясь скрыться, может, за этой дверью. Но заранее зная, что скрыться нельзя нигде. Потому что это Его территория.       На каждый мой шаг приходилось три Его. Скрипы за спиной ускорялись, а бег мой замедлялся, ноги тяжелели, с каждым вдохом боль стреляла по всему телу, задевая и без того уставшее сердце. До двери оставалось совсем немного. Я зацепилась ногами друг за друга и рухнула вниз. Ладони защипало. Я посмотрела и от вида капелек крови меня замутило. Что-то холодное и цепкое схватило меня за плечо. Я завопила, в мгновение преодолела расстояние до двери и навалилась на нее всем телом.       Дверь скрипнула, и я рухнула в туман. Руками нащупала сырую землю и впилась пальцами. Сквозь туман проступала ржавая решетка и ветки облезлого дерева. Я ринулась к нему, надеясь забраться и затаится. Туман во дворе был более плотным и вязким, он забивался в нос и уши как вата. Что-то дышало мне прямо в спину, приближаясь, нарастая, и в тот момент как моя рука коснулась коры дерева, Оно сомкнуло свои лапы на моей шее.       Я истошно закричала и открыла глаза. Тут же что-то холодное обрушилось на меня. Я протерла глаза и увидела Македонского, у него в руках была кружка. Мы были во дворе возле Дуба. Я тяжело дышала, холодная вода текла по лицу и за шиворот, отчего по коже разбегались мурашки. Одной рукой я все еще судорожно цеплялась за дерево.       — Почему… — начала я и запнулась, сомневаясь в правильности формулировки, — как, то есть, я…       — Пойдем, — прошелестел он. — Это был сон.       И мы медленно двинулись обратно. Все казалось таким реальным. И пальцы, схватившие меня. Я дотронулась до кожи на шее, слегка надавила и отдернула руку. Было больно. Встретилась с внимательными глазами Македонского. Я раньше часто путалась, не отличая сон от реальности, забывая, где настоящее. Но это было в прошлом. Мне так казалось.       В коридоре темно, но я чувствую запах сырой штукатурки и пыли. Провожу рукой по холодному фундаменту, все больше убеждая себя, что сейчас я точно проснулась.       — А ты за мной с самого начала пошел? — тихо спрашиваю Македонского.       — Да.       Коротко и ясно. Ничего лишнего.       — А кто-то еще видел, как я ходил?       — Все спят.       Это хорошо, иначе Табаки крышу бы снесло. Внезапно вспоминаю о подаренном талисмане, ищу пальцами прохладный камешек, но его на мне нет. Хотя я точно помню, что не снимала его.       — Македонский, — осторожно начинаю я, — а ты случайно не видел подвеску такую, которую мне Табаки подарил?       Но он лишь качает головой. На секунду мне кажется, что я слышу чей-то скрипучий смех.       В ванной я подошла к зеркалу и увидела несколько синяков на шее.