Дом, в котором...

      Сегодняшний день побил все возможные рекорды по количеству происшествий и неожиданных новостей. Я проснулась много раньше завтрака, собираясь скоротать время за книгой или разглядыванием трещин на потолке, как вдруг Лорд предложил мне сыграть с ним в шахматы. Дело было даже не в том, что он решил перестать играть со мной в молчанку, но я была не единственной, кто не спал. Были еще Слепой, который играл в шахматы чуть ли не лучше всех, Горбач, который был, как мне кажется, непризнанным гением. Один раз я случайно прочитала стихотворение, написанное над его кроватью. Я не буду говорить, что оно прекрасно, потому что слова здесь вообще не уместны. А еще я видела, как Горбач играет в шахматы с Шакалом. Я думала, что Табаки вообще невозможно обыграть, но Горбач сделал это довольно быстро и легко. В общем, в комнате было как минимум два человека, играющих гораздо лучше и интереснее, чем я. Но Лорд окликнул меня, по-моему, в первый раз называя мою кличку, посмотрел васильковыми глазами и четко попросил сыграть с ним в шахматы. Разумеется, я согласилась. Со стороны это наверняка выглядело самой обычной просьбой и простейшим «да». Но я-то знала, что ничего просто так не бывает, тем более если до этого этот человек искалечил твой нос.       Но если бы на этом сюрпризы закончились. Пока я отчаянно проигрывала Лорду, Нанетта спикировала мне на плечо и, удобно устроившись, нахохлилась и задремала. Все. Не знаю, что они с Лордом пили или ели, но эффект от этого нечто весьма неожиданный и приятный. Прозвенел звонок на завтрак. Какой звонок? Какой завтрак? У меня на плече сидит сама Нанетта.       — Смотри-ка, осваиваешься. — улыбается Лорд. От его улыбки и еле слышного дыханья вороны на плече я совсем млею и растекаюсь довольной лужицей по стулу. Лорд прав, я осваиваюсь, привыкаю, а они постепенно привыкают ко мне. Лицо расплывается в широкой улыбке, даже скулы сводит, но я продолжаю сидеть с лицом идиота. Тем временем Лорд торжественно объявляет, что мне поставлен мат. Киваю как умалишенный и аккуратно собираю шахматы, стараясь не потревожить птичку. Проснувшийся Толстый громко гукает, требуя немедленно покормить себя. Табаки нетерпеливо и весьма громко разъезжает по комнате. Цепочки и непонятные фигурки, навешанные на его мустанг, звенят, добавляя к нему шума.       — Очень скоро особая ночь. Особая. — с выпученными глазами шепчет Табаки, — Скоро полнолуние. Покойники восстанут и придут за нашими несчастными душами. Надо срочно запастись амулетами! — уже визжит он, — Это дело не требует отлагательств!       — Что, даже завтрак пропустишь? — усмехается Сфинкс.       — Ну нет! — поспешно заверяет его Шакал, — Амулеты и обереги надо делать исключительно на сытый желудок! Это весьма энергозатратное занятие, а если у того, кто делает эти самые амулеты и обереги недостаточно сил, то мало того, что ничего не получится, так плохо сделанный оберег может обернуться страшной ловушкой. Озвереет и сгрызет своего создателя. Много, много несчастных погибло только от того, что так увлекались созданием амулетов, что совершенно забывали пополнять свои жизненные ресурсы. Их тела так и находили: окуклившиеся, окруженные бесчисленным множеством бесполезных побрякушек.       На завтрак мы идем, слушая историю незадачливого торговца лампами, который возомнил себя всесильным и решил побить все рекорды по изготовлению амулетов и оберегов, но потом что-то пошло не так, — здесь я не очень внимательно слушала, так как отвлеклась на панические крики Лэри, — и он стал узником собственных амулетов и почему-то был обязан вечно следить за их сохранностью и раздавать просящим людям, так как амулеты и обереги должны кому-то принадлежать. Не самая странная и интересная история Табаки. Я слушала и более абсурдные, и они, честно сказать, нравились мне больше. Но сейчас меня заботил бешенный вид Лога. Лэри узнал что-то по-настоящему сенсационное и ему не терпелось рассказать об этом.       Но он не успевает осуществить задуманное. За моей спиной что-то грохается, я оборачиваюсь и совершенно перестаю верить свои глазам. Сфинкс с невозмутимым видом держит за ручки коляску Лорда, который, чертыхаясь, валяется на полу.       — Ну что, принцесса, прогуляемся? Кот, будь другом, довези коляску до столовой.       — Чего?       Но Сфинкс оставляет мой вопрос без ответа. Просто вручает коляску, а сам совершенно спокойно наступает на Лордовскую ногу. Лорд шипит и ползет, но, понятно дело, Сфинкс быстрее. Он продолжает пинать и топтать человека, которому крышу сносит, если пьют из его чашки. Но сейчас он покорно принимает свою участь. Оглядываюсь на остальных. Горбач поспешно увозит Толстого в столовую, Табаки улепетывает за ним, но, скорее всего, чтобы побыстрее добраться до еды. Черный со скучающим видом топчется сзади. Я не моралист, сердце мое не болит из-за голодных детей в Африке, а Лорд мне, на секундочку, вообще никто, и нос мой по-прежнему красный с синеватым оттенком. Но это слишком даже для меня.       — Нет. — по коже пробегают мурашки от звука собственного голоса. — Я не буду этого делать. И ты тоже. Сейчас мы посадим Лорда в коляску и забудем эту сцену как страшный сон.       Сфинкс смотрит на меня. После такого взгляда полагается умирать долго и мучительно, но я встречаюсь с ним глазами, стараясь добавить своим побольше металла. Воздух нагревается.       — А кто ты вообще такой, чтобы мне указывать?       Вокруг начинают собираться люди. Лэри все еще взволнован, но уже по другому поводу. Лорд лежит на полу с абсолютно ледяным спокойствием.       — Никто. — честно отвечаю я. — Но ни ты, ни я не имеем право так поступать с Лордом.       — Бери коляску. — Сфинкс отворачивается к Лорду. — Ну что, Принцесса, поползаем? — и его нога с размаху утыкается коляснику в бок, Лорд рычит.       Иногда лучше все же сначала подумать, а уже потом делать. Но я разозлилась, а если я злая — значит, невменяемая и на размышления не способная. Толкаю Сфинкса. Прежде, чем успеваю продумать свою дальнейшие действия, его колено вышибает из меня весь воздух и отбрасывает к стене. Зрители дружно ахают. Лорд тем временем получает еще один пинок и начинает ползти. Дышать трудно, но на боль я закалена, причем давно. Встаю. Теперь я уже не зла. Я в ярости. Сфинкс оценивающе смотрит.       — Поблажек, — спокойно объясняет он, — не будет.       Понимаю, на что он намекает, но отступать я не привыкла. Прыгаю на Сфинкса и заряжаю по носу, он, зарычав, кидается на стену, прижимая меня. Вцепляется зубами мне в плечо. Я визжу и царапаю его лицо и лысую голову, под ногтями быстро становится грязно, руки липнут. Наконец оттолкнувшись от стены, валю его на землю, размахивая кулаками. С удовольствием отмечаю, что его лицо разрисовано красными полосами, а из носа течет кровь. Но Сфинкс переворачивается и впечатывает меня в пол своим телом. Голова кружится, кровь заливает глаза, так что я плохо вижу, что происходит, тяжесть его тела мешает мне дышать. Сфинкс встает, я, пользуясь короткой передышкой, вытираю глаза рукавом, чтобы увидеть летящий на меня ботинок. Еле успеваю закрыть лицо руками, как чувствую невыносимую боль в руках, выполняющих роль щита. Пытаюсь встать, но меня пинают в спину. Зажмуриваюсь, хватая ртом воздух. Я проиграла. Это было очевидно и до начала драки, но Сфинкс обещал без поблажек. Поэтому сворачиваюсь в комочек, чувствуя, как его ботинки ломают мой позвоночник.       — Какого черта ты делаешь?! — все закончилось так же быстро, как и началось. Я не видела того, кто это сказал. Даже не смогла точно определить, кому адресована была реплика. Меня подхватили и поволокли в спальню. Это был Слепой.       Он буквально зашвырнул меня в комнату. Я приземлилась на пятую точку, больно ударившись копчиком. Спина пульсировала и не сгибалась, из носа текла кровь, заливая руки и свитер, кружилась голова и тошнило. Слепой схватил меня за шкирку и приблизил свое лицо к моему. Я видела Слепого преимущественно в спокойном состоянии, а потому мне всегда казалось, что сидящее в нем «нечто» никогда не высовывается наружу. Но я ошибалась. То, что стояло надо мной было монстром. Вместо мутных зрачков на меня отчетливо смотрели два ярко-зеленых глаза, могу поклясться, что они светились. Верхняя губа изогнулась, обнажая острые клыки.       — Какого. Черта. — рычало «нечто», — Ты. Делаешь?!       Окончание фразы он прокричал, казалось, так громко, что у меня зазвенело в ушах. В сердце впивались иголки с каждым ударом, дыхание перехватило, но взгляд я не отвела. Если отведу глаза — меня убьют. Но страх — мое привычное состояние. Чтобы сломить меня, надо что-то сильно крепче, чем простое запугивание. Звучит пафосно, но сейчас я наслаждаюсь своей ничтожной победой.       — Слепой оставь ее, она же девушка. — это говорит Волк. Меня отбрасывают на пол как мусор. Хлопает дверь, что-то неустойчивое падает. В Четвертой остаемся я и Седой Рыцарь.       Он молчит, пока обрабатывает мои «боевые увечья». На плече останутся два полукруглых шрамика. Что же, одним больше, одним меньше. В комнате странно пусто и тесно, словно уменьшилась она раз в десять. Парадокс. И сегодняшняя драка — еще один парадокс. В голове много вопросов, они вертятся, щекочут язык, но я молчу. Волк либо сам все разъяснит, либо я буду выуживать информацию по крупинкам из стайных разговоров. Если меня после такого не выживут. Или не закопают в горшке с кактусом, который я, к слову, все никак не зайду забрать. Как бы Стервятник не обиделся.       Волк закончил лечить меня и теперь просто смотрит. Я тоже хочу посмотреть ему в глаза, но моя психологическая драка с вожаком отняла все силы, так что дальше белой майки с желтым пятном на вороте не поднимаюсь.       — Ну и зачем? — вопросы у Волка, однако, не из легкий.       — Ну… — мужественно начинаю я, — честь, долг, мораль, подними упавшего, не бей лежачего и так далее, и тому подобное…       — А тебе не приходило в голову, что это не твои проблемы?       Действительно. И почему это не пришло мне в голову? Может, потому что я когда-то сама была тем самым лежачим? Или дело в том, что всем было пофиг? Они свалили каждый по своим делам, как будто бы поведение Сфинкса было абсолютной нормой. Насилие было нормой. Волк прав, это были не мои проблемы. Отношения Сфинкса и Лорда должны были оставаться между ними. И меня это ни коим образом не касалось и не касается сейчас. Все дело во мне. Я дралась не со Сфинксом и не за Лорда, я дралась за себя-прошлую, которую когда-то обидели, а она не смогла дать сдачи. Становится до слез обидно, потому что, получается, «отомстить» у меня в итоге не получилось. Вздыхаю. Теперь мне хочется извиниться перед Сфинксом, а это унизительно. Унижаться я не собираюсь, значит — извиняться тоже. Но совесть скребет своими коготками шею и дышит в спину.       — А это давно они так? — набираюсь смелости и спрашиваю, хотя вопрос очень некорректный. Но Волк все же отвечает.       — До твоего прихода Сфинкс подвешивал его на перекладины у верхних кроватей и заставлял висеть. Это началось после того, как Лорд в ванной порезался.       Вспоминаются слова Рыжего: собирать по кусочкам. Теперь хотя бы это понятно. Бедный и несчастный Лорд потерял тягу к бренной жизни, а сердобольный Сфинкс возвращает ее, пользуясь весьма экстремальными способами. А я им просто помешала. Откидываюсь на кровать и закрываю глаза. Голова гудит, ссадины и укус болят, но это все ничего, это пройдет. Что делать, если меня из стаи выпрут?       — Никто тебя выпирать не собирается.       Ну вот, кажется, я снова сказала вслух. Что-то я совсем расслабилась. Если буду каждую свою мысль озвучивать — до старости не доживу, даже до двадцати одного.       — Слепой выглядел… — запинаюсь, подбирая слова, — он выглядел очень злым.       — Он выглядел настоящим. Опасным и жестоким. Ты же посягнула на его любимую игрушку. — Волк говорит плохие слова. Что-то скрывается за ними, но мне очень не хочется узнавать, что именно.       — ПосягнуЛ. Это раз. И Сфинкс не игрушка.       — Сфинкс, может, и не игрушка. Слепому только объясни это.       — Хватит. — смотрю в желтые глаза Волка. Он злой, раздраженный, но не я причина, что тогда? Или, кто? Слепой и Волк. А связывает их Сфинкс. Одна дружба на двоих, одна стая на два вожака. Подскакиваю и трясу головой. Я не хочу продолжать думать об этом, слишком дурно пахнет.       — Ты ведь догадалась, да? — умоляюще смотрю на Волка, но он, словно не замечая, продолжает затягивать меня в болото зависти и чего-то совсем темного, — Я ненавижу Слепого. Он строит из себя крутого, а на самом деле играет нами. Ты ведь замечаешь, да, Кот?       — Волк, прошу. Прекрати.       — Кот, нет. Ты не должна закрывать на это глаза. Ты ведь уже была марионеткой, так зачем снова становится послушной куклой в чужих руках? Двое — это не один!       — Заткнись. — я не кричу, но говорю твердо, желая поставить точку раз и навсегда. — Я не марионетка. И ты тоже. Просто завидуешь. Но меня сюда не впутывай. И прекрати обращаться ко мне в женском роде.       Встаю и запираюсь в ванной. Зеркальная я выглядит отвратительно. Синий вспухший нос и две торчащие ватки с подсохшей кровью. Правый глаз подбит и тоже посинел, левая половина лица стерта, видимо, о стену. Закатываю футболку и осматриваю спину. Здоровое фиолетовое пятно выглядит устрашающе. Надеюсь, ребра целы. То, что просит Волк очевидно. Тут важно не просто объединить усилия и свергнуть вожака, но полностью удалить его из жизни всего Дома. Но я не хочу принимать участия в этом. Забавно, всего пятнадцать минут назад я рьяно боролась за право Лорда сидеть в коляске, а сейчас послала своего, возможно, единственного друга, потому что побоялась быть размазанной по стенке. Зазеркальная я скривилась и влепила самой себе пощечину. Я отвратительна. Труслива, лжива, тупа. Сюда можно добавить целый список негативных качеств, но, боюсь, слова закончатся раньше. Проблема в том, что даже если я захочу помочь Волку — у нас ничего не выйдет. Допустим, Слепого мы убьем, но Сфинкс не забудет его. Чего доброго, еще на Волка повесит всю вину. Становится до боли жаль Седого Рыцаря, навсегда отодвинутого на второй план.       Выхожу из ванной с твердым намерением поговорить с Волком. Застаю его лежащим на кровати. Надо быть мертвым, чтобы не заметить ауру зла и грусти, исходящую от него. Аккуратно сажусь рядом, совершенно не представляя, что буду говорить. Некоторое время сидим и молчим, слушая дыхание друг друга. Вот-вот закончится завтрак и в спальне снова станет шумно и многолюдно. Вдруг Волк поднимается, закидывает гитару на плечо и, бросив короткое пойдем, выходит в коридор.       Идем мы быстро, я еле поспеваю за его широким шагом, и в неизвестном направлении. Куда-то поднимаемся, сворачиваем, словно блуждая в лабиринте, пока не оказываемся на чердаке. Тесное и очень пыльное пространство, из приоткрытого люка, ведущего на крышу, сочится прозрачный свет. Волк плюхается на пол, поднимая облако пыли, и вручает мне гитару.       — Спой мне что-нибудь, пожалуйста.       Его просьба ставит меня в тупик. Я не слишком хорошо тренькаю, а уж про свои вокальные способности вообще предпочитаю не думать. О чем ему и сообщаю. Но Волк непреклонен.       — Пожалуйста, — просит он, — совсем немного. Я никому не расскажу и смеяться, тем более, не буду.       Я не люблю петь, тем более при ком-то. Словами надо уметь пользоваться, в противном случае они легко могут опошлить самые невинные чувства. Но Волк умоляюще смотрит своими большими желтыми глазами, подталкивая к чему-то. Я сдаюсь и беру гитару в руки. Задумчиво перебираю струны, силясь вспомнить хоть какую-нибудь песню, желательно, спокойную. Обстановка слишком хрупкая, чтобы разбивать ее грубым гитарным боем.       Начинаю я неуверенно, тихо, почти шепотом. Я вскричал, недослушав, что бормотала луна…       Струны превращаются в капли росы на колокольчиках и нежно звенят, стоит до них дотронутся. Осторожно перебираю их пальцами, извлекая хрустальную мелодию. Нет, не от ветра увяли листья в лесу, От снов моих, от снов моих, которые я рассказал       Немного увлекаюсь и не замечаю, как голос мой звучит звонче и смелее. Мы с гитарой сливаемся в одно целое. Теперь мне кажется, что мы с ней — река, тихо бегущая вперед, меж толстых деревьев, задевая течением прибрежные цветы. У нас на дне звенит жемчуг и поют рыбы. Волны шелестят, сливаясь с шумящей кроной Леса. От снов моих, от снов моих, которые я рассказал…       Аккуратно поддеваю подушечками пальцев три последние струны, заканчивая песню. Вокруг абсолютная тишина, словно весь мир замолк, решив послушать песню. Волк осторожно кладет голову мне на плечо. Перед глазами его седая челка, пыльный пол с нашими следами и солнечный луч, в котором пылинки играют в салки.       — Ты очень красиво поешь, — еле слышно шепчет Седой Рыцарь. Щеки начинают полыхать. Кажется, Волк чувствует их жар и, улыбаясь, говорит — и ты красивая девушка, Кот. Даже притворяясь мальчиком, этого не скроешь.       Я замираю, вслушиваясь в его слова. Сердце невыносимо сжимается, впитывая в себя это признание. Словно никогда больше не услышит его. Закрываю глаза и стараюсь не дышать. Мне хорошо.       В спальню я возвращаюсь одна. Вся немного пьяная, ноги растекаются по полу, руки слабые, болтаются вдоль тела. Когда захожу в комнату сталкиваюсь со Сфинксом. Ура. Стоим и изучаем друг друга. Я с удовольствием отмечаю красные полосы на его лице и немного на лысине, заплывший левый глаз.       — Это я так сильно ударил тебя, что твой зрачок расплылся? — ехидничает он.       — А это я так сильно напугал тебя, что ты полысел? — не остаюсь в долгу я.       И оба начинаем хохотать, как распоследние психи.       — Сфинкс, — сквозь смех и слезы выдавливаю я, — прости, я не хотел тебя…       — Тогда извиняться должен я.       — Правильно, — встревает Табаки, неожиданно материализовавшийся за моей спиной. С него ручьями стекает вода, на щеках холодный румянец, — избивает тут малолеток, отгрызает плечи, в общем, вовсю развлекается, а я должен один нести тяжкое бремя разведчика, следить за всем и всеми. Между прочим, в Доме ожидается пополнение, скорее всего, в нашей стае!       Мы со Сфинксом резко перестаем смеяться и переглядываемся. Новенький? Табаки очень настойчиво утаскивает Сфинкса вглубь комнаты и о чем-то шепчется. Шакал выглядит взволнованным и непривычно серьезным. Я тактично отхожу в другой конец спальни, забираюсь на подоконник и жду. Представляю новенького. Будут у него ярко-рыжие волосы, веснушки по всему телу, много острых зубов, которые будут вываливаться изо рта и страшные когти, вместо ногтей. И ты красивая девушка, Кот. Вздрагиваю. Образ новенького-чудовища растворяется, и теперь я смотрю в желтые глаза Волка. Сердце ускоряет свой ритм, а я закусываю щеки, чтобы не улыбаться. Странно все это. И непривычно. Но так хорошо. Закусанные щеки перестают помогать, но я уже не сдерживаю себя.       — Веселишься?       Я подпрыгиваю от неожиданности и встречаюсь с ледяными глазами Лорда.       — Да нет…       Мне немного неловко в его присутствии. Я вмешалась туда, куда не должна была. В спальню потихоньку стекаются все остальные, очевидно, с обеда. Безупречный Лорд пристально смотрит на меня. Оценивает, наверное, тяжесть увечий. Он точно хочет что-то сказать, но не решается, мнется. Потому что все сказанное прозвучит глупостью. Качаю головой, показывая, что никаких слов мне не надо. Пусть уж лучше в шахматы зовет играть. Он усмехается и отъезжает. Люблю бессловесные разговоры, в них смысла и веса на порядок больше. Краем глаза замечаю Лэри и спешу к нему. Хочется быть в курсе всех событий в Доме.       — Лэри, — окликаю я, — чего ты утром такое хотел рассказать, что чуть не лопнул? — Лог прямо засветился весь, но, окинув меня взглядом, тут же поник.       — Здорово тебя… Я бы вообще… — и красноречиво махнул рукой, — зато ты теперь знаменитость. С самим… — он делает оценивающую паузу и закатывает глаза — подралась.       — К делу, Лог.       — Ну хоть кто-то здесь ценит мою работу! — нарочито громко проговорил Лэри, — В общем. Псы разбегаются.       И замолчал. И еще смотрит такими глазами, как будто я прямо сейчас должна упасть в обморок и забиться в истерике с истошными криками о Судном Дне, призывая Господа Бога. Но я замечаю, что в спальне стало как-то подозрительно тихо. Нанетта, шурша крыльями, пролетела над нашими головами и уселась в волосы Горбача.       — А подробней? — напряженный голос Черного гремит на всю спальню. Кажется, я одна не понимаю, что происходит и что такого ужасного сказал Лэри.       — А подробней, — в комнату, прихрамывая, заходит Слепой. Выглядит он так, словно умер, его закопали, а потом он неожиданно воскрес, голыми руками разломал гроб и сам себя откопал, — Помпей их достал, и они решили свалить в другие группы. По официальной версии.       — А по неофициальной? — добивается Сфинкс.       — А неофициальных версий много.       Все. Думайте и решайте сами. Болтаю с Лэри, который, оказывается, отвечает на любой вопрос так же охотно, как и Табаки, только без вплетения в историю мифологии. За пару минут общения с ним я узнаю, что Помпей, вожак псов — «наглый и оборзевший кретин, никого в расчет не ставящий, на законы Дома плюющий» и так далее, и тому подобное. Из стаи уходят его любимчики: Соломон, Фитиль и Дон, но с чего вдруг — никому не ясно, вроде как подрались.       — Но это же любому барану понятно, что дело нечисто! Они просятся в разные группы, исключая Фазанов, конечно, но тут и так все ясно! Вот к кому, ты думаешь, их переведут? К нам! — с бешенным видом орет Лэри, — Помпей уже давно метит на место Слепого, но прямо так! В открытую! Это самая настоящая война, точно тебе говорю! Разобьемся на два лагеря и, как в прошлый раз, перережем друг другу глотки!       — Лэри, заткнись, — просит Сфинкс, — иначе глотку перережу я тебе.       Лог ошалелыми глазами смотрит на Сфинкса, потом на меня, мгновенно затихает и улепетывает в коридор. Но сталкивается в дверях с Акулой. Директор в Домовских коридорах — нонсенс, шок, психологическая травма. А директор в спальне — явление более ужасное. Все притихают и сжимаются, как пружины, готовые выстрелить в любой момент. За спиной Акулы топчется тощий парнишка, лицо завешено русыми с рыжиной волосами, выглядывающий нос весь в веснушках, они есть даже на ладонях и немного на искусанных в кровь пальцах. Пока Акула долго и длинно говорит, мы все рассматриваем новичка, а он рассматривает заштопанные серые кеды. Но вот директор закончил не заканчиваемое и скрылся в коридоре. А новенький так и остался стоять в проходе, удивительно спокойный. Я не была такой. Придя сюда в первый раз мне было страшно, ужасно страшно, что меня раскроют, вышвырнут, поэтому старалась побольше со всеми общаться, отвлекая от разглядывания меня. А он стоял с отрешенным видом, как раскаявшийся грешник, пришедший на суд Божий. Но это не пугало, не отталкивало, а наоборот, скорее располагало. Сразу сам становишься каким-то спокойным. Его присутствие очищало.       — Эпилептик, — проворчал Лорд. — Только этого нам не хватало для полного счастья. Чтобы кто-то тут бился в припадках.       Противный. И ведь наверняка он почувствовал абсолютно тоже самое, что и я, да и все остальные. Лорд не такой толстокожий, каким хочет казаться, просто не захотел показывать, что кто-то может его взволновать. Но сам себя сдал.       — Не утрируй, — усмехнулся Волк, — Вспомни себя в первый день. Куда там трем эпилептикам. — Мысленно аплодирую ему.       — Спокойный ребенок, — отметил Горбач. — Даже, можно сказать, симпатичный. Я бы взял.       Я кривлюсь. Все это обсуждение весьма странное и неправильное. Меня не обсуждали. Просто осторожно пропустили на их территорию, принюхиваясь и присматриваясь. Были такими молчаливыми, что я даже подумала, что мне бойкот объявлен. Зачем этот спектакль? Что они пытаются спровоцировать?       Упираюсь взглядом в парня. Окружающие предметы размазываются, остаемся только мы вдвоем. На нем коричневая вельветовая курточка, сидит как вторая кожа, хотя по рукавам видно, что на два-три размера меньше, чем надо. Пальцы изгрызены до мяса, ногтей почти нет, но так только кажется. Они растут очень быстро, загибаясь в острые как бритва когти. Он ловит мой взгляд. В его крапчатых глазах шевелятся искорки, разгораясь обжигающим огнем. Я быстро моргаю, разрушая видение. Смотрю на стаю, но они ничего не замечают. Только Табаки странно тихий. Значит, он тоже что-то почуял и пошел рассказывать Сфинксу. Перевожу на него взгляд и вслушиваюсь в слова.       — Получишь кличку и станешь одним из нас. Но только если мы этого захотим.       Замираю. Звучит как угроза, но на самом деле это приглашение.       — Тогда захоти, пожалуйста. И я останусь. Я очень устал. Правда, очень устал.       Что-то кольнуло в груди. Наверное, я понимаю, о чем он.       — Хорошо, — ответил Сфинкс. — Мы примем тебя. Только поклянись, что не будешь взрывать аппаратуру, вызывать грозу, летать на метле и превращаться в зверей.       Со сторон послышались смешки, но было очевидно, что Сфинкс не шутил. По позвоночнику пробежал холодок. Шакал тоже нахмурился.       — Я ничего из этого не умею, — серьезно сказал новичок. — Но я понял тебя, и если так надо, то я клянусь.       Пошли смешки уже громче. Но новенький не обратил на них никакого внимания. Он тихо прошел в спальню, затаскивая свои вещи. Я поймала себя на мысли, что очень удивлена наличию у него сумки. Он выглядел так, словно жил здесь всегда, просто это мы только что заметили его.       Табаки называл его почему-то Македонский, какое-то время спустя вся стая подхватила. Он вставал раньше всех и ложился позже. Убирал за всеми, кормил Толстого, варил кофе на электроплитке, подметал, вытирал, помогал одеваться. Раковины в ванной стали чище, исчезла плесень из душевой кабинки, а на полу больше не валялись крошки и комки пыли. Сначала это было странно, непривычно, многие шутили над его тягой убираться. А мне казалось, что таким образом он спасается. Я не знаю от чего, возможно, от того испепеляющего огня, заключенного в его хрупкое тело, возможно, от воспоминаний. Монотонное постоянное дело лечит. Уж я-то знаю. Поэтому не смеялась. Жутко смущалась, когда он подносил, именно «подносил», как какой-то раб, кружку кофе, но говорила спасибо. И в одно это слово я старалась вложить все свои мысли и чувства к этому хрупкому носителю огня.