Кодло

«Это хорошая школа-интернат, Чонгук, она поможет тебе прийти в сознание».

Чонгук уверенно заходит в свою новую комнату уже ближе к вечеру и громко хлопает входной дверью, закрывая. Две кровати с какими-то кофейными покрывалами и почти сверкающими белыми подушками, два письменных стола, две тумбочки и два шкафа. Его соседа еще нет, но по разбросанным в спешке на кровати рубашкам, по запаху одеколона и табачного дыма, он понимает, что они хорошо споются между собою. Это наверняка какой-то крутой парень, местный заводила и веселый распиздяй, который, впрочем, имеет свой укоренившийся авторитет и определенные рычаги давления. Как и он сам всегда и везде. Парень хмыкает себе под нос, когда заглядывает в свой шкаф. Сервис. Даже вещи за тебя разложат, с ложечки накормят и в кроватку отнесут на ручках… Впрочем, за те деньги, которые его дражайшие родители заплатили за его обучение здесь, это меньшее, что они могут сделать. Так хотят, чтобы он превратился обратно в милого, плюшевого мальчика, который — какой страх! — не будет уж точно водить в дом своих любовниц и любовников. Они будут разочарованы. И лично ним, и школой этой элитной для трудных, запутанных подростков. Он садится на свою кровать и достает телефон из кармана черных джинсов, быстро пролистывает сообщения, но отвечает только Джину, что встретиться у них в ближайшее время не получится и, как только он покажет свой характер родителям в новой школе, он сразу же устроит большую пьянку, где они всей компанией и соберутся. Хотя в последнее время нормально общается он только с Сокджином. Ким не грузит его обязательствами и вступительными экзаменами, не кудахчет по поводу благодарности приемным родителям (будто Чонгук просил, конечно) и принимает его член так глубоко, как ни одна девчонка не может. Ким старше, он богатенький сыночек богатеньких родителей и верит только в магию денег. Верит в то, что все в этой жизни можно купить и покупает абсолютно все: хоть оценки в университете, хоть горячую цыпочку в клубе, которая раздвигает свои ноги перед ним ну точно от большой любви. И он абсолютно прав. Чонгук хмыкает себе под нос и откладывает телефон на прикроватную тумбочку. Что же… Если они так хотят, чтобы он и Даунфорд на уши поставил, то он не будет отказывать себе в таком удовольствии. В конце концов любого местного короля он легко свергнет и без бунта, захватит власть, как делал и до этого, а потом просто будет делать то, что считает нужным. Впрочем, как и всегда. Если они думают, что школа способна изменить его, что каменные стены способны сломать характер, сломать его стержень и потушить бурный огонь, то они точно не правы. Он сам способен ломать, способен убивать и гнуть под себя так, что даже пискнуть не сможешь. И он этим гордится. Естественный отбор это ведь по Дарвину. Сильные выживают, а слабые становятся их кормом. Чонгук хмыкает себе под нос и ухмыляется. Если его сосед окажется нормальным парнем с такими же аппетитами, как и у него, то они вполне смогут стать королями этого места. Выстроить здесь свой устав и законы, сломать к чертям все стены и довести педагогический состав почти до истерики выходками. Ну так, в целях профилактики. Входная дверь распахивается и на пороге Чонгук видит, скорее всего, своего соседа. Среднего роста, с серебристыми волосами, у него острый подбородок и пухлые губы, крепкая шея и крепкое тело, которое только с первого взгляда напоминает фарфор. На нем легкая белоснежная футболка без принта и серые спортивные штаны, но и не это главное… Темные глаза, которые впиваются в него черным, словно, медленно облизывают, оценивая, и излучают что-то такое, от чего даже пискнуть не может уже Чонгук. Он чувствует, как ком в горле разрастается, как он набухает и давит так, что можно задохнуться, что можно и забыть, как дышать вообще. Это хищный взгляд, глаза хищника и энергетика настолько чудовищная, что хочется вжать голову в плечи, скукситься и сидеть тихо-тихо, как жалкая мышь. Хочется… Но он смело борется с этим «хочется», окидывает парня взглядом хоть чуточку равносильным и ухмыляется. — Привет. — Привет, — парень отмирает и легко ухмыляется, а потом заходит в комнату, разглядывая его, как чертов кусок мяса. — Не думал, что одного из новеньких подселят ко мне. — Ты недоволен? — Чонгук смотрит чуть иронично на парня, который продолжает прожигать его взглядом, смотрит холодно, от чего мурашки выступают на коже. Это уже не просто самоуверенный парень, не просто сосед с которым можно ставить школу на колени, это кто-то за гранью, кто-то нечеловеский и до холода в костях животный. С глазами животного, с его бесшумными шагами и легким дыханием. И Чонгуку бы хоть чуть-чуть смелости или алкоголя в кровь, хоть чуть-чуть такого же гнетущего и дикого. Того, что вышло из лесу, пахнет кровью и пеплом, умывается родниковой водой и ступает по душистым травам. Этого парня тоже не способны согнуть стены и законы, не способна подчинить школа, хоть она и для богатеньких отморозков, типа его самого. — Скорее удивлен, все же ученики говорят что я слишком авторитарен, — он небрежно отмахивается и легко улыбается, в его речи проскакивают какие-то шипящие нотки, но Чонгук действительно не обращает на это никакого внимания, поглощенный темными глазами и их глубоким матовым блеском. — Так ты здесь типа самый главный? — он облизывает губы, наблюдая за тем, как самодовольная ухмылка расцветает на лице парня. — Ну есть такое, а что? — Хочу тебя свергнуть, — Чонгук склоняет голову на бок и немного щурит глаза. Парень в ту же секунду взрывается хохотом. Он запрокидывает голову назад, обнажая свою крепкую шею и дрожащий кадык, раскрывает рот, в котором, словно настоящие лезвия сверкают жемчужные зубы. У Чонгука внутри все стынет от этого смеха, он чувствует, как замирает сердце в груди и не может отвести взгляд от острых клыков в чужом рту. Воображение рисует мрачные картинки, воображение взрывает его голову, когда он представляет эти клыки на своей шее, как они вспарывают его кожу, вгрызаются в мышцы и сосуды. Он представляет, как эти пухлые губы окрашиваются его кровью, как она стекает по его подбородку, пачкая идеальный фарфор. Парень же смолкает, хоть и его веселая улыбка никуда не девается, он подходит к нему ближе, возвышаясь над ним, сидящим на кровати. — Ох, малыш, посмотри только на мои зубы… — он широко улыбается, а потом подхватывает его подбородок пальцами, заставляя смотреть на себя, снова впивается острым взглядом. — Мои челюсти переламывают любой хребет, — зубы клацают в его рту, от чего Чонгук еле заметно вздрагивает, но взгляда не отводит, не дергается и руки старается не сбрасывать. Он сильный, он сможет противостоять своему всего лишь одногодке. — Считаешь, что мои слабее? — Чон шумно выдыхает, надеясь, что выдержит эту словесную перепалку, что этот странный парень не будет уже завтра считать его слабым звеном, половой тряпкой, о которую так хорошо вытирать ноги. Он не хочет в этой школе превратиться в жертву, не хочет стать тем, кого всегда сам презирает, но, видимо, именно в этот раз законы природы идут против него. — Ну такому чудесному рту не идут такие челюсти, — его сосед действительно немного шипит, особенно, когда говорит тихо, он наклоняется к нему чуть ниже, продолжая держать за подбородок, а внутри Чонгука все скручивается узлами, сплетается тугой паутиной, в которой, кажется, где-то застряло его сердце, барахтается, путается, а потом и вовсе замирает, дожидаясь чудовища, которое просто выпьет его. И конец. — А что идет? — он и сам переходит на шепот, чувствует, как внутри разливается легкость, а в голове становится необычно легко после нескольких минут чудовищного напряжения. Это где-то на грани с потерей сознания, на грани со сном и комой. Чонгук чувствует, как плывет, чувствует, как мышцы слабеют, а в сознании вспыхивают только два тусклых огонька, которыми горят матовые глаза его соседа. — Допустим, это. Губы незнакомца касаются его собственных, а хватка на подбородке немного усиливается. Чонгук чувствует, как его хватают рукой за волосы и слегка оттягивают их, принося лёгкую боль, как сжимают, прежде, чем он чувствует влажный язык, который вторгается в его податливый рот. Губы немеют от поцелуя, а когда он пытается оттолкнуть от себя парня, то его ладони лишь вяло ложатся на крепкие плечи. Что это, черт возьми, за человек?