***
— То есть дела у нас еще хуже, чем мы думали? — подводит итог Анечка спустя минут двадцать, как Паша начал свой рассказ. Поведал он почти обо всем, хотя изначально собирался только о разговоре с Соней. Но после увидел, как горят глаза у остальных, поэтому ему пришлось ворошить в памяти не самые приятные картины Чистилища, которые теперь наверняка будут ему сниться в кошмарах. С каждой новой деталью повествования вид у присутствующих становился все мрачнее. Минут через семь-восемь, когда Личадеев почти подобрался к диалогу с Факеевой, Юра встал, не выдержав, и достал с верхней гарнитуры две бутылки. Одна из них та самая — пряный беллс, — которую он пил в ночь, когда случился небольшой казус с нападением и разбитым окном, а вторая — еще не открытый виски другой марки, купленный по акции. Алкоголь вместе со стаканами ставится на стол, но Паша — единственный из всех, кто к виски даже не притрагивается, отмахиваясь от предложенного стакана. — Ну… — медиум тоскливо вздыхает. Он сидел в той же самой позе, подтянув ногу к груди, и смотрел то на лампу под потолком, щурясь, то на всех остальных присутствующих. В кухне застыло какое-то давящее чувство безысходности, которое Юра чувствовал очень остро. Навалилось бетонной плитой, не давая даже вдохнуть, — я вам всё рассказал. Она сказала, что это нечто найдет нас само, когда время придет. Когда это будет — чёрт её знает. И то, что он сделает, тоже. — Вряд ли визит будет дружеским, — Кикир, слопавший последние два бутерброда, теперь потихоньку загружал в себя неразбавленный виски, но дальше половины стакана пока не продвинулся, — я в этом очень сомневаюсь. — К ведьме не ходи, — Серговна, всё еще стоящая у столешницы, сложив руки на груди, по-доброму ухмыльнулась, — всё намного сложнее, чем нам кажется, — девушка задумалась, повторив слова Сони, — у меня такое чувство, что нас хотят надурить. Почему это кто-то из ближнего нашего окружения? — Ну это явно не мы, — как-то неуверенно бормочет Анисимов, обведя всех присутствующих. Юра как-то тупо на него уставился. Предположение интересное, хоть и глупое по существу. Разве это может быть кто-то из них? Соня сказала, что это был мужчина, — не мы же? — Ну смотри, — Музыченко загибает первый палец, — допустим, это я, — Саша смотрит на него как-то недоверчиво, — допустим, говорю, а не я! Зачем мне покушаться на самого себя? Клянусь вам всем, что у меня есть, я никогда до того дня и не знал о существовании подобного дерьма! — Так натуралистично никто не сыграет, — Аня ухмыляется и допивает свой виски в два глотка, осушая стакан. — Вот, — Юра ей кивает и вновь переводит взгляд на Анисимова, который явно сейчас чем-то загрузился, — зачем мне убивать самого себя? Подозрения отвести? А нахера мне это делать? У меня даже цели нет! Переубивать всех? Интересно до пизды, — Саша тоже кивает, кажется, соглашаясь, — далее. Паша. Думаю, тут даже объяснять ничего не надо, — Музыченко смотрит на измотанного медиума, который скоро уснет прямо за столом — уже даже голова к груди склоняется от усталости, — лезть в огонь ради этого? И попутно спасать остальных? Звучит бредово, — Саша вновь кивает, — а ты? У тебя какое оправдание? Расскажи сам, — Юра довольно улыбается и подливает себе еще алкоголя. Развезло его совсем чуть-чуть, но он уже был в нужном состоянии для аргументированных споров до утра. Хотя он мог это и без алкоголя делать, было бы желание. Анисимов вновь смотрит на него недоверчиво и как-то испуганно, почти как ребёнок, которому сказали, что Деда Мороза на самом деле не существует. — Я спиздил вам запись, — говорит он как-то неуверенно, — я тоже могу поклясться всем, хоть собой, блять, что я тут ни при чем! — Саша откидывается на спинку стула и обводит всех взглядом с открытым недовольством. — Да не Саша это, — Паша устало вздыхает и протирает лицо рукой, меняя ноги местами — теперь к груди он подтянул правую, — я бы почувствовал, когда в голову к нему влез. И это не Аня. И не Юра. И не я, — он ухмыляется, — это было бы действительно глупо. Из ближних остаются только работники театра, — он замолкает и опускает голову на грудь совсем, взглядом буравя пол кухни с тёплым светом. — Слушай… — Юра кивает другу на его фразу и поворачивается к Ане, которая уже вопросительно смотрела на него, — я тут подумал что-то, — он почесал подбородок и сделал глоток виски, — Соня сказала, что она вызвала кого-то — и он пришел. Это обязательно должен быть мёртвый человек? — Я думаю, что да, — ведьма кивает, помолчав несколько секунд, — я никогда не сталкивалась с таким, чтобы на спиритический сеанс в качестве собеседника приходил живой человек. Спиритический сеанс на то и спиритический сеанс. — Супер, — Музыченко залпом допивает второй стакан от нарастающего в груди чувства бессилия, — мы опять в тупике. Никаких ниточек, ни за одну не дернуть, — наверное, около минуты в кухне стояла тишина. Юра чувствовал, как все в ней находящиеся очень хотели как-то поддержать его, сказать что-то утешительное. Но утешительных слов не находилось. — Соня сказала, что я узнаю обо всем первым, — Паша прижал к себе ногу теснее и уложил голову на колено, устало прикрыв глаза, — и что он сам нас найдет. Опять просто ждать своего судного часа. Как же это заебало, — он поморщился, — как я окрепну — спущусь к ней еще разок. Мы не договорили. Она что-то не успела мне сказать. — Если бы она хотела, она бы время не тянула, — Серговна раздраженно вскинула подбородок выше. Юру тоже выбесила эта деталь в рассказе Паше. Если бы девушка хотела, то выдала бы всё сразу без отхода от тем. О чем конкретно Факеева с медиумом говорила, Личадеев не признавался, аккуратно избегая этой темы, — так что всё. Чистилище — не Неаполь с Парижем, его не надо видеть, чтобы после умирать. — Мы узнали, что хотели. Относительно, — Кикир пожал плечами, — так что не насилуй себя еще раз, — а он прав. Музыченко видит, как нелегко другу далось такое путешествие. Осилит ли он второе — большой вопрос. Паша на их фразы ничего не отвечает и даже не кивает. Просто продолжает сидеть, уложив голову на колено и прикрыв глаза. Атмосферу в почти утренней кухне это не улучшило. Юра как-то пропустил момент, когда на часах уже была половина пятого. Несколько дней назад он проснулся в такое время, а теперь еще пока даже не ложится. Интересно. И Анечка, видимо, поймала взгляд Музыченко, брошенный на часы. — Предлагаю по койкам. Я едва на ногах стою, а про Пашу я вообще промолчу, — признается она. Её предложение было встречено одобрительными кивками. Медиум, кажется, уже уснул, — стоп. Паш! — Личадеев с готовностью вскинул голову, но глаз не открыл, — я как-то пропустила этот момент. Ты не вернулся назад, да? — тот мотнул, — прям на месте отключился, в театре? — а после кивнул, — интересно, — Аня хмыкнула, — ладно. Допустим. Вопрос с размещением четырех человек в квартире Юры встал очень остро. Диван у него просторный, конечно, но так только кажется. Больше двух человек туда не вместится. Точнее, вместится, но это будет не сон, а шпроты в банке. Надо было учитывать несколько важных аспектов — Анечка была готова лечь хоть на пол, но мужская часть людей в квартире тут же забраковала эту идею. Женщина обязательно должна была занять свободную половину на диване. Кикир был не против поехать домой, часа полтора поторчав у закрытого метро, но был ли в этом какой-то смысл? Да и судя по виду, засыпать одному ему вряд ли захочется после того, что было в этой квартире несколько часов назад. Юре тоже не хочется. Идея с разъездом по своим домам тоже отметается. Метро закрыто, а обладательница машины уже сопит в подушку, отключившись первая у стенки в той же одежде, в какой она и была. Другой, в принципе, у неё и не было. Дальше у ребят возник спор о том, кто же ляжет рядом с ведьмой. Юре в глубине души, само собой, хотелось занять свое законное место, но он понимал, что остальным оно нужнее. Саша уперся рогом — ложиться не со своей женщиной в одну кровать ему не хотелось. Женщина Юрина — пусть Юра и ложится, что за глупые рассуждения. Или вон пусть Паша ложится, он сегодня уставший и пострадавший. Личадеев в споре никак не участвовал, как-то подозрительно замолчав. И спорили друзья на эту тему, видимо, слишком громко — не выдержала даже уже спящая Никитина. — Я сейчас вас обоих на балконе положу, блять, если вы рты не закроете, — раздалось сонное с другой половины дивана. Кажется, спор пора прекращать как можно быстрее. Анечка очень недовольна. Но благодаря её недовольству скрипач кое-что вспомнил. Точно. Балкон с хламом. — Раскладушка есть, — тихо бормочет Музыченко, наклоняясь к пристыженному Кикиру, — чёрт с тобой. Я с Аней, вы вдвоем на раскладушке с Пашей. Поместитесь, думаю. Идет? — Идет, — негромко отвечает Саша за двоих и поворачивается к медиуму. Тому никакая раскладушка не нужна была от слова совсем. Личадеев уже спал на левом боку и посапывал на полу недалеко от дивана у шкафа, положив голову на набитую вещами сумку Юры и прижав к себе ноги. Вещи оттуда Музыченко до конца так и не разобрал, поэтому, скорее всего, это достаточно неплохая замена подушке. Раскладушка была вытащена с боем и скрипом двери, а после со звуками ругательств — слишком много там оказалось хлама. Когда друзья притащили её в комнату, то увидели, как злобно Серговна смотрит на них, не отрывая головы от подушки, и Юра очень ощутимо почувствовал, как ему в легкие тыкается что-то острое, напоминающее перочинный ножик. Проклинает его ведьма сейчас, видимо, до десятого колена. Раскладушка была развернута, а постельное белье в виде подушки и простыни выдано молча. Тут же моментально появилась еще одна проблема. — Я не хочу его будить, — шепотом, будто виновато, признается Саша, наклоняясь к Музыченко. Они наблюдали за спящим на полу Пашей уже несколько минут, не зная, что с ним делать. Медиум спал слишком беспечно, отдыхая после сегодняшнего дня. Юра сгорит со стыда, если заставит Личадеева проснуться. Но и на полу оставлять его как-то нехорошо. Да и с постельным бельем беда. Чёрт. — Ладно, — говорит Юра, кивком говоря Анисимову укладываться, — не будем. Пусть отдыхает. Ему, кажется, всё равно, где спать, — он вручает другу последнюю оставшуюся простынь, а потом аккуратно шагает к Паше, неся плед, до этого мирно покоившийся на подлокотнике. Музыченко присаживается рядом и осторожно приподнимает спящего за голову, подкладывая на сумку подушку для еще большей мягкости, а потом, пригладив волосы, расправляет по телу тёплый плед. Паша что-то бурчит себе под нос, приоткрывая глаза и приподнимая голову, но Юра не может ничего разобрать. То ли сквозь сон, то ли уже сквозь реальность, пробормотал что-то своё, — спи-спи! Я тебя накрыл, — шепотом говорит Музыченко, чтобы друг услышал. Тот, затормозив, кивает, а потом закрывает глаза, укладываясь уже на подушку. — Спасибо, — отвечает он еще более тихо и кутается в плед, подтягивая край к подбородку. Юра поднимается на ноги, смотрит на уже вновь уснувшего медиума несколько секунд, а потом, обогнув раскладушку, следует в коридор, чтобы погасить свет и, наконец, лечь поспать. Музыченко только сейчас начал ощущать, как же он устал и как же ему хочется спать. В коридоре он, когда выключает свет во всей квартире, через окно на кухне замечает, что небо уже стало светлее обычного ночного. Близится рассвет.***
Утро началось совсем не по-утреннему. Юру ласково будит Серговна поцелуем в щеку, когда солнце, кажется, уже встало. За веками ярко. Музыченко лишь хнычет и отворачивается на другой бок, натягивая одеяло выше. Он чувствует себя невероятно разбито. Если он сейчас откроет глаза и окончательно выпутается из паутины сна, то больше не уснет, а после будет проклинать себя за это весь день, чувствуя себя сонной мухой. — Ты когда приедешь на репетицию? — отставать Анечка не собирается. — Не приеду. Скажи, что я умер, — недовольно раздается из-под одеяла. Юра тоже так просто не сдается. Хочет спать — и будет. Вертел он эту работу на хую и остальном, на чем только можно вертеть. — Передам Мустаеву, что ты страдаешь от поноса. Устроит? — Да хоть от чумы, пусть только не приебывается после, — Музыченко глубоко плевать на то, по какой причине он утром не приедет на работу. Главное — что не приедет. Сначала выспится, а потом всё остальное. Репетиции у них оплачиваемые, хоть и почти добровольные, но на это тоже похер. Пропускать нельзя какой-то там определенный процент от общего числа. Но Юра порядочный работник — кажется, это второй его прогул за последний год. Приедет после обеда, когда все точно подтянутся. — Я вас не закрываю, — раздается голос девушки над ухом, но уже чуть более отдаленно. Юре казалось, что он слышал шум воды в ванной. Хочется встать и проводить Аню, может, сделать ей кофе, но сон к дивану приковал его сильнее. — Похуй, — отвечает Музыченко и вновь проваливается в сон, натягивая одеяло почти до носа. Как-то прохладно в квартире стало с утра, ночью было теплее. Балкон забыли закрыть, что ли… Но тогда было бы еще холоднее. Просыпается Юра еще через несколько часов и чувствует себя при этом достаточно неплохо. Вроде выспался. Парень, потянувшись, берет телефон с подлокотника. Заспался немножко — время близилось к часу дня. Ни одного пропущенного звонка не было, только какие-то бесполезные уведомления из соцсетей или реклама на почте, которые Музыченко не особо интересны. Даже Анечка ничего не написала. Если не пишет — значит, всё точно в порядке. Было бы хуже, если были бы пропущенные от неё. Юра перекатывается на другой бок и осматривает комнату. Он уже и забыл совсем, что ночевал не один. На раскладушке продолжал храпеть Кикир. Кажется, его Аня тоже не будила. Или тот просто не захотел просыпаться — спал Саша очень долго и с чувством, явно понимая в этом толк. Если бы были какие-то международные соревнования по спортивному сну, Анисимов определенно был бы мастером спорта или хотя бы его кандидатом. Место у сумки с подушкой было пусто. Плед лежал рядом, свёрнутый не совсем аккуратно. «Паша тоже смотался, что ли…», — подумалось Юре, когда он уселся на диване, пытаясь собрать мысли в кучу, но после услышал с кухни какой-то треск и тут же за ним — короткое «бля», — «а, нет, не смотался». Музыченко вслушивался в тишину еще несколько секунд, и только потом, как зашумел чайник, он поднялся на ноги, взяв футболку с комода, который служил у него в доме вешалкой. Надев её на себя, парень еще раз потянулся, а после, обогнув спящего Кикира на раскладушке, направился на источник звука. Паша обнаружился — неудивительно — около. Сидел за столом, смотря куда-то в стенку, и, видимо, дожидался кипящего чайника. На столе перед ним стояла кружка — та, которую Юра купил в Москве, когда ездил туда на выходные к переехавшим после института друзьям. Уж очень она ему понравилась — цветная, с ручкой пестрой. А с друзьями, кстати говоря, общаться они перестали. Один из них умер около года назад, Музыченко об этом точно знал. Было грустно, конечно — это был его еще школьный друг, с которым они вместе творили дичь в старших классах. Как именно он умер, Юра не знал. И узнавать ему этого не хотелось — он уже давно смирился с потерей этого человека в своей жизни. Как только скрипач оказался на кухне, Паша дернулся, но улыбнулся другу, приветствуя его. — Доброе утро, — хрипло ответил Музыченко и приземлился на тот же стул, на котором он сидел ночью. Чайник на станции уже готовился к закипанию, — хозяйничаешь? — Ага, — кивнул медиум, протерев лицо рукой. Кажется, тот еще тоже не совсем проснулся, — не захотел вас будить. Планировал чай попить и домой поехать потихоньку, — выглядел Личадеев получше, чем ночью, но до идеала было далеко, — в самом идеале я хотел, чтобы меня Аня подбросила, но она уехала чего-то слишком рано, — Паша моргнул и убрал руку от лица, — я даже не проснулся, пока она тут собиралась, — Музыченко кивнул ему, решив не пересказывать утренний странный и бессмысленный диалог между ним и девушкой. Вроде как всё на месте в квартире. Воры ничего не обнесли, никто к ним даже и не пытался вломиться. Кировский райончик, конечно, криминальный, хоть и не Московский с его Купчино, но люди здесь подобрее, если верить статистике преступлений, — тебе чай налить? — Паша поднялся из-за стола и, неуютно одернув толстовку, направился к закипающему чайнику, прихватив с собой кружку. Юра коротко ухмыльнулся — медиум, кажется, чувствует себя не совсем в своей тарелке. — Нет, спасибо, не хочу пока, — Музыченко еще сам пока не понял, хочет он чего-то или нет. Однозначно имеет желание вернуться в кровать и еще доспать, но, наверное, это будет глобальной ошибкой. Скрипач дожидается, пока друг делает себе чай, хозяйничая на его кухне, даже не спрашивая разрешения. И Юре это даже нравится. Паша присаживается за стол, натянув рукава толстовки на пальцы, и только тогда парень заводит разговор, — ты как? — Да нормально, — тот жмет плечами, но Юра всё равно чувствует, какой он заторможенный — взгляд почти такой же полупустой, — а ты как? — Всё по-старому, — Музыченко даже добавить нечего. Что у него могло поменяться за это время, — нормально себя чувствуешь? — Терпимо, — уже не так плохо, как кажется. — Учёбу опять проебал, прогульщик? — поддевает Юра друга, наблюдая за тем, как тот дует на горячий чай. Разбавить забыл. — Я чуть ноги не протянул, а ты мне что-то про учёбу говоришь! — тут же недовольно отзывается Паша, убирая кружку ото рта, — гори она огнем вообще, блять, — да Юра бы с удовольствием сказал бы ему что-то другое, вот только темы для разговора подходящей не нашел. — Соглашусь, — кивает Музыченко. На втором курсе он тоже так думал. Да и сейчас бы думал, если бы учился. Когда в жизни происходит такой пиздец, тебе точно не до учёбы. Ты будешь приходить в здание универа с долбящей по мозгам мыслью о том, что же у тебя творится по другую сторону баррикады. А еще Юра бы обязательно чувствовал себя очень мразотно по-особенному из-за того, что у него такое в жизни есть, а у других нет. Поэтому возвращаться в место учёбы он не горел. Эти времена прошли — и слава Богу, впереди будет что-то другое. Будет, если они смогут разобраться с навалившимся почти что с неба говном, к которому никак не подступиться. Зацепиться даже не за что. От этих мыслей настроение у Музыченко портится почти что моментально. Сон разморил его, заставив забыть о том, во что они все ввязались. Но хмурое и потерянное лицо Паши, будто у того жесточайшее похмелье, а не недосып, тоже стали тем, что напомнило Юре обо всем, — я так понимаю, мы опять ждем, приняв стойку боевой готовности? — медиум кивает и делает сразу несколько глотков чая, усевшись поудобнее, — класс. Люблю жизнь. — А я-то как, — кисло улыбается тот и морщится, будто он зубами в целиковый лимон вцепился, но чай пить продолжает, — кто бы только знал. На этом разговор как-то обрывается. Юра не знает, что еще можно спросить у Паши. Тот, судя по всему, как-то не особо настроен на разговоры. А вот Музыченко очень хочется поговорить. Спящий Кикир вряд ли станет хорошим собеседником, так что медиуму придется отдуваться за всех. — А что там тебе Соня говорила? — внезапно задает вопрос Юра, вспомнив рассказ друга. Тот сказал вчера, что она всячески уводила его от нужной темы, но так и не рассказал, куда пыталась завести, — по поводу отхода от темы и бла-бла, — поясняет скрипач, видя непонятливый взгляд Паши. — А, — тот тут же опускает взгляд в чай и делает еще несколько глотков, кивнув, — да херню всякую городила. Я не особо уже помню даже, — ведет плечом Паша и опускает кружку на стол. Кажется, почти пустая, — просто не хотела отвечать мне, вот и всё, — Юра даже не успевает ответить ему, — какие у тебя планы на сегодня? — Ну… — Музыченко опешил от неожиданного вопроса. Он даже еще сам не думал над тем, что будет делать дальше. Слишком сложные вопросы с утра, — не знаю… — надо бы действительно подумать, — Сашу разбужу через пару часов. Пожрем. В театр поедем. Или я один, а тот — домой вообще. На репетицию успею, скорее всего, — Паша ему кивнул и вновь поднес кружку ко рту, — а как тебе на полу спалось? — Юра улыбается, вспомнив, в какой позе засыпал медиум этой ночью. — Восхитительно, — закатывает глаза Личадеев, тоже улыбаясь, — когда проснулся, думал, что первое последствие моего путешествия в загробный мир — призраки забрали у меня мою спину. Я вообще её не чувствовал. — Бедняга, — сочувственно говорит Юра и тут же корит себя. Это же его вина, — надо было тебя разбудить и положить на диван или хотя бы на раскладушку. — Не, — Паша отмахивается и допивает чай залпом, а после облизывает губы, — спасибо, что не будил. Диван твой, там тебе и спать. А на раскладушке нам вдвоем было бы неудобно. Да и спал я так хорошо, мне не хотелось вставать и идти куда-то, даже если дорога займет две секунды, — медиум широко улыбается, и Юра не может не улыбнуться в ответ, — ладно, — парень кивает куда-то в воздух и отставляет кружку, — я тогда домой. Проводишь до лифта хотя бы? — он коротко смотрит на друга. Как Музыченко может ему отказать? — Если ты меня подождешь минут десять, — говорит Юра после небольшой паузы, задумавшись, — то могу даже до метро проводить. Мне всё равно в магазин нужно сходить, так хоть прогуляюсь заодно. — Отлично, — соглашаясь, Паша расплывается в улыбке, хоть и как-то выдавленной из себя, и затем поднимается на ноги, — составлю тебе компанию.***
Уснуть Паша в этот же вечер не мог по нескольким важным причинам. Парень ворочался в кровати, мысленно коря себя за проёбанное сегодня всё — и учёбу, и репетицию —и чувствовал, как настроение портится с каждым часом. Весь сегодняшний день, в том числе и вечер, прошли очень странно. Медиум не мог объяснить себе, что происходит, но почему-то на каком подсознательном уровне он начал чувствовать подвох. И никаких предпосылок к этому не было даже на горизонте. Паша пытался убедить себя, что он просто устал, ему нужен отдых, чтобы прийти в норму после такого нового опыта. Но почему, если он устал, он не может заснуть этой же ночью? Обычно же бывает наоборот. Всё как-то навалилось. Личадеев тут же с порога почти что лбом встревает в одну из новостей дня. В коридоре стоит чемодан — собранный. Сначала медиум перепугался не на шутку, но тут же осознал, что чемодан вовсе не его. Слишком старенький, потрепанный жизнью, с лентой на ручке для определения своего среди десятка таких же. Нина Павловна «радует» парня новостью, что через несколько дней она-таки уезжает в санаторий на отдых вместе со своей подружкой молодости. Паша не особо вникает, когда и куда, — просто кивает. Он рад — правда рад! — за старушку-сожительницу. Ей явно нужно больше тепла, чем во всё еще зимнем и холодном Петербурге. И ничего не имеет против её отъезда на юг необъятной России, где сейчас, кажется, вообще не сезон. Но Паша по-прежнему ничего не спрашивает. Он всё еще пребывает в состоянии чайного гриба и имеет низкую пропускную способность на восприятие реальности, поэтому просто кивает на все внешние раздражители, обещая себе подумать над этим чуть попозже. Почему она так рано собрала вещи? Тоже загадка. Еще одной новостью стало то, что Муха — его любимый кот Муха! — отказывается к нему подходить. Кот он был своеобразный, мягко говоря, но ласку любил, от рук никогда не отказывался, особенно от хозяиновских. Старушку он подпускал к себе достаточно близко, но медиума — в разы ближе. Постоянно спал и мурчал у него в вещах, а по ночам клубочком сворачивался в ногах. Но сегодня, как Паша пересек порог своей маленькой комнаты, животное выгнуло спину дугой, поджав хвост и зашипев, и бросилось наутек в коридор. Муха никогда так на него не реагировал. Иногда шипел на что-то паранормальное, как та доска, которую Личадеев притащил из будки, но так странно себя всё равно не вел за свою небольшую кошачью жизнь. Пашу это обеспокоило, но особого значения он тоже не придал. Он же вернулся из потустороннего мира, некоторое время не был живым. Животное наверняка будет странно реагировать на него, чувствуя угрозу. Это же нормально. Наверное… В зеркале перед ванной, умывшись, Паша сначала долго рассматривает свое лицо, кажется, пытаясь в нем найти ответы на свои какие-то вопросы. Потом осторожно расстегивает серёжку — впервые за год, наверное, и рассматривает мочку. Красноватая. А сам прокол вообще сильно тревожит. Надо бы хоть как-то обработать, наверное. Творчество Ван Гога Личадеев любил, но превращаться в самого художника желания не было. Медиум думает еще несколько минут, а потом аккуратно возвращает оберег на место, морщась от боли. Существовать без него он боится. Это единственная его защита. Еще один тревожный звоночек новостей поступил ближе к вечеру, почти к ночи, когда Паша собирается ложиться спать. Свет в комнате он еще не потушил — просто лежал на кровати, завернувшись в одеяло, и страдал от боли в спине. В потустороннем театре он хорошо так приложился поясницей о дверную ручку. Но ночью, когда мылся, медиум как-то даже и не посмотрел на спину. Не болело. А сейчас ныть стало дико, почти нарывать. Синяк, наверное, громадный остался. Надо пересилить себя и пойти посмотреть к зеркалу. Интересно же. Зеркало у Паши в комнате стояло во весь рост, но парень всегда отворачивал его к стенке, чаще всего еще и накрывая тканью сверху. При сне с ракурса кровати он всегда видит свое отражение, а такого счастья Паше точно не надо, и так всё не очень хорошо. В итоге Личадеев не выдерживает и поднимается на ноги, дрожа от холода. Сейчас придется снять с себя несколько слоев одежды, чтобы посмотреть спину, какой кошмар… Отопление в съемной квартире работало с перебоями, и хуже всего было почему-то именно у него в комнате. Еще и Муха, кажется, спать к нему не собирается — Паше тут же стало невероятно одиноко, когда он подумал об этом. Это будет его первая ночь без любимого кота в ногах. Он забился в комнату к Нине Павловне и не высовывал носа. Сожительница была счастлива — кот решил пойти к ней на ночь впервые за их совместное проживание. И теперь он спал и мурлыкал у неё на коленках — громкие звуки «Тайн следствия» по телевизору ему совсем не мешали. Паша разворачивает к себе пыльное зеркало, слыша, как оно скрипит, а потом осторожно стягивает с себя и кофту, и толстовку сверху. Холодно почему-то было до безумия в квартире. Одежда опускается на комод рядом, а парень разворачивается к зеркалу спиной. Но его внимание привлекает кое-что другое. Дверь в коридор была плотно закрыта, но из-под щели внизу пробивалась полоска света. Который моментально погас, когда Паша повернулся к зеркалу спиной. Парень моргнул — и свет загорелся вновь. Звуки сопровождались щелчком клавиши выключателя. Через несколько секунд действие повторилось, заставляя медиума нахмуриться. Нина Павловна вряд ли настолько выжила из ума, что теперь стоит в коридоре и щелкает выключателем — они и так работают с перебоем после долгих уговоров. Паша топчется на месте еще несколько секунд, наблюдая за светодискотекой из-под дверной щели, а потом медленно подходит к запертой двери. Щелкнул замок — и Личадеев аккуратно выглядывает в коридор. Свет больше не мигал — застыл так, как и был до этого. Коридор был пуст. Совсем. Никакой старушки в нем не было. Она могла двигаться проворно, когда захочет, но с такой скоростью — навряд ли. Даже сам медиум вряд ли бы успел за такой короткий промежуток бесшумно добежать до комнаты в другом конце коридора и закрыть за собой дверь. «Проводка, наверное, сбоит…», — успокаивает себя Личадеев и продолжает смотреть в коридор, как будто собираясь кого-то увидеть. Но никого не было. И не должно было быть. Но на подсознательном уровне он почему-то чувствует что-то недоброе. Паша вновь щелкает замком, не прекращая хмуриться, и возвращается к зеркалу. Видеть свое лицо в отражении ему не хочется, поэтому парень резко разворачивается боком, подставляя ушибленный бок. На пояснице, ближе к правому боку, красовался громадный синяк. Синячище! Тёмный, расплывшийся в месте удара фиолетовыми подтеками. Личадеев удивленно выдыхает. Еще бы, так приложиться. Было очень больно. Да и сейчас не совсем приятно. По краям синяк светлел, приобретая синие оттенки. Паша подтягивает руку назад и тыкает, тут же болезненно ойкнув. Зачем он это сделал? Чёрт его знает. Мания как-то, в синяки свои тыкать. Личадеев тупо смотрит на ушибленный бок еще несколько секунд, даже не думая чем-то помазать, и уже хочет потянуть руку к одежде, так как дрожь от холода проходит всё чаще и сильнее, но замирает. А потом поворачивается к отражению другим боком. На другой стороне тела, не совсем симметрично синяку, застыл еще один след. Паша приглядывается, а потом почти в ужасе одергивается. Это был отпечаток руки с длинными-длинными и тонкими пальцами, почти в два раза длиннее обычных человечьих. Они тянулись к ребрам, как будто хотели ухватить косточки, может быть, даже сломать или забрать куда-то с собой. Сам отпечаток был достаточно бледным, нежно-светло-розовым, как будто совсем старый шрам от ожога или пореза. Менее уродливым он от этого не становился. Паша вновь подтягивает руку, но уже другую, видя, как кожа тут же покрывается мурашками от холода, и шумно сглатывает. Пальцами он обводит выступающий след. Чувствуется. Ощутимо. Но не болит. Как будто и правда шрам. Медиум выдыхает и испуганно разворачивает зеркало обратно к стенке, а потом хватается за свою одежду, оставленную на комоде. Сначала на тело налезает кофта, болезненно проехавшись по синяку, а затем и толстовка. После этого Личадеев возвращается в кровать, но всё равно не ложится. Он подтягивает к себе ноги бездумно, приобнимая за коленки, и кладет голову сверху, пытаясь заставить сердце биться медленнее. Аморфное состояние, когда парня раздирало на волокна, никуда не делось, а теперь к нему добавились еще и странные переживания. Медиуму очень хочется, чтобы они были без повода, но волноваться меньше всё равно не может. А еще Паша уже не был уверен, что он хочет засыпать этой ночью.