PLC & NASTIKA — Феноменальны Ты элементарно приманка для пьяного; Я разбираю тебя на детали, но я не вижу там дьявола.
Остаток ночи проходит невероятно хуево. После звонка Паши Юра еще несколько часов не может уснуть, а потом, видимо, от переизбытка эмоций, тоже просыпается с первыми полосками светлеющего неба от своего самого неприятного кошмара. С шести утра Музыченко не спал окончательно. Сел на кухне, включив везде свет, и начал вливать в себя кофе, чтобы быть хоть немножечко бодрым. От вчерашнего пьяного и веселого задора не осталось и следа. Парень пытался хоть как-нибудь собрать себя по развалившимся после трудной ночи кускам. От звонка медиума, полного тревоги, скрипач не находил себе места. Где-то в глубине у него была мысль, что ничего, конечно же, не закончилось, но он заталкивал её еще глубже и надеялся на лучшее. Но, кажется, зря. Всё только начиналось. Юра не знал, в курсе ли Серговна, но ему казалось, что да. Хотя Личадеев, скорее всего, позвонил ему самому первому. Слишком взволнованный у него был голос, еще немного сонный и срывающийся. Скорее всего, перед вторым звонком, кому бы он ни был, он бы уже собрался с духом и силами. Музыченко курит на пустой кухне, которую окрасили самые первые рассветные лучи солнца, и допивает уже третью кружку кофе с молоком. С каждой порцией молока в ней становилось всё больше, и третий заход уже был больше похож на молоко с кофе, чем кофе с молоком. Особой радости это не дало, но Юра хотя бы проснулся окончательно. За эти полтора часа парень так и не ушел отсюда. Сидел и курил, пил, смотрел куда-то в стенку и пытался разложить внутри себя всё случившееся. Всё равно ночь окончательно и бесповоротно проёбана. Сон сегодня расцвел новыми красками. Музыченко был уверен, что кошмар видоизменился и ссылался на происходящий вокруг пиздец. В эту ночь он однозначно слышал что-то сквозь толщу воды, как будто кто-то кричит там, с мира, где есть кислород и солнце, но голос отдавался эхом где-то рядом, почти у уха. Слов парень разобрать не мог. Да и мало его это заботило — он в очередной раз боролся с нехваткой кислорода и руками на шее. Не до разговоров под ухом. Пусть пиздят на здоровье, у него есть проблемы похуже. С рассветом стало легче. Тревога перестала сжимать горло так сильно, и Юра убедился, что он даже сейчас сможет поесть, прежде чем поедет в театр. Паша, когда позвонил, собирался устраивать ночное рандеву по Петербургу, сорвавшись хоть куда-нибудь, но был остановлен Музыченко в ту же секунду. Куда ехать, что искать? Сейчас глубокая ночь. Все спят. Спали, точнее. Уже не спят. Все разборки и выдача пиздюлин паранормальному будут утром. Медиум сначала брыкался и повторял, как больной, что им надо прямо сейчас что-то делать, и Юра понял, что в панике друг конкретной. Через несколько минут Паша, поддавшись уговорам скрипача подышать в окошко и успокоиться, всё-таки потихоньку сбавляет обороты. Юра даже слышит, что хрипеть он перестает, как и шумно втягивать воздух, лишь бы надышаться. И только тогда, когда Личадеев успокаивается полностью, говорит ему ложиться и отдыхать до утра. Столько, сколько получится. А утром они встанут, соберутся, встретятся в театре и всё обсудят. Паша, шмыгнув носом, согласился и, пробормотав тихое «спасибо», отключился. Либо продолжать истерику, либо звонить Анечке. Скорее всего, второй вариант. На первое сил не хватит. Но Паша, видимо, так и не уснул сегодняшней ночью. Юра, когда ехал в метро до Петроградской, видел в отражении на чёрной оплетке проводов, что он совсем не фреш, но медиум оказался еще хуже. Театр был открыт. Значит, кто-то приехал сюда раньше, чем он. Так и оказалось. У его гримерки уже около половины девятого приплясывал Личадеев — то ли от холода, то ли от недосыпа, с такой страшной тоской на лице, как будто на его глазах перерезали весь район. Юра приветствует его кивком, тут же хватая под плечо в пальто, и открывает гримерку ключами, которые он по рассеянности чуть не оставил в прихожей. Такое количество сна никому не идет на пользу. А всё так хорошо начиналось… Беззаботная неделя, полная работы, от которой он отвык. А еще Юра отвык от вида медиума в его гримерке. Паша тут же уселся на собранный диван, не снимая с плеч пальто, и сиротливо обнял рюкзак, взглядом начиная пилить зеркало перед ним. — Братан, так не пойдет дело… — Музыченко чешет голову и не знает, что со всем этим делать. Парень рядом с ним явно находится в каком-то другом измерении, в своих мыслях и состоянии сырой креветки. До него не достучаться. И для Паши, видимо, это было типично, когда случалось какое-то говно. Юра не особо разбирался, но мог сам додумать, что он ловит какие-то отголоски его «медиумного» радио, настраиваясь на определенную частоту и пытаясь прийти в себя. Иначе это никак не объясняется. Личадеев так и сидел молча, иногда бросая пустой взгляд на Юру, который копошился в шкафу. И через несколько минут в гримерке пыхтел чайник на электростанции, подключенный к розетке. Какая-то старая кружка тоже нашлась на полке повыше. Музыченко явно перенимает на себя барахольство Анечки. Ей это очень свойственно. Мало ли, что и когда пригодится в жизни. С кружкой горячего чая Паша чуть-чуть отмирает, с благодарностью кивает Юре, а потом осторожно дует на поднимающийся к потолку почти прозрачный пар. Музыченко плюхается на стул напротив друга и закидывает ногу на ногу. Как начать разговор? Выглядит медиум уже поживее, хоть цвет лица из серого к бледно-розовому вернулся. Уже легче. Может, даже в состоянии какой-то диалог поддержать. — Короче, бля… — ох уж этот старый дедовский способ начинать диалог! Всегда работает безотказно! Паша на его фразу поднимает взгляд, делая глоток чая. Кружку он держит обеими руками, не убирая далеко от лица, — Аня уже здесь? — медиум кивает, чуть медля, и вновь пьет, — хорошо, — да уж, хоть что-то хорошее, — а… А что случилось вообще? — может, и не стоит это сейчас спрашивать у и так напуганного парня, но сидеть молча совсем не хочется. Личадеев тяжело вздыхает и случайно булькает чаем, тут же поморщившись. — В целом — ничего, — отвечает он, прокашлявшись. Юра уже даже потянул руку к его спине, но похлопать не решился. Он где-то читал, что так вообще-то нельзя делать, но привычку с детства никуда не деть, — просто… Кошмар приснился. О разном самом. Игорь снился. Сказал не пускать это всё на самотёк, — медиум мрачно хихикает, скорее, как-то истерически, и у Юры все внутри от тоски сжимается. То ли от упоминания старого друга, то ли от несчастного вида Паши, — там полный пиздец был, даже в подробности вдаваться не хочу. Даже бэд трип — хуйня по сравнению с тем, что я там увидел. Ну и всё. Остальное я уже сказал. Ничего, сука, не закончилось, — Паша затыкает рот кружкой, намекая на то, что он сказал уже всё, что мог и хотел. Музыченко ему кивает и думает над тем, что же ответить. В голову ничего не лезет. Все сказанные фразы покажутся глупыми в контексте их, скорее, монолога, чем полноценного диалога. Ситуацию спасает Серговна. Она врывается в гримерку так стремительно, что Юра даже дергается. Звука шагов он не слышал. Девушка всегда ходит почти бесшумно, несмотря на свой напор. Никитина хмуро оглядывает всех присутствующих и закрывает за собой дверь. Паша молча кивает ей и продолжает пить, закрывая глаза, а Музыченко приветственно салютует рукой. — Выглядишь не очень, — предупреждает он Аню, когда она садится на диван рядом с Пашей, осмотрев медиума очень внимательно. — Взаимно, — честно отвечает ведьма и вздыхает, отвернув голову к зеркалу, — ну что? — Хороший вопрос, — шедевральный! — мы вот тоже хотим его задать. Даже несколько, — Юра начинает загибать пальцы. Он какой-то слишком спокойный для случившегося говна. То ли кружки кофе так подействовали, то ли общая заёбанность, — что случилось? Почему так случилось? Какого хуя? И что нам делать дальше? — Ту мач, — снова вздыхает Серговна. Тишину гримерки нарушил очередной бульк — кажется, Паша с чаем разделался. — По поводу того, что нам делать, — подает голос молчавший до этого момента медиум, не выпуская кружку из рук. Если у него есть ответ на этот вопрос, то это уже почти половина дела, — Альтаир должен позвонить со дня на день с результатами экспертизы. Надо дождаться его. Может, там будет что-то интересное или новенькое. И заодно спросить про… Остатки тела Сони, — он морщится и кусает зубами край кружки. Так, как он кусал краешек бумажного стаканчика с кофе почти ровно неделю назад, — есть вероятность, что они тоже в их морг уехали. Мне было бы интересно услышать, что скажет судмедэксперт на такую роскошь, — Анечка ухмыльнулась, повернув голову к Паше. Кружка чая на него подействовала отрезвляюще. Из состояния кабачка он не вышел, но хоть немного поосмысленнее стал. Трезвеет, — можно, конечно, попытаться поговорить как-то с самой Факеевой, но как — понятия не имею. Она «свежий» труп, да еще и занимавшийся таким безобразием… — Личадеев делает паузу и совершает несколько постукиваний резцами по кружке, решив сбить себе всю эмаль, — вызвать её так, как любой дух, не получится. Она не упокоилась и не упокоится в ближайшее время точно, — Серговна вновь отворачивает голову от него, видимо, задумавшись. Но по осмыслению, скользнувшему по её лицу, Юра понимает, что она, кажется, знает, что надо делать. Спрашивать не решается, — так что да. На первое время наша забота — дождаться звонка от экспертизы тел. — И поменьше нервничать, — говорит Аня вслух, окинув взглядом и Пашу, и Юру. Музыченко мысленно с ней соглашается. Он так тоже скоро в кондиции дверной ручки окажется, если не перестанет загоняться. Нужен алкоголь. Срочно, — вы оба выглядите, как любые герои бёртоновского фильма. Один в один! — скрипач вновь соглашается, но уже кивком, — всё-таки мы оказались не в самой лучшей ситуации, решив, что всё закончилось. Я решила, — принимает ведьма на себя вину. Героически, — в итоге вышло нам это… Ну, не то чтобы боком… — она посмотрела на Пашу, который опять залип в какой-то точке в зеркале, не отрываясь от поедания кружки. Даже интересно, сможет ли он откусить от неё что-то, не заметив. Кажется, у него там в голове происходит полный сабантуй с чертями во главе стола, — но не без потерь. Меньше нервничать тебе особенно, Паш! — она не выдерживает и щелкает перед его лицом пальцами. Личадеев тут же отмирает, возвращаясь в этот мир, — я знаю, что тебя скоро отпустит, но сделай одолжение, не утеки колпаком раньше времени. — Не утеку, — обещает девушке Паша, вздыхая и оставляя несчастную кружку в покое, — всё хорошо будет, — он говорит это как-то неуверенно, но Юре очень хочется ему поверить. — Блин, я ж забыла совсем! — Никитина бьет себя по лбу и открывает свою сумку, до этого момента отставленную к подлокотнику. Женская сумка — коварная и бездонная. В этом Юра убеждается в очередной раз, когда видит, как старательно девушка её перерывает, чтобы что-то найти. И через полминутки поисков она наконец-то аккуратно выуживает, видимо, с самого дна, какое-то кольцо, а после протягивает его Юре. Он присматривается. Обычный аксессуар, кольцо, похожее на обручальное, но только помассивнее, наверное, и цвет более яркий, — на. Носи и не снимай. — Это чего такое? — хмуро берет его в пальцы Музыченко, пытаясь рассмотреть детали. Но их не было. Ни гравировки, ни каких-то иных элементов. С вопросом о том, как ведьма подобрала его размер, скрипач разобрался сам, а вот зачем это нужно, откуда это взято — хороший вопрос. — На всякий случай, — она отставляет сумку в сторону и опускает руки на колени, посмотрев на Юру. Тот тоже смотрел на девушку. Безмолвный Паша застыл между ними, глядя куда-то в пол, — защита. Я заговорила два таких — тебе и Кикиру. Но я ему днем сама его отдам, когда он приедет, — Анечка ухмыльнулась. Ох, точно, Анисимов же еще ничего не знает… Бедолага наверняка с ума сойдет. Он только недавно к наличию пиздеца в этом мире привык, — мало ли, что это за сущность и что она хочет сделать. — Я тоже смогу всякую фигню делать? — удивленно спрашивает Юра, посмотрев на серёжку в ухе Паши. Видимо, принцип у них похожий. Серговна сжала губы и внимательно глядела на него несколько томительных секунд. — Ну смотри… — наконец начала она, — если опоссуму в лапы ручку дать, он каллиграфией сможет заниматься? — Наверняка нет. — Ты сам только что ответил на свой вопрос, — обезоруживающе улыбнулась Серговна. Эх, а Музыченко уже поверил, что теперь и он может с призраками общаться. Хотя на самом деле он отдал бы всё, лишь бы никакой связи с этим не иметь. Так что это даже хорошо, — это просто элемент защиты. Посмотрим, как будет действовать. Сама не знаю о том, что может, — она подняла руки, отвечая этим на вопросительный взгляд Юры, — скоро узнаем. Надеюсь, конечно, что нет, но лучше быть во всеоружии, — Музыченко ей кивнул, а потом осторожно надел кольцо на безымянный палец левой руки. Сначала хотел на правую, но потом передумал. Мало ли, как это будет воспринято. Паша очень внезапно поднялся на ноги, опуская рюкзак на вытянутой руке вниз. — Я поехал тогда. К репетиции приеду. — И куда это ты собрался? — В универ, — ответил он почти равнодушно и протиснулся к двери между стулом с Юрой и столом, — у меня и так пиздец по успеваемости. Я на той неделе проебывал усиленно. — А мы-то думали, что ты в поте лица пашешь, вот и на репетициях не появляешься, — Анечка повернула к нему голову, ухмыльнувшись. Скрипач вздохнул и неодобрительно помотал головой. Скорее всего, вот это вот состояние амёбы не сильно повлияет на физические способности, но на месте Паши он, скорее всего, никуда бы не поехал. Полежал, поспал еще несколько часиков. Раз ситуация с учёбой уже полыхает, может, и не пытаться даже тушить? Либо само потухнет, либо сгорит дотла, — удачи! Напиши тогда, как соберешься. Как давно Юра этого не слышал! Он так отвык от Паши за неделю! Даже рядом с ним сидеть как-то странно. Сначала они всё время вместе, а теперь постоянно порознь. И, кажется, пора сойтись снова. Когда Личадеева не было рядом, его ощутимо не хватало. А как только на горизонте маячит — сразу спокойнее становится. В какой-то момент Музыченко, посмеиваясь, даже провел аналогию с путеводной звездой, появившейся из-за туч. Личадеев молча кивает им на прощание и выходит в коридор, после закрыв за собой дверь. В ту же секунду Анечка поворачивается к Юре с тяжким вздохом. — Опять в бой? — тоскливо спрашивает Музыченко и видит кивок в ответ. — Даже в два, — Никитина бросает быстрый взгляд на часы, а потом окидывает взглядом футляр инструмента, оставленный здесь со вчера. Почему не забрал с собой — непонятно. Сначала оставил тут, а потом выпил и забыл об инструменте совершенно, — так что пойдем в зал, пока там никого нет. Мустаев должен приехать уже вот-вот.***
Как можно работать, когда голова опять полна дурацкими мыслями о происходящем? Вот Юре тоже хотелось бы знать. Весь день он провел в том самом залипательном состоянии, которым Паша грешил с утра. И то ли это кофе отпустил, то ли еще что, но в таком настроении пребывать Музыченко не хотелось. Они опять в этом болоте — у них есть ситуация и… Больше ничего. Что они имеют в общем? Уже пять трупов одного авторства, что-то паранормальное на хвосте, ощущение постоянной угрозы, которое сейчас сменилось обманным затишьем. Перспектива ну совсем не радужная. Кикир, кажется, тоже так думает. На его пальце ближе к концу репетиции Юра замечает кольцо, которое он решил надеть на указательный палец правой руки. Абсолютно такое же, как и у него самого. Сам новый обладатель кольца, кажется, паниковал просто дико, иногда бросая на друга взгляды, полные ужаса. Паша появился на репетиции за пару часов до окончания. Сегодня прогон как-то не шел от слова совсем — видимо, сказывается вчерашняя пьянка, и поэтому Юра был уверен, что до роли Личадеева в самом конце они сегодня не дойдут, так что лучше бы парень уходил прямо сейчас. Выглядел Паша уже лучше, чем утром. Почти здорово и адекватно. Вот только нога, качающаяся из стороны в сторону, накинутая на вторую, выдавала его волнение с головой. Медиум смотрел на сцену полупустым взглядом, думая явно о чем-то своем. Юра прекрасно видел его лицо, расположившись, по привычке, на самом краю сцены у рампы. Изредка скрипач, наигрывая пальцами на новом инструменте, еще пока не очень привычном, продолжал кидать взгляды на Пашу. И в какой-то момент, когда отвлекся, пропустил, что к нему осторожненько подсел Мустаев, пока на сцене шел какой-то шуточный акт. Казалось бы — всё так привычно. И свет в звукорежиссерской рубке горит, выдавая присутствие Димы, и работа кипит, и инструмент любимый в руках. Что же не так? Всю идиллию нарушает полицейский, сидящий чуть поодаль и залипающий в телефон. Они тут появлялись с каждым днем всё реже и реже. Недолго, как говорится, музыка играла, недолго фраер танцевал. Еще одним нарушителем идиллии является Даня, который, судя по выражению лица, пытается узнать у Паши, чего он так загружен. Ох, Мустаев, если бы ты только знал… Личадеев отмахивался, видимо, плохим настроением, и директор не докапывался. Но и отсаживаться не собирался. После этого Юра в их сторону не смотрел, решив понаблюдать за происходящим на самой сцене. Помимо этих двух пунктов адекватную реальность должно было нарушать ощущение надвигающегося пиздеца, но к вечеру оно почему-то затихло. Анечка уехала к маме сразу после окончания репетиции. Анисимов тоже смотался достаточно быстро. Юра видел, что он сначала мялся и явно хотел что-то спросить, но потом всё-таки, убрав ноутбук в сумку, направился к выходу из зала, не оглядываясь. И скрипачу все еще было жаль друга. Они наверняка сделали ошибку, когда поведали ему обо всем, что здесь происходит. Он явно думал, что после жестокой смерти Сони всё закончилось, но увы. Они тоже так думали. И проебались. Музыченко было настолько стыдно перед другом за то, что они его втянули в это, что ему даже подойти и поговорить было как-то неудобно. На завтра Юра обязательно пообещал себе поймать его и поговорить обо всем, что его беспокоит. Или хотя бы написать. Да, тоже идея. Написать или позвонить сегодняшним вечером. Не сговариваясь ни о чем с Пашей, Юра молча дожидается друга у выхода из зала, а потом они вместе идут к лестницам, чтобы подняться в гримерку. В самый последний момент Музыченко замечает непонятливый взгляд Дани, обращенный к ним, но скрипач его игнорирует. Еще и по этому поводу париться не хватало. В гримерке Паша почти что ногой заталкивает инструмент в футляре под стол и приземляется на диван, убирая рюкзак на пол. Юра видит, как он почти бесформенной массой растекается по мягкой поверхности от усталости, уложив голову на подлокотник. Он сегодня задержался и приехал позже, чем обычно, — видимо, всё-таки начал отрабатывать всё прогулянное. С чего начать диалог, Музыченко не знает, но ему очень хочется почесать языком. Он не удовлетворял потребности в социализации весь день, и ему именно сейчас приспичило поговорить. Личадеев, кажется, вроде бы и настроен, но всё равно отмокает лёжа, сверля взглядом потолок. — Слушай, а помнишь, ты мне когда-то обещал на картах Таро что-нибудь разложить? — начинает он, кажется, не с самой лучшей темы. Но Паша всё равно отвлекается от рассматривания потолка и поворачивает голову к другу, удивленно подняв брови. — Я не обещал, — говорит он как-то растерянно, а потом задумывается, вновь вскинув взгляд к потолку, — вроде бы… — Ну может быть, и не обещал, — сдает позиции Юра и усаживается на диване поудобнее, отставив руку назад, — но я тебя просил когда-то. Ты не отказывался. — Наверное… — медиум, судя по всему, так и не вспомнил, но кивнул, будто понял, и посмотрел на Музыченко. — Ну так что? — Юра не имеет желания напирать на парня. Он просто хочет, чтобы тот перестал сидеть овощем и пялить в потолок. Такое аморфное состояние медиуму явно не к лицу. Надо отвлечься на что-то. И вообще им уже в идеале по домам пора разъезжаться, а они здесь все сидят, — погадаешь мне? Разложишь чего-нибудь интересненькое? — Детишек своих хочешь будущих посмотреть? — ухмыляется Паша как-то по-доброму, усаживается и поднимает к ним на диван рюкзак. Музыченко цокает и закатывает глаз. Вот только детей ему для полного счастья не хватало. — Может, и хочу, — но спорить как-то не решается и говорит с вызовом. Вдруг и правда карты детей покажут. Троих. Жуть какая! — просто хочу… Чего-нибудь интересного. Это прикольно, мне кажется, — Юра ведет правым плечом и наблюдает, как друг улыбается, ища что-то в рюкзаке, — у тебя они с собой, что ли? — Ну да, — тот кивает, — на всякий случай лежат в закрытом отделении. Мало ли, когда пригодятся, — Паша улыбается и достает из рюкзака бумажную упаковку от карт. Нейтрального цвета без каких-либо рисунков. Скорее всего, для того, чтобы не привлекать к себе внимания. Хороший вопрос, на что люди обычно гадают. На любовь, наверное. Или на семью. На детей, в конце концов. Но об этом как-то не хочется знать. Юра вообще не задумывался об этом ранее. Надо поразмыслить. Наверное, бредово как-то… Любовь. Кому это интересно? У них с Серговной ясно все, как белый день, — хотя, скорее, наоборот. Вот с карьерой уже поинтереснее будет. Может, у него будущее богатое! Рокером станет, уйдет в бойз-бэнд посерьезнее, чем в старшей школе. Личадеев убирает рюкзак на пол и вынимает карты из упаковки. Ему в руку тут же приземляется толстенная колода карт рубашкой к скрипачу — лица их он видеть не может. Паша откладывает в сторону бумажную упаковку и начинает медленно тасовать выпавшие карты. — Класс, — Музыченко хмыкает, — всё свое с собой носишь. — По привычке, — уклончиво бормочет медиум и на секунду останавливается. Хмурится, а потом начинает мешать вновь, — сейчас разложим тебе чего-нибудь. — И… Как это вообще работает? — Юра пожал плечами, не отрывая взгляд от Паши, мешающего колоду карт. Сама колода была достаточно массивной — карт там явно не тридцать шесть, как в обычных игральных, — что надо делать? — Тебе — ничего, — флегматично ответил ему медиум, перекидывающий карты из руки в руку. Музыченко засмотрелся. Ловкость рук, как говорится, и никакого мошенничества, — пока думай над вопросами, которые тебя интересуют, — он замолкает и, судя по звуку, ухмыляется, — ох, ну и даст нам втык Серговна, если узнает, чем мы тут занимаемся, — тихо произносит Личадеев. Его лица за волосами Юра не видит, но по голосу понимает, что тот явно улыбается. — Против будет? — Да не то чтобы, — он хмыкнул и закончил тасовать карты. Колода остается в правой руке, — но всё-таки не самое безгрешное дело, — на этом Паша замолкает. Он наконец поднимает голову и смотрит на Юру с немым вопросом, пока еще думая над тем, что спросить. Атмосфера в гримерке моментально стала какой-то таинственной. За окном уже было давным-давно темно. Юра видел через стекло, что там, в свете фонарей медленно-медленно кружит снег. Обещали метель, но погода решила быть более благоразумной. Единственным источником света в комнате продолжали быть зеркальные лампы. Они освещали помещение мягким и нежным сиянием оранжевого оттенка, — надумал, на что гадать будем? — А на что можно? — Юра выпал в такой осадок, что даже сульфат бария позавидует. Откуда он знает, что ему интересно. Надо подумать. — Да на всё, — Паша, кажется, тоже задумывается и, видимо, из-за этого опять механически заученными движениями начинает мешать карты. Скрипач опять залипает на то, как колода скачет меж его пальцев, — отношения, карьера, будущее, прошлое, настоящее, прогноз на месяц, самодиагностика… Всё, что захочешь, — от количества предложенных вариантов у Юры даже голова на секунду закружилась. Слишком сложный выбор. Интересно ему абсолютно всё, и именно поэтому он всё-таки выбирает обобщенный вариант. — Давай будущее, — кивает Музыченко наконец и видит кивок в ответ. Паша начинает мешать карты энергичнее и быстрее, теперь парню уже сложнее следить за его пальцами. Грань между картами практически стерлась, утопая в бумажном шелесте. Яркие их рубашки слились в одно пятно. Вертел их медиум странно. Иногда он тасовал карты не только по порядку, но и по стороне. Часть колоды, если не половина, однозначно вертелась в руках уже вверх тормашками. — Поконкретнее мне сформулируй. Более развернуто. — Хочу знать, что меня ждет в будущем, — отвечает Юра после небольшой паузы, чувствуя волнение где-то внутри. В такие вещи он никогда не верил. Как не верил и в мистику с медиумами до поры до времени. Так что всё имеет место быть на этом свете. И если говорить серьезно, то Музыченко не хочет никакой конкретики. Будущее на то и будущее, чтобы таковым и оставаться. Но немножко заглянуть за завесу тайны всё-таки хочется, — не прям детально. Что-то общее, — звучит, как оправдание. — Так и будет, — успокаивает его Паша и наклоняется чуть ближе. Он резко прекращает мешать колоду, а потом замирает, разложив карты веером перед Юрой. Скрипач смотрит на разноцветные рубашки с интересом. Веер вышел невероятно большой, он едва умещался у Паши в руках — он попытался максимально раздвинуть пальцы, — здесь всего семьдесят восемь карт. Есть старшие карты, грубо говоря, козыри. Это арканы, и их двадцать две. Младшие же арканы делятся на четыре масти — жезлы, кубки, мечи и пентакли. Их по четырнадцать в каждой. Раскладка банальная и простая, если ты не хочешь деталей. На общую ситуацию прямо сейчас, на будущее, на людей рядом или какие-либо отношения и общий итог. Устраивает? — Личадеев держит максимально серьезное лицо, когда поднимает голову к Юре. Тот, замерев, кивает и от волнения даже неосознанно облизывает губу, — хорошо. Тяни свое будущее сам, — он ухмыляется и подносит веер чуть ближе. Музыченко замечает, что пальцы от напряжения у него чуть подрагивают. Наверняка тяжело в таком положении держать карты. А Юре тяжело выбрать что-либо, особенно после фразы «тяни свое будущее сам». Хотя, с другой стороны, это почти так и есть. Будущее строим мы сами. Только вот не тянем. Скрипач вздыхает и осторожно протягивает руку вперед, — осторожно вытягиваешь по очереди четыре карты и кладешь их так, как они у меня в пальцах. Не вертишь и не переворачиваешь, — Юра кивает и делает то, о чем его просит Паша. Первую карту он вытягивает прямо из центра, вторую — чуть правее. Третья летит на покрывало дивана с левого бока, а последняя — опять из середины. Личадеев довольно кивает и убирает оставшуюся колоду в сторону. Артист подмечает то, что обращается он с картами невероятно аккуратно. Волнение внутри не затихало, — давай теперь смотреть всё по очереди, — Паша наклоняется чуть поближе и переворачивает ту карту, которая у него лежит самой первой, а у Юры же — последней, то есть правой. Видимо, отчет идет от гадающего, а не от того, кому гадают. Звучит логично. Карта оказывается повернутой к самому Юре, и он может по-нормальному рассмотреть, что на её лице изображено. Там оказывается одноликое солнце, освещающее долину под собой. На самой тропинке были две собаки, видимо, смотрящие прямиком на небосвод. Музыченко не сразу заметил, что в солнце пряталась луна — именно у неё лицо и было. Вторая карта оказывается перевернутой к скрипачу. На ней, кажется, был изображен всадник на белом коне в попоне с жезлами вокруг. Жезл в его руке кончался венцом. Венец также обрамлял голову самого всадника. Третью карту Юра вновь видит к себе лицом — и у него почему-то внутри всё сжимается. Паша тихо хихикает, но вслух ничего не говорит. На карте было изображено большое красное сердце, проткнутое насквозь тремя мечами. Кажется, это и есть любовь. Дерьмовато выглядит. Последнюю карту медиум вскрывает спустя несколько секунд после третьей — она вновь отвернута от скрипача. На ней он видит обнаженную девушку, обмотанную местами цветной тканью. По краям самой карты он видит еще образы — одного человека и три звериных морды. Личадеев молчит, — дай мне немного времени. — Сколько понадобится, — торопиться им некуда. Они уже начали раскладывать на будущее, теперь уже поздно сворачивать лавочку. Музыченко пристально наблюдает за выражением лица Паши. Он смотрит на карты внимательно, как будто и правда что-то читает, а потом в конечном итоге осторожно отделяет первые две от третьей и четвертой, раздвигая их по парам в разные стороны, — мне пиздец, да? — медиум ухмыляется. — Сейчас узнаешь сам, — Личадеев выпрямляется и усаживается поудобнее, подминая одну ногу под себя, — очень лихо. В каждой паре и аркан, и масти разные. Насыщенная у тебя жизнь, нечего сказать. — Это плохо? — Юре теперь хотелось знать абсолютно всё, что ему там нагадали. Он уже ни в чем не уверен. Глупая колода. Глупое желание влезть в будущее. — Ну смотри, — Паша вздыхает. После вопроса друга он молчал еще около минуты, а потом всё же заговорил, — самая первая карта, — он тыкает пальцем в солнце с луной, — это старший аркан «Луна». Она отвернута от меня, значит, имеет другое значение, — медиум другой рукой задумчиво почесывает подбородок без щетины, — это карта настоящей оценки ситуации. Не могу сказать, что «Луна» несет какую-то угрозу, конечно, но карта характеризуется негативом и опасностью. Данный перевернутый аркан считается нашими страхами и опасениями. Очень глубокими. Твоя «Луна» свидетельствует о беспокойстве и о кошмарных снах. Зависимость от прошлого просто жуткая. Невозможность простить себя, — Паша поднимает взгляд на замершего Юру, но никак не комментирует сказанное. У Музыченко от волнения во рту пересохло. Самый нелюбимый и страшный его кошмар снился ему сегодня ночью. И он с недавнего времени начинает вызывать сильнейшее беспокойство, — едем дальше, — Личадеев понижает голос и осторожно тыкает пальцем во вторую карту, — младший аркан, «Шесть жезлов». Прямая. Это в общем и целом будущее. Может, слишком далекое, — медиум усмехается, — благоприятная карта. Является символом завершения всех поставленных задач, это как обнародование победы. Принятие мудрого и правильного решения в сложных вопросах из-за уверенности в себе и влиянии на своё окружение. Но… — Паша вздыхает и разминает затекшие плечи. Сидит согнувшись уже довольно долго, — это не успех из воздуха. Он справедливо заслужен тобой и твоими трудами. Может быть, да, выход из зоны комфорта, — ну тут Юре сказать нечего. Да уж, если и будущее, то далекое какое-то, — по моим личным ощущениям, это успех в немного иной сфере деятельности, чем ты занимаешься сейчас. Творчество, но иное, — медиум меняет пальцы и накрывает первые две карты вместе, — они связаны друг с другом довольно прочно. Как вытекающий из их союза совет — не зная броду, не суйся в воду, — Паша поднимает на него взгляд и ухмыляется, — а то не выплывешь, даже если захочешь, — Музыченко смотрит на него в ответ даже как-то испуганно. Из-за таинственности момента, кажется, он принимает все слова карт слишком серьёзно. Может, и зря. Медиум ему ничего не отвечает и переходит ко второй паре карт. Видимо, они тоже связаны между собой, если парень отделил их вместе. Третья карта — та самая с сердцем с дырой аккурат посередине. Она вызвала у Личадеева смешок и смутное беспокойство у Юры внутри, — третья. Младший аркан, снова перевернутый… — Паша замирает на месте, не моргая и глядя на лицо карты. Скрипач терпеливо ждет, — у тебя есть отношения на данный момент? — вопрос поступает слишком неожиданно. — Ну… Скорее да, чем нет, — уклончиво отвечает Юра. Вроде бы есть половые, но вряд ли это можно назвать любовными узами. У них всё очень сложно. Парень старается в это не лезть и жить моментом. Раз хочется — будет. Анечка никогда не была против. Личадеев ничего не отвечает. Он молчит еще секунд двадцать, а потом ухмыляется и мотает головой. — Скорее, просто нет, — Паша по-доброму ухмыляется. От движения головой волосы, заправленные за уши, вновь выбились вперед, закрывая лицо, — это отвержение любви и прятки за какими-то дурацкими оправданиями в самом ярком своем проявлении. Окружающие считают тебя черствым и злым, но не знают причин этого, — медиум наклоняется над картой сильнее, будто пытаясь что-то рассмотреть, и убирает одной рукой непослушные волосы, — какие-никакие отношения есть, но они не обречены на вечную любовь до гроба. Поверь, скоро это всё закончится. Твоя связь — просто привычка, с которой вы оба не можете слезть. Удовольствия и выгоды здесь никаких нет — это дело пристрастия, которое долго на плаву не удержится. Связь изначально была непрочной. Наверняка есть измены. Либо это… Свободные отношения, — Паша пожимает плечами и переходит к следующей карте, решив больше не заострять на этом внимания. Юра не знает, как это прокомментировать. Ему как-то даже больно от того, что эту правду, которую он от себя прячет, так бесцеремонно швырнули ему в лицо. Это ведь действительно так и есть, — последняя. Это «Мир». Старший аркан, но теперь карта уже в прямом положении, — медиум замолкает и сжимает зубы — видимо, подавляет зевок, — очень здорово. Это обретение мира и гармонии в конечном своем итоге. Если это касается отношений, то это жизнь «душа в душу», появление в жизни человека, идеально подходящего под твою крайне резонирующую натуру. Он даст душевное тепло и спокойствие, — Личадеев вновь замолкает, — если это карьера, то это успех и своя ниша в чем-то, денежное благополучие. Короче, фартит просто со страшной силой, — Паша улыбается, но взгляда от карт не отрывает. Он вновь соединяет их пальцами и кивает. Юра улыбается в ответ, — и, естественно, вместе они тоже дают плоды. Это… — он задумывается, — не знаю даже, как выразить. Это обретение нового опыта и чувства сострадания ближнему. И мой личный тебе совет — брать от жизни, что дают, — медиум сдержанно хихикает, а Музыченко просто кивает. Он и так старается это делать все свое существование, — и не терять себя. Искать что-то новое, новые эмоции и впечатления, но при этом не забывать о том, кто ты есть на самом деле. Паша наконец выпрямляется с тихим стоном, сведя плечи назад. Замолк. Кажется, спина тоже затекла за это время такого сидения. — Это… здорово, наверное, — Юра кивает как-то отрешенно. И как ему на это всё реагировать? Можно ли вообще этому доверять? Видимо, да, если ровно половина из нагаданного совпала с его самыми страшными секретами жизни. И как теперь спать после такого? Непонятно, — очень круто. Спасибо. Я… Я возьму на заметку, — Музыченко улыбается и видит, как друг поднимает уголки губ в ответ, — это прям всё? Или еще что-то видишь? — Может быть, и вижу. — А скажешь? — скрипач удивленно поднимает брови. — Может, и скажу, — отражает Паша и начинает складывать всё карты в месте. Он собирает четверку вместе, а потом берет в руки остальную колоду. Помедлив несколько секунд, он вновь начинает их мешать, а Юра его проклинает. Он делает это незаконно — Музыченко очень жестко залипает на то, как он вертит эти несчастные карты между пальцев. И звук такой приятный, успокаивающий… — если остальные карты на тандем разобрать, то очень четко видно, что детишек у тебя в ближайшие десять лет не намечается, — Личадеев пожимает плечами, — так что папочкой тебе не быть. По крайней мере, пока. А «Луна» и «Мир» дают в союзе очень сильное творческое начало. Карьера в гору пойдет. По моему скромному мнению, опять же, в музыку тебе идти надо, а не в театре горбатиться. — Это карты сказали или ты сам додумал? — сколько раз Музыченко думал об этом! Большая сцена — его мечта. Но кого сейчас удивишь гитарой? То ли дело скрипка, которой он мастерски владеет. Но одной скрипки маловато будет для группы, а сольное плаванье явно не для Юры. Короче, по этой и еще десятку причин артист отмахивается от этой мысли каждый раз, когда она у него возникает. Но раз даже Паша говорит… Да уж, авторитет из Паши такой себе, конечно… — Считай, как хочешь, — улыбается ему Личадеев и убирает карты обратно в бумажную коробочку. Юра проследил за его пальцами, а потом всё-таки отвел взгляд, — я передал всё, что знаю, и немножко побольше. Вселенная молчит. — Ох уж эта вселенная, — Юра закатывает глаза, видимо, так смешно, что Паша смеется, вновь подтягивая к себе рюкзак, — когда не надо — не заткнуть. — Космос никогда не спит… — медиум кивает и закидывает карты в основное отделение рюкзака. Затрещала молния. И после этого в гримерке стало как-то тихо. Снег всё еще валил за окном, но уже едва-едва, совсем теряясь в свете фонаря. Город готовился ко сну. Наверное, и им уже пора расходиться по домам. Театр пустой. Они одни, как всегда, засиделись здесь до самого конца. А еще глупые мысли, лезущие в голову, когда их не просят. И отогнать их Юра от себя не может. Поэтому тишину запускать нельзя — а то совсем уедет куда-нибудь. — По домам? — внезапно произносит Музыченко после минутного молчания. Затянулось как-то. И Паша тоже явно на чем-то залип, так и не выпустив из рук рюкзак. Сидел и сверлил взглядом стенку за спиной Юры. Может, увидел кого-то. Оборачиваться парень не хотел. Увидел и увидел. Пусть смотрит в одиночку. — По домам, — почти тут же отвечает ему медиум, кивнув. Взглядом от чего-то неизведанного он отлип и посмотрел на Юру, — а то мне завтра в институт надо бы… — Тебя скоро отчислят. Знаешь, да? — Юра поднимается на ноги, чувствуя, как от сидения в таком положении прилично затекли колени. Вот она — старость! — Знаешь, — Паша кивает почти равнодушно и тоже встает на ноги. Инструмент, кажется, он опять собирается оставить здесь, в гримерке. Скрипачу это нравится. Всю прошлую неделю он не появлялся здесь ни в одиночестве, ни с инструментом. А сейчас даже разрешения не спрашивает. Знает, что Юра не будет против, — не отчислят меня. Никуда не денусь, всё отработаю и сдам, — он говорит это, когда они уже выходят в коридор. Музыченко запирает дверь на ключ, а после пропихивает связку в карман куртки. Настоящий мужик. Есть у него привычка такая дурная — не носить сумок. Он всё распихает по карманам, будь то телефон или упаковка нескольких штук макраме. Иногда Юре казалось, что в куртке он первым делом смотрит на вместилище карманов. Если туда можно вместить тонну личных вещей и еще одну корзинку на колесиках — смело можно брать. — Охотно верю, — отвечает скрипач, когда они подходят к лестнице. В театре было тихо. Уже ночь близилась, все точно уже час как дома. У всех есть свои дома и семьи. И только эти двое торчат здесь и днём, и ночью. Даже вновь свободный с недавнего времени Кикир отсутствовал. Об этом Юра знал мало. Кажется, он зашивался на другой работе и поэтому мало посещал театр. Ох, он еще не знает о том, что, кажется, весь пиздец еще впереди, — так тихо здесь, — голос Музыченко эхом разлетается по лестницам, когда они спускаются на первый этаж, — и пусто. — Мы не одни, — говорит Паша как-то растерянно, а потом, как ловит удивленный взгляд друга, улыбается и примирительно поднимает руки. Тот настолько опешил, что даже на ступеньке замер, — Дима тоже здесь. Работает, музыку пишет для чего-то там своего. — А, — Юра кивает и вновь продолжает спуск. Медиум догоняет его через секунду, — интересно. — У него там вроде еще какая-то «работа», — аккордеонист показывает кавычки пальцами прежде, чем зайти за стол и забрать свое пальто с вешалки. В гардеробной свет не горел, и поэтому Музыченко включает фонарь на телефоне. Обстановка была жутковатой, — он в группе какой-то играет, они концерты по пабам в основном дают. Я его там вообще первый раз и увидел. — О… — небогатый у него сегодня словарный запас. Одними междометиями выражается, — вы были знакомы? И такое общение Юры легко объясняется. Говорить ему не особо хочется. Мыслями он конкретно так загрузился из-за нагаданного на картах. И что беспокоило сильнее — хороший вопрос. То ли подтверждения для себя, что их «отношения» с Серговной — фикция, то ли то, что медиум теперь знает про его тревожность. Без сомнения, можно списать на то, что карты ошиблись, но вот только Личадеев вряд ли ему поверит. Но никаких вопросов он задавать не торопится. Может, видит, что сам скрипач эту тему замял поскорее, а может, просто не хочет лезть в личное. Из себя Юра может выдавить какие-то короткие неосмысленные фразы без нагрузки в них, потому что статуса Гая Юлия Цезаря парень не имел. Либо думать о плохом, либо беседы вести. Второе как-то не особо получается в его состоянии. И что ему теперь делать? Лезть в это разбираться? А с кем? Посовещаться с Анечкой? Она, скорее всего, вообще будет не в восторге, что они такими вещами занимались. А если поймет, что и на неё нагадали нехорошее, так вообще стоит готовиться к проклятиям. Музыченко моментально почувствовал себя в тупике — стены заблокировали выход с обеих сторон. — Не-а, — Паша мотает головой, застегивая верхнюю пуговицу пальто. Шляпу на голове он поправляет по наитию, не смотрясь в зеркало. Слишком темно, не разглядеть ничего, — я когда пью по заведениям, как-то так получалось, что он иногда там выступал. Он барабанщик. — Клёво, — Юра кивает, и они молча выходят на улицу. На ней холодно так, что парень моментально натягивает на голову капюшон. Ну и почему он не подумал с утра о шапке и перчатках? Было же не так холодно… Вроде. И так от мороза руки шелушатся. Надо начинать заботиться о себе, — как он себя чувствует, не знаешь? — Музыченко изо всех сил пытается подавить в себе растущее недовольство. Откуда-то он знает, что Вечеринин здесь, общались наверняка. А к Юре подойти за эту неделю он не смог. Друзья, называется. А вообще скрипач как-то пропустил этот момент, когда их можно было называть друзьями. Слишком быстро они перешли эту черту. Паша молча пожимает плечами и прикуривает, видя, как друг делает то же самое. — Вроде живой. И это хорошо, — говорит он, когда они оба медленно пускаются к метро, наслаждаясь мелким снегом, падающим с неба. Все дороги были покрыты новым его слоем — машины и люди еще не успели всё испортить. И поэтому Юра жалеет, что оставляет отпечатки от ботинок на тротуаре. Слишком красивым смотрится белое зимнее покрывало. — И то верно, и то верно… — соглашается Музыченко, стараясь ступать наиболее осторожно, и закуривает вновь.